Пришли к деду. Господин сыщик все выяснил и спрашивает:
— Почему твоего внука царским именем зовут?
Дед говорит:
— Он у нас, Колька, родился вторым, а Петр — первым у нас родился.
— Как это Петр — первый?
— Петька! Спрыгни с сарая! Покажись господину сыщику!
Он спрыгнул, рубаху заправил и говорит:
— Ну чего?
А ростом он был орясина пятнадцати лет.
— Я вас всех, все ваше отродье упеку! Сопливцам своим государевы имена давать!
— Имена по святцам, — говорит дед. — А что Петр у нас родился первый, а Николай вторым, — это дело божье. Имена поп давал, а мы не против.
— Дедушка, — говорит Петр — первый. — Может, ребят кликнуть?
— Не надо… Сам уйдет… Иди, господин сыщик, иди. У нас в семье горе, не до тебя, — говорит дед. — Родной человек помер. А Колька не сам себя назвал, его ребятишки так кличут. Иди, господин сыщик, иди… Места у нас глухие, не ровен час, случится что, иди.
Господин сыщик и ушел.
А дед отвел Кольку за сараи и выпорол.
Лупил и приговаривал:
— Запомни этот день, Николай-второй, запомни этот день… Запомнил? Или еще добавить, Николай-второй?
— За что бьешь? — орет Колька. — Не я виноват! Сами назвали!
— Не за то бью, что назвали, а чтобы запомнил этот день на всю жизнь… Родной нам человек помер, граф Лев Николаевич Толстой, народный заступник.
Стало быть, это приключилось в 1910 году.
С этого дня, как дед выпорол Николая-второго, Зотов начал жить сознательной жизнью и даже мыслить общественно.
Род Зотовых имел происхождение канцелярское. Писарь на фабрике, составляя список нанятых на работу, услышал в конце перечня: «Серегин, Изотов», ошибкой записал: «Серегин и Зотов». И тем сделал деда Афанасия первым в роду.
Дед спорить не стал, время было голодное, а дед был неблагонадежный, поскольку не только переплетал старые книги, но и читал их, что ввело его в гордыню, которая и привела к мысли, что род его не хуже царского.
Кроме Петра-первого и Николая-второго, были еще Александр — третий, Иван — четвертый. И еще царь Афанасий-немой и царица Дуська — на них царских номеров не хватило. Так и ходили ненумерованные.
Афанасий был назван в честь деда Афанасия Зотова, первого в роду, и был немой, а Дуська — в честь бабушки Евдокии, в девичестве Громобоевой.
Дед рассказывал: «Громобоевы же произошли от небесного явления. Бабка нашей бабушки разрешилась от бремени мальчиком, когда в сухую погоду огненный шар пролетел тихо через комнату роженицы и разорвался у колодца. Через некоторое время закричал новорожденный голосом беспредельной ужасности, за что был по совокупности причин назван Громобоем».
А отец Петра-первого, папанька Алексей Зотов? О нем позже — когда из тюрьмы выйдет.
И в зотовском роду было все, что полагается, — и самозванцы, и дворцовые перевороты, и смертоубийства, и победы. И отличались Зотовы от Романовых только двумя отличками — Зотовы работали, а Романовы нет, Зотовы на войну ходили сами а Романовы посылали других.
А что касается там образования или разговоров на непонятном языке — то в этом Зотовы от них не отставали.
— Ой, Петенька, не надо!..
— Не бойся, Таня, женюсь…
— А на что жить будем?
— На что все, на то и мы.
А погода была — всем погодам погода! А в журнале «Нива» объявление напечатано про знамение времени — СКОРОСТЬ. А в конце восклицание: «СОРОК ВЕРСТ В ЧАС! КТО ВАС ДОГОНИТ?! СПЕШИТЕ ЖИТЬ!»
А Петра-первого Зотова торопить было незачем. Ему шестнадцать, и Тане Котельниковой — шестнадцать. Отца ее в пятом году забили на фабрике Шмита, а мать к Асташенкову в питейное подалась помои таскать, у Асташенковых дом с ротондой, четыре трактира по всей Белокаменной и в каждом — по «маркизе». Все маркизы в теле, а жена тощая метла — ему с ней неинтересно. Сын в университете римские права переписывает, дочь на арфе гудит — ногами обхватит и пальцами вцепится, а учитель над нею — ко-ко-ко… ко-ко-ко… дора, фа-соля, ляси и за пазуху заглядывает. У всех нужники на пустыре, на одно очко, а у Асташенковых — в доме, фаянсовый, сидячий с синей надписью — на донышке с лужицей, и ручка белая на цепи. Ей-бо! Не вру. Потяни — все в Яузу унесет! Двадцатый век! Таня рассказывала — она там прибиралась.
— Ой, Петенька, не надо!
— Не бойся, Таня, женюсь…
— А на что жить будем?
