Потом шли еще подписи. Их было много. Они были тщательно выведены, но Илья Викторович уже не смог их разобрать.
Долго, до самого совещания, сидел он с женой у стола с безнадежно остывшим обедом, перебирал семена, перечитывал письмо. В управление он вернулся бодрый, жизнерадостный, будто выспался всласть за много бессонных ночей, принял холодный душ и выпил на дорогу хорошую чарку. Проходя мимо инженера-монтажника, он озоровато толкнул его в плечо и, наклонившись к его уху, не без яда заметил:
— А насчет статьи-то моей вы ошибались… Есть и иные мнения. Совсем противоположные. Вот, извольте-ка прочитать письмецо. — И он протянул конверт, найденный в посылке.
Впрочем, послание пионеров прочел не только приезжий инженер. Илья Викторович любит показывать это письмо всем, кто приезжает к нему в район. Показал он письмо и мне и рассказал при этом всю изложенную здесь историю. Но взять письмо с собой не разрешил, а позволил только списать, после чего свернул его с величайшей тщательностью, вложил в изрядно уже истершийся конверт и запер в сейф, где он хранит важные чертежи и особенно ценные документы.
Мы сидели на вершине искусственного холма, как бы венчавшего собой высокую гряду отвала. Две такие гряды в виде черных, с рваными краями хребтов уходили далеко назад и терялись в облаках колючей пыли, гонимой резким степным ветром, А перед нами трудилась целая семья землеройных гигантов. Четыре шагающих экскаватора работали парами друг против друга. Раздирая ковшами сухую ровную степь, они копали широкую выемку. Земснаряды шли по дну этой выемки, углубляя ее. Они двигались один за другим, как два трудолюбивых крота. За ними оставалась полоса мутной воды. И еще четыре стальных богатыря, шагая вслед, как бы окончательно оконтуривали откосы.
Все эти механизмы действовали почти бесшумно. Поводя ажурными стрелами, экскаваторы легко, как масло, срезали широкие полосы влажной земли, поднимали в ковшах вверх, относили в сторону и с едва слышным шлепаньем обрушивали на вершину отвала.
Перед машинами лежала ровная солончаковая степь. Позади них, между двумя хребтами откосов, тянулась, точно русло большой высохшей реки, широкая выемка. Кругом не было ни души.
Что там греха таить — этот безлюдный пейзаж показался нам поначалу очень унылым. Было похоже, что здесь произошли какие-то малопонятные геологические катаклизмы, вздыбившие все эти массы черного грунта, а бесшумно продвигавшиеся вперед и кромсавшие степь машины казались пришельцами из какого-то далекого, фантастического мира. Рядом с ними человек чувствовал себя одиноко и неуютно.
Но спутник наш — невысокий, плотный мужчина в удобном темносинем комбинезоне, с загорелым, обветренным лицом, на котором весело сверкали светлые, точно выцветшие на степном солнце глаза, — повидимому, воспринимал пейзаж совсем по-другому. Не загораживаясь от колючей песчаной пыли, он довольно улыбался обветренными губами и, обводя маленькой сильной рукой просторы разворошенной земли, говорил:
— Разве не здорово, а? Вы представьте себе на минуту, что такую вот выемку пришлось бы рыть в царской России. Да что там царская Россия! Представьте строительство такого канала даже у нас лет двадцать тому назад. Вы знаете, сколько бы вы увидели тут рабочих? Десятки тысяч! Им было бы тесно на этом пространстве, они мешали бы друг другу. А здесь? Вон, видите, показался человек. Это, кажется, старший механик. Ну да, он и есть; должно быть, несет запасную деталь для «двадцать-девятки». И всё. Остальные — в кабинах экскаваторов, в рубках земснарядов. И их немного. Вечером, когда придет пора сменяться, все они уедут домой в одном грузовике. Ну разве это не здорово, а?
Маленький человек вопросительно посмотрел на нас.
В самом деле, когда я попытался представить себе, какая масса людей должна была бы день и ночь в тяжелых условиях, не разгибая спины, с кирками, лопатами и тачками, трудиться здесь, для того чтобы выбрать и перевезти всю эту землю, которую легко, словно играя, вынимали, выносили, выбрасывали в отвалы эти восемь шагающих гигантов и два совсем уже тихих с виду земснаряда, — окружающий нас пейзаж как-то сразу начал терять свою мрачноватую пустынность.
