— Помочь надо, — вздохнул Василь. — От лихого человека хоть полу отрежь да беги. Уж лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою. Только… Вдруг фрау Баумгартен узнает?
— Кто ж ей скажет? Слушай, Василь, я с Мартой говорила. На время можно в село к ее матери. Марта поедет с тобой, а когда будете проезжать их село, оставишь там дивчину вот с этими вещами. Марта с матерью договорится. На обратном пути захватишь дивчину. Раньше десяти утра, сам знаешь, фрау не встает — у барона в карты дуются до трех ночи. Да и наши паны встают не раньше. Успеете, — Дарина говорила, переходя на шепот, чтобы их случайно не подслушали.
Она и не подозревала, что именно в эту минуту к их двери подкрался Шенке.
Минут двадцать назад он заметил Дарину, которая, крадучись, несла тяжелый дорожный саквояж. Сначала он ревниво подумал: «С каких это пор фрау Анна отдает в стирку свое белье не Грете, а кому-то другому?»
Шенке, увидя Дарину с саквояжем, встревожился. Если кухарка отобьет у Греты хлеб, той нечего будет здесь делать, ее уволят. А молоденькая фрейлен Марта пока что не благоволит к нему.
Но неожиданно словно сам дьявол шепнул Шенке на ухо: «Уж не обокрала ли эта кухарка Анну? Иначе почему она так испуганно озирается? Она боится, наверное, чтобы ее кто-нибудь не увидел».
Шенке припомнил события последнего вечера. «Конечно, кухарка умышленно так поздно задержалась наверху». Как холодная змея, в его душе зашевелилась злоба. Едкая, злорадная улыбка искривила тонкие губы лакея.
«Зачем проклятая баба дважды забегала к фрейлен Марте? Когда я туда заглянул, они испугались и сразу смолкли. Почему? Допустим, фрейлен жаловалась своей приятельнице, что я эту кошечку в темном уголочке поцеловал в шейку…»
Шенке осторожно сорвал кусочек папиросной бумаги с царапины на носу — следа ногтей фрейлен Марты.
«Проклятая баба, увидев меня, должна была бы рассвирепеть, а она, видите, испугалась. Да, да, испугалась! Обе они испугались. Почему?»
Шенке распирало любопытство.
«Проклятье! Доннер веттер! Фрау Баумгартен, как всегда, ушла к барону и засидится там за картами до полуночи, а о краже надо бы сообщить сейчас, немедленно, пока воры не успели куда-нибудь спрятать их до отправки в село».
Лакей решил: не будь он Фриц Шенке, если не воспользуется случаем раз и навсегда избавиться от проклятой кухарки и ее мужа-великана.
Шенке погасил лампу и тихо, как мышь, прошмыгнул к подвальной комнате, в которой жила семья Омелько. Припав ухом к дверям, услышал голос Дарины:
— Марта отправится с тобой, а когда будете проезжать их село, оставишь там дивчину вот с этими вещами… Раньше десяти утра, сам знаешь, наша фрау не встает…
На рассвете лакея разбудил грохот подводы и чьи-то приглушенные голоса. Он приподнял край занавески и увидел, как фрейлен Марта спрыгнула с мешков, лежащих на подводе, и без оглядки проскочила в дверь черного хода.
«Вещи куда-то дели. — В душе Шенке снова вспыхнула злоба. — Ну, погодите! Теперь вы в моих руках! Фрау Баумгартен, наконец-то, убедится в моей преданности».
Шенке утром едва не хватил удар. Когда он поджидал у конторы фрау Баумгартен, прибежала фрейлен Марта и позвала его к Калиновскому.
Ехидно улыбнувшись, Шенке подумал: «Вот бесстыдная, ведет себя как ни в чем не бывало! Она и не подозревает, что мне все известно. Подожди, кошечка, я тебе покажу, как царапаться!»
Настроение у Шенке еще больше испортилось, когда он вошел в кабинет Калиновского и тот недовольно пробормотал, что уже больше десяти минут ждет его. В свое оправдание лакей готов был все рассказать, но сдержался.
«А как же на это посмотрит фрау Баумгартен? Захочет ли она, чтобы клиенты знали, какие у нее слуги? И кто-кто, а Шенке уверен: фрау Баумгартен сумеет оценить его верность. Нет, ничего не скажу. Хотя… Герр Калиновский тоже щедро вознаграждает за услуги».
— Шенке, — хмуро сказал Калиновский, — немедленно выезжайте в загородную виллу барона фон Рауха и передайте баронессе это письмо. Лично. Ответа не надо.
Шенке поклонился. С удовольствием взял пакет и новенькую кредитку «на расходы». Столько он получал у фрау Баумгартен за целый месяц.
Убрав со столика посуду, лакей вышел из кабинета.
Когда он появился на кухне, Дарина сразу же заметила. каким холодным блеском светились волчьи глаза лакея. Он покосился в ее сторону, но ничего не сказал. «Видно, зол за ту пощечину», — подумала женщина.
