Трудно сказать с достаточной точностью о каждом из нас, когда кто становится писателем. У иных самоощущение, что он, писатель, опережает во времени общественное признание этого факта; у иных, наоборот, отстает. Написанное и опубликованное человеком уже давно сделало его писателем, а он сам все не решается называть себя так, все еще примеривается к этому обязывающему слову.
Вернувшись с войны, в свои тридцать четыре года, Евгений Воробьев не считал себя писателем. Хотя на самом деле уже был им. Во многих его фронтовых очерках, вошедших впоследствии в книгу «Товарищи с Западного фронта», чувствовалась именно писательская рука и писательский талант, вызревший на прочном и благодатном фундаменте шестнадцатилетней упорной журналистской работы и в военные и в предвоенные годы.
К концу войны Воробьев был не только вступающим в литературу писателем, но и превосходным военным журналистом, точным, оперативным, мужественным в выполнении своего журналистского долга и хорошо знающим войну. Особенно — ее передний край, что немаловажно отметить. Потому что за такое знание часто дорого платят. И Воробьев не был исключением; он заплатил за это знание и ранением и контузией.
А к началу войны у него была отличная журналистская школа тридцатых годов. Школа, надо добавить, типичная для многих людей его поколения. Работая станочником на ленинградском заводе «Красный гвоздильщик», он стал рабкором, потом — студентом Коммунистического института журналистики, потом, оставаясь заочником этого института, стал сотрудником уральской комсомольской газеты, работал в выездной редакции «Комсомолки» на Магнитострое. Вслед за этим — годы работы в «Комсомольской правде», сначала ее собкором на Урале, а потом в Москве, в промышленном отделе газеты, и многочисленные поездки на стройки тридцатых годов.
Все это определило и последующий глубокий интерес Воробьева к теме труда и строительства. Интерес, с наибольшей очевидностью проявившийся в его романе «Высота».
Однако дело не сводится только к этому. Когда читаешь один за другим фронтовые очерки Воробьева, его послевоенные сборники рассказов и повестей, частью вошедших в эту книгу, думая об особенностях его писательского почерка и писательской наблюдательности, о точке зрения на войну и людей войны, — с несомненностью чувствуешь его восприятие войны, прежде всего как неслыханно тяжелого, но необходимого в сложившихся условиях труда миллионов людей. Ратного труда, но прежде всего — труда.
Писатель знает цену и героическим мгновениям, и внезапным порывам воинского вдохновения, но главное, что он замечает, что он видит и исследует, — это кропотливый воинский труд. Люди, которых он больше всего любит в своих военных повестях, рассказах и очерках, — это люди, повседневно и неутомимо трудящиеся на войне, мало говорящие о подвигах, но в поте своего лица совершающие эти подвиги, порой при этом даже не сознавая до конца меры и всей красоты совершенного ими.
Воробьев знает о войне наверняка гораздо больше многих из нас, казалось бы, тоже прошедших всю войну от начала до конца. Он знает, что происходит на переднем крае и вблизи от него — в роте, в батальоне, на артиллерийских позициях, на наблюдательных пунктах. Это неизменно чувствуешь, читая его военные вещи: все подробности солдатского быта и все его трудности — разные в разные времена года; все нехватки этого быта и все его скромные мимолетные радости. Он точно знает, как именно организуется переправа так называемыми подручными средствами, и как перебрасывается штурмовой мостик, и как наводится вслед за ним временный. И что такое пятачок на том берегу, и как туда тянут связь, и как эвакуируется с передовой раненый солдат, и что такое доставить на «передок» горячую пищу. Он помнит, каких физических усилий стоит десантнику не только влезть на танк, но и спрыгнуть с танка, и множество других вещей, без которых достоверно написать все, что происходит на переднем крае войны, почти невозможно.
За этим знанием стоит личный опыт фронтового корреспондента, который при исполнении своего служебного долга считает необходимым оказываться рядом со своими героями всюду, где их заставляет быть война, и не пользуется облегченной возможностью расспрашивать этих героев о боевых подробностях в более удобной для разговоров обстановке — на отдыхе, на переформировке или у госпитальной койки.
