Юрий Рытхэу - Магические числа

Берег был довольно крут, и к ярангам пришлось карабкаться с, осторожностью: можно было соскользнуть обратно на морской лед.

Хозяева повели гостей в ярангу.

Внутри жилище было очень просторным, путникам не доводилось еще видеть такое в этих краях. В диаметре оно достигало почти пятидесяти футов, а его высота в том месте, где в дымовое отверстие заглядывало небо, была, наверное, футов пятнадцать. Все внутри было основательно, прочно и показывало, что здешние жители не кочевники, а постоянные, быть может, даже древнейшие обитатели этой земли.

Внутренность яранги разделялась на несколько помещений. Первой была холодная часть — чоттагин, где принимали гостей и где горел веселый костер, для которого здесь, похоже, не жалели дров. В дальнем углу виднелся спальный полог, сшитый из отборных оленьих шкур. Из него на гостей глазели двое ребятишек и женщина.

Старший из мужчин, видимо хозяин, что-то приказал на своем языке, и перед гостями, устроившимися на китовых позвонках, служащих для сидения, появилось длинное, выдолбленное из цельного куска дерева, неглубокое блюдо-корытце. В него из котла, висящего над костром, женщина выложила вареное оленье мясо.

— Мое имя Амтын, — объявил хозяин, когда гости проглотили по первому куску. — А его зовут — Кагот. — Он показал на второго мужчину, молча, сосредоточенно жующего мясо.

Гости сразу догадались, о чем идет речь, и Амундсен в свою очередь ткнул, себя пальцем в грудь и сказал:

— Меня зовут Амундсен, а моих товарищей — Хансен и Олонкин…

— Почему вы так поздно приплыли? — произнес мужчина, названный Каготом, и Амундсен от удивления ответил не сразу. Вот уж чего он не ожидал, так это встретить здесь, в ледяной пустыне, человека, который говорил по-английски!

— Извините, — сказал Амундсен и, понимая, что вопрос глупый, на всякий случай осведомился: — Вы говорите по-английски?

— Да, — ответил Кагот. — Правда, не очень хорошо.

— По-моему, неплохо, — похвалил Амундсен. — Где же вы научились языку?

— Я плавал на американской шхуне.

Амундсен всмотрелся в лицо туземца. Теперь он видел, что человек этот довольно молод, но кажется старше из-за темного цвета лица, здешние люди никогда не утрачивают морозного загара, к которому в летнее время добавляется еще и загар от незаходящего солнца. Взгляд у человека был серьезный, пытливый, и Амундсен вдруг почувствовал неловкость оттого, что вместо ответа на заданный вопрос он сам стал спрашивать Кагота.

— Мы совершаем научное путешествие по Северо-Восточному проходу[5]. Это большой путь, и начали мы его еще в прошлом году от берегов нашей родины, Норвегии, — заговорил Амундсен, сомневаясь, однако, понимают ли его туземцы.

Но туземцы внимательно слушали то, что вполголоса переводил им Кагот.

Амундсен никак не мог привыкнуть к тому, что обитатель яранги понимает и говорит по-английски, и все время испытывал какую-то неловкость, хотя и понимал, что ничего сверхъестественного тут нет.

— В такое позднее время корабли обычно сюда не приходят, — обратился Кагот к Амундсену.

— Мы хотели достичь этим летом Берингова пролива, да вот не успели, — грустно произнес Амундсен. — Придется нам здесь зазимовать… Скажите, а далеко ли отсюда до других селений?

— Далеко, — ответил Кагот и добавил: — Но скоро мимо нашего селения поедут торговцы. Одни едут с Колымы в Уэлен, другие — в обратную сторону. Движение начнется, как только установится твердый нартовый путь, хорошо укрепится припай и замерзнут устья рек.

Гости с корабля переглянулись.

— Надо разузнать о радиостанции, — сказал Хансен.

— Есть ли здесь поблизости радиостанция? — спросил Амундсен, не будучи уверен, что Кагот его правильно поймет.

Но, обменявшись несколькими словами с Амтыном, тот сказал:

— Радио может быть в Нижне-Колымске, отсюда на запад. Или же в Ново-Мариинске, в устье Анадыря…

Амтьн еще что-то сказал, и Кагот добавил:

— Там же есть и церкви, если вам надо наладить общение с вашими богами.

Амундсен улыбнулся и сказал:

— Пока мы в этом не нуждаемся… Нам бы хотелось знать: не будете ли вы и ваши соседи возражать, если мы останемся здесь на зимовку?

— Можете жить, где вам понравится, — ответил через Кагота Амтын. — Выбирайте любое место около берега. Зимой здесь тихо, лед стоит прочно и сильных подвижек не бывает.

Трапеза закончилась чаепитием. Все время, пока продолжался мужской разговор, женщина только подавала еду, а ребятишки с величайшим вниманием следили за поведением неожиданных гостей, ловили каждое их движение. Они не впервые видели морских тангитанов[6], но каждое их посещение было таким запоминающимся событием, о котором потом долго говорили, вспоминая каждую подробность.

— Значит, вы утверждаете, что вскоре мимо вас проследуют путники? — спросил Амундсен, осушив предназначенную для почетных гостей большую фарфоровую чашку явно китайского происхождения.