— На что все, на то и мы…
Зотов Петр — первый вылез из сарая и спрашивает:
— Дед, почему меня на красоту тянет, как мышь на сахар?
Дед ответил:
— Потому что наслаждение красотой есть осознание своего развития.
Это Петр — первый уже знал. Его загребли по ошибке, когда ткацкие бастовали. А потом, набив морду, отпустили по несовершеннолетству.
Зотов того господина сыщика на улице подстерег и ввалил ему по той же скуле, что и он ему в участке. Он Петра-первого за шиворот, и Зотов его за шиворот. Он в свисток, а Зотов в два пальца. Он его по зубам, чтоб не свистел, и Зотов ему по зубам, чтоб не свистел, да и вбил свисток ему в рот. Господин сыщик упал, а Зотов ушел.
Тогда господин сыщик пришел не один, и они забрали Петра-первого куда надо, а там господин сыщик бил его ногами. Бил ногами и приговаривал:
— Воспрянет род людской!.. Знаю я ваш род, проклятьем заклейменный!.. Я тебе воспряну!..
Сколько он был у них в плену — Зотов не помнит. Но вот по прошествии времени пришел в узилище дед и говорит:
— Ничего не поделаешь, господин сыщик, будут и тебя ногами топтать.
— Это кто же?
— Да Петька, внук мой… Выйдет из Бутырки и потопчет.
— Рвань несчастная… Мы ж его повесим!
— Ну что ж… и мы тебя повесим… Ничего не поделаешь.
— На власть замахиваешься?!
— Зачем же?… В книге сказано — власть падет в одна тысяча девятьсот семнадцатом году. Тогда и с тобой свершится.
— Та-ак… Значит, у Маркса вашего на семнадцатый год назначено?
— Господин Маркс журнал «Ниву» издает. Дозволено цензурой с приложениями…
— Ну, мне не крути, не крути… Не про того Маркса речь… Говори, что у тебя за книжка?
— Называется «Тайная мудрость Востока». Предсказание судеб. Тоже дозволена цензурой. Кажные двенадцать лет — поворот судеб, согласно законам зодиака и миротворного Индиктиона. Вот и считай — к одна тысяча девятьсот пятому году прибавь двенадцать — что будет? Семнадцать.
— Антимов! Давай его сюда!
Тут Петра-первого из соседней комнаты вытряхнули, где он разговор слышал, и перед дедом поставили.
— Забирай… Последний раз прощаю.
— Сопляк чертов, — сказал дед. — Сопляк.
— А после семнадцатого что будет? — спросил господин сыщик.
— Третье Евангелие будет… Третий Завет… Сошествие Духа Святого на людей.
— А может, вы старообрядцы? — спросил зашедший в полицию господин журналист Гаврилов.
— Мы новообрядцы, — сказал дед.
— Кто такие?
— Сам знаешь… Рабочие, — тихо ответил дед.
Господин Гаврилов перестал из протокола выписывать разное удивительное и сказал:
— Рабочему надо заработать — это понять возможно. А этих понять нельзя… А может быть, они толстовцы?
— Никто они, — сказал господин сыщик. — Они никто. Пустырь проклятый.
— Пустота… — засмеялся господин журналист Гаврилов, который писал очерки из низов жизни — под Власа Дорошевича, но хуже. — Пустота — это ничто… нигиль… Они нигилисты?
Это он Зотовым — то!..
— Какая же пустота… — задумчиво возразил дед. — При такой теснотище?
— Куча дерьма, — сказал господин сыщик. — Ничего святого… Полное отсутствие нравственной идеи… Так и запишите, господин журналист.
— Нравственная идея — она у отца Иосифа, — сказал дед, — и у вас, господин Гаврилов. Поэтому вы ее на всех поделили — и у каждого от нравственной идеи ошметочек… И потому у нас от нравственной идеи — что с барского стола упало… И «Возлюби ближнего» всегда оборачивается — возлюби вас, господин главноуговаривающий. А вы нас — нет, не очень-то… Или не так я говорю?… Пошли, Петька.
А весна стояла такая, что помойки розами пахли, а пустые сараи — ладаном.
— Дед, неужели на Пустыре ничего, кроме вони, не заводится? И неужели мы пустота?
— В пустоте, Петька, родится творение. Ибо больше ему родиться негде.
— Дед, — спросил Петр — первый, — как же это в пустоте может творение родиться? Пустота — она пустота и есть.
— Поскольку всемирное тяготение не выдумка, Петька, — сказал дед, — то пустоты вовсе нет и пространство заполнено… Однако движение существует, и я до тебя достигаю рукой и дотрагиваюсь… А если движение есть, а пустоты нет, то, значит, и там мельчайшие тела погружены в некую субстанцию, которая и осуществляет их связь между собой, сама, однако, будучи чем-то отличной от них… И в этой незнаемой сущности идет мировой процесс отмены старой вселенной, прежней вселенной — поскольку она нелюбимая.