За этим знанием чувствуется не только собственное многократное присутствие писателя именно в тех местах и в той обстановке, в которой действуют его герои. Несомненно, так оно и есть, но ведь можно быть и не робкого десятка человеком и присутствовать в опасных местах, в разгар боя, а при этом все-таки не найти в себе достаточной воли для того, чтобы среди всех опасностей оставаться приглядчивым, дотошно-внимательным ко всему тому, что окружает тебя, ко всем подробностям войны и ко всем подробностям поведения людей на войне.
За военными произведениями Евгения Воробьева неизменно стоит это удивительное свойство упорного внимания ко всем мелочам в поведении человека на переднем крае. К мелочам, которые вовсе не мелочи, потому что на поверку почти каждая из них связана с душевным состоянием человека, с мерой его нравственной высоты в трудные для него минуты жизни.
Хочется добавить, что такая упорная приглядчивость бывает разного рода. Случается и так, что она бывает результатом озлобления против людей, осознанного, а иногда и не до конца осознанного стремления во что бы то ни стало заметить те их слабости, которые бы оправдали твои собственные слабости. Порой в литературе встречаешься и с этим. И хотя это и малоприглядно, но по-человечески понятно.
За наблюдательностью Воробьева стоит глубокая убежденная любовь к людям. Дурное, мелкое удивляет его, он не проходит мимо него, все замечает. И пишет об этом. Но пишет так, словно оно каждый раз заново потрясает его. И наоборот, доброму в людях он не удивляется. Он только внимательно приглядывается и, сторонясь общих слов, старается выразить это добро через те живые и точные подробности солдатского поведения на войне, без которых не обходится почти ни одна страница его военной прозы.
Я не собираюсь оценивать или анализировать включенные в этот однотомник военные повести и рассказы Евгения Воробьева. Наверно, его читателям, так же как и мне самому, как это бывает при чтении нескольких вещей, собранных под одной обложкой, что-то покажется ближе, другое дальше, одно полюбится меньше, другое больше. Мне хотелось только еще раз обратить внимание читателей на главное — на внутреннюю связь между нравственным обликом писателя и его героев, на то пристальное, преимущественное внимание к рядовым труженикам переднего края войны, которое писатель не декларирует, но проявляет с таким упорством, за которым стоит глубокая вера в свою правоту.
И если говорить о пристрастиях, то я испытываю пристрастие к этой книге еще и потому, что даже если бы я не знал военной биографии Евгения Воробьева, — только одно чтение этой книги о тружениках войны убедило бы меня в том, что она написана рукой человека, который все свои знания о войне добыл собственным горбом, подобно своим героям, сам прошел через нее как честный и неутомимый труженик.
К. СИМОНОВ
Рассвет еще не подоспел, замешкался где-то на марше, но его светлые предвестники уже коснулись неба. Туман быстро редел. Черные сосны на обрыве отражались в реке, как в пыльном зеркале.
Комбат Дородных долго смотрел в стереотрубу. Конечно, ничего обнадеживающего, а тем более радостного в этих соснах не было, однако с лица его исчезло выражение недовольства, разгладились морщины. Теперь он смотрел на эти сосны почти с удовольствием: обозначился тот берег, и Неман не казался больше безбрежно широким.
Прошла еще одна, другая, третья минута-вечность. Верхушки сосен окрасились в розовый цвет. Рассвет ходко шел в головном дозоре утра.
И когда за спиной показалось новорожденное солнце, Дородных вышел из-за кустов на берег, к самой реке. Он вполголоса отдавал приказания ротным командирам и своему штабисту — готовиться к броску на тот берег.
Важно было хотя бы до поры до времени не нарушить речной тишины. Пусть противник как можно позже обнаружит место переправы! К ней готовились всю ночь напролет под прикрытием леса.
Флотилия Дородных насчитывала несколько «кораблей». На берег вытащили прохудившуюся, нескладную плоскодонку. Разведчики уже давно возили ее с собой. Большая и неожиданная судьба у этой посудины — «флагманского корабля» всей флотилии! Нашли ее разведчики на Десне. Разве хозяин утлой плоскодонки мог вообразить, что она будет когда-нибудь утюжить своими конопатыми боками Днепр, Сож, Березину, а вот теперь — сильный и своенравный Неман?