— Это будет совсем скоро, — ответил Кагот.

— А вы получаете известия о том, что происходит в России? — осведомился Олонкин.

Амтын, выслушав вопрос, что-то долго говорил.

— Мы вообще плохо различаем тангитанов. Которые из них российские, а которые американские — нам трудно понять, — произнес наконец Кагот. — Но мы слышали, что Солнечный владыка свергнут.

— А у вас произошли какие-нибудь изменения в связи с этим? — продолжал интересоваться Олонкин.

Кагот твердо сказал:

— В нашей жизни никаких изменений не произошло.

— Разве здесь нет представителей власти? — спросил Амундсен. — Я слышал, что в Уэлене, во всяком случае, до моего отплытия из Христиании, находился то ли урядник, то ли исправник. Так мне было сказано в русском посольстве.

— Нам об этом ничего не известно, — ответил Кагот.

Напившись чаю, гости стали собираться в обратный путь.

Амтын с Каготом провожали их до спуска на лед. Здесь они попрощались, и тангитаны осторожно зашагали по тонкому молодому льду к своему кораблю.

Вернувшись в ярангу, Амтын возбужденно сказал Каготу:

— Считай, что морские боги послали нам удачу.

Кагот с удивлением посмотрел на него.

— Да, да, это великая удача! — повторил Амтын. — Это даже больше, чем если бы на наш берег выбросило кита! Представить себе невозможно, чтобы возле нашего Еппына зазимовал тангитанский корабль, набитый разными товарами! Эх, жаль, что у меня маловато пушнины! И зачем я отдал прошлогодних песцов Кибизову!

— Кто такой Кибизов? — спросил Кагот.

— Есть тут один человек, — ответил Амтын. — Но почему ты не радуешься?

— Не похожи они на торговцев, — задумчиво проговорил Кагот.

— Почему ты так думаешь? Разве бывают тангитаны, которые не торгуют? — с удивлением спросил Амтын. — Даже ихний шаман, русский поп, который лет пять назад проезжал здесь с караваном собачьих упряжек, выторговал у меня за связку листового табака три песцовые шкурки!

Амтын посмотрел на Кагота… Странный все-таки человек. Появился здесь Кагот на исходе зимы на одинокой нарте, запряженной измученными долгой дорогой собаками. Он подъехал к яранге, и встретивший его Амтын не сразу заметил среди вороха старых оленьих шкур ребенка — девочку лет пяти.

Здесь не принято задавать вопросы, кто ты и зачем едешь. Если нужно, человек сам расскажет о себе. Кагот первые несколько дней молчал. Амтын поселил его у своей родственницы Каляны, молодой вдовы, год назад потерявшей мужа. Амтын даже подумал про себя, что это боги решили послать сюда мужчину, чтобы молодая женщина не осталась одинокой.

Через несколько дней, немного отойдя и привыкнув, Кагот отправился на охоту, занявшись исконным мужским делом. Но что касается остального, то, насколько мог судить Амтын из разговоров между своей женой и Каляной, приезжий не проявил интереса кженщине.

Летом Кагот охотился вместе с Амтыном на небольшой кожаной байдаре. Осенью били моржа на галечной косе за узким проливом, соединяющим мелководную лагуну с морем. Там они заложили довольно солидный запас копальхена[7] для собак и для себя — на зимнее пропитание.

Понемногу из скупых рассказов Кагота перед Амтыном раскрылась жизнь этого человека, покинувшего свое далекое селение Инакуль, где жили люди смешанного племени — чукотского и эскимосского. Там и родился Кагот от женщины-эскимоски и мужчины-чукчи, морского охотника.

Детство Кагота прошло быстро и незаметно. Оно осталось только в воспоминаниях о беспечных, самых счастливых днях да в радужных снах и сладкой дремоте.

Маленьким мальчиком он любил играть один, погружаясь в причудливый, созданный собственным воображением мир, где он мог быть человеком, наделенным неограниченным могуществом, — и богатым оленеводом с несметными стадами оленей, и удачливым охотаиком, загарпунившим огромного гренландского кита, и самым сильным человеком, способным поднять прибрежную скалу на плечи и перенести ее на другое место. Он превращался в легендарного великана Пичвучина, шагал через моря и океаны, и бурные волны ничего не могли ему сделать — разве лишь омочить нижнюю меховую оторочку его камлейки[8]. Он мог целый день пребывать в этом своем мире и потом с сожалением возвращался в действительность, в щекочущий ноздри дым яранги, на жесткое ложе из старой, с большой проплешиной оленьей шкуры. В своем уединении Кагот уходил не только в мир грез, но и в пугающий мир безответных вопросов: почему на смену лету так быстро приходит холодная зима? Откуда появился на этих берегах человек? что там, за горизонтом? как далеко до тех земель, откуда приходят корабли, нагруженные чудными товарами и таким желанным для взрослых огненным напитком, горящим синим пламенем? может быть, эти люди рождаются и умирают на своих кораблях и плывущее, вечно странствующее по воде судно — это их земля, их родина? Еще в детские годы Кагот понял, что те объяснения окружающего мира и таинственных явлений при роды, которые дают старинные предания и легенды, неубедительны и часто противоречат здравому смыслу.