Шенке уехал на вокзал, когда Дарина сварила кофе и, поставив небольшой никелированный кофейник на поднос, где стояли хрустальная сахарница, наполненная квадратиками рафинада, вазочка с печеньем, красивая фарфоровая чашечка, поспешила наверх к Анне. Она знала, что Анна беспокоится, ожидая ее.
Как и каждый человек, Дарина имела свои слабости. При всей смелости и решительности, она была очень суеверна. И вот надо же, чтобы на лестнице ей перебежал дорогу огромный пушистый ангорский кот пани Барбары.
— Ой, беда! — испуганно прошептала Дарина и несколько раз перекрестилась. Ноги ее словно приросли к ступенькам, она никак не могла сдвинуться с места.
Анна, встревоженная задержкой Дарины, нервничала.
«Неужели я ошиблась в ней? Нет, нет! Что-то ее задержало… Придет, непременно придет», — думала Анна.
Несколько раз она подходила к двери и прислушивалась, не слышно ли шагов, но за дверью было тихо.
Анна склонилась над кроваткой сына. Ребенок спокойно спал. Но вот мальчик проснулся, улыбнулся, и Анна вся затрепетала: как похож он на отца!
— Сегодня же мы покинем ненавистный дом, мой мальчик, — прошептала Анна. — Я примусь работать, учить детей… А если мне не дадут этим заняться, стану прачкой, буду мыть полы людям, тебя воспитывать. Ты вырастешь честным, как твой отец, как твой дед…
Анна подошла к камину, поворошила угли и села на пуф. Отблески огня, падающие на устилавший пол мягкий ковер, тепло и уют наводили на грустные мысли. Где она с ребенком приклонит голову этой ночью? У Дарины дети… Может быть, Василь побоится, не позволит жене помочь ей, Анне. В конце концов, кто она Дарине? Зачем Омелькам рисковать своим личным счастьем ради нее и ее ребенка?
А Дарина все стояла на лестнице, словно приросла к перилам, и кто знает, как долго длилось бы это, если бы в застекленных дверях вестибюля не показалась фрау Баумгартен.
«Боже милый, она ушлет меня куда-нибудь», — подумала Дарина и, быстро перекрестившись, перешагнула ступеньку, по которой пробежал кот. Не вошла, а вбежала в комнату.
— Заждались? — спросила, запыхавшись, Дарина и поставила на круглый столик поднос.
— Дарцю, золотая моя, я думала, вы не придете.
— Стояла на лестнице… Пират дорогу перебежал. Примета плохая: быть беде.
Анна обняла Дарину, усадила рядом с собой на кушетке.
— Не нужно верить в предрассудки, Дарцю…
— Ой, пани Анна, кого хотите спросите — к беде. Что и говорить! Там, внизу, пришла наша фрау, а это не к добру. Что ей с утра понадобилось от пана адвоката?
Дарина приблизилась к кроватке. Славик спал, выпятив нижнюю губу и безмятежно раскинув ручонки. Лицо женщины посветлело, но в голосе зазвучала грусть:
— Голубчик ты мой ненаглядный, красавчик мой! Признаешь ты меня, когда вырастешь? Дай же тебе, боже, большого счастья в жизни, сиротка моя…
— Зачем же плакать, Дарина?
— Что вы, что вы, пани Анна! Привыкла, будто к родному дитю… И с вами в разлуке, ой, как трудно будет, — вздохнула Дарина, утирая передником слезы. — Бог даст, может, и приведется когда-нибудь нам в жизни встретиться…
Они помолчали, думая каждая о своем.
Проснулся Славик и начал усердно ловить свою ножку, а поймав, сунул в рот большой палец.
— Медвежонок ты мой, нельзя сосать ножку! — Анна взяла сына на руки. — Сейчас пять часов, — она взглянула на маленькие ручные часики. — Когда же мы поедем, Дарина?
— Рано утром. За сорок минут вы дойдете через парк к лесной дороге. Под старой липой, около летнего кафе, вас подождет Василь с лошадьми. Не минет и часа, как вы будете у матери нашей Марты. Когда же получим телеграмму от пани Барбары, отправим вас в Прагу.
Славик потянулся к кормилице, и Дарина, взяв мальчика на руки, дала ему грудь.
— Еще раз приду, накормлю малютку, приготовлю на дорогу молоко, и с богом, — шептала Дарина, передавая Анне Славика.
День был холодный, ветреный. В такой день вряд ли Анна вышла бы со Славиком на прогулку, боясь простудить ребенка. Однако сейчас Славику угрожает куда большая опасность, и мать сделает все, чтобы его спасти.
Будто прогуливаясь, Анна приблизилась к чугунной ограде, отделяющей сад от соседнего большого парка. Через широкую щель в ограде она проникла в заснеженный парк, поросший старыми соснами. С трудом выбралась из глубокого снега и, не оглядываясь, побежала.