Наш собеседник — начальник участка землеройных механизмов Дмитрий Георгиевич Иваницкий — продолжал рассуждать, не оглядываясь на нас. Казалось, он просто думает вслух, разговаривает сам с собой:
— А сама работа?.. Может быть, вы догадались по выговору, что я волгарь. Так вот, в детстве мне приходилось наблюдать у нас на Волге землекопов, тачечников, грабарей. Тяжелый труд! Ну-ка, целый день помахай киркой, покопай лопатой, побросай, повози землю! А тут? Сидит человек в удобном кресле, без особых усилий нажимает два рычага и педаль, да что нажимает — едва к ним прикасается! И одна такая вот машина выполняет работу тысяч людей. О земснаряде я уже не говорю. Там и таких усилий не надо. Стоит багермейстер у пульта управления да нажимает пальцем кнопки. Спору нет — работа нелегкая, требует большой квалификации. Но для нее не мускулы — для нее ум нужен. Слышите песню? Это наш экскаваторщик, бригадир Власюк Яков Емельянович. Он всегда так вот — работает и поет. «С песней, говорит, дело спорится, экскаватор лучше руки слушается, мысли хорошие идут, голова меньше устает». Слышите, слышите, как заливается?
Сквозь тонкий вой электрических моторов бархатный бас раздельно выводил по-украински старинную песню о белой хате и милой жинке соседа.
И хотя мотиву полагалось быть грустным, так как по песне выходило, что «у мене, сыротынки, нема хаты, нема жинки», мелодия лилась весело, озорно.
Молодой, чистый голос вторил басу, резко выводя концы музыкальных фраз.
— Это электрик ему подпевает… Яша и электрика своего научил петь. «Я, говорит, еще погоди, в своей смене такой ансамбль организую — наши шагающие в пляс пойдут»… Он, между прочим, хороший парень, этот Яков Власюк. У меня тут на участке весь народ подходящий, механизаторы — энтузиасты до мозга костей, а вот Власюк и еще один, Худяков с «двадцать-девятки», — это мастера. Эти не только умеют из своих экскаваторов выжать все, а еще и технику вперед двигают, конструкторам идеи подсказывают. Это уже чемпионы… нет, это слово тут не подходит, виртуозы, именно виртуозы. Машины — вон они, махины какие, а в их руках — что скрипка у искусного скрипача. Они такое на них выделывают, что сердце радуется… Вы гляньте-ка, гляньте!
Экскаватор, из кабины которого продолжала литься песня, действительно работал как-то особенно ловко, я бы сказал — изящно, если это слово вообще можно применить к машине, легко загребающей, подбрасывающей на большую высоту и выкидывающей в отвал сразу почти четыре кубических метра земли.
Дмитрий Георгиевич, продолжавший ласково следить за нами, остался, видимо, недоволен впечатлением от своих слов. Он снял с руки часы с большой секундной стрелкой, пульсировавшей по циферблату.
— Циклом называется момент от захвата грунта ковшом до момента следующего захвата. Этот цикл должен совершаться за пятьдесят пять секунд. Теперь следите с часами за Власюком…
В этот момент экскаватор срезал с откоса огромный, но по масштабам ковша тонкий слой земли, взметнул его на сорокаметровую высоту, пронес высоко над степью, на ходу выбросил на гребень отвала и, описав на своей оси круг, снова опустил ковш.
— Ну, сколько насчитали? — спросил Дмитрий Георгиевич.
— Сорок шесть секунд.
— Это много. На этот раз Власюк смазал. Худяков да кое-кто еще уже уменьшили цикл до сорока пяти секунд. Сорок пять вместо пятидесяти пяти! Десять секунд экономии на каждом цикле. Помножьте это на количество машин, на рабочие часы, переведите на выработку грунта. Это же горы земли, выброшенные сверх плана! И все благодаря тому, что светлые головы двух рабочих, Худякова и Власюка, ну, конечно, не без помощи инженеров, ввели простую меру: стали работать не с половинным оборотом, как работали до них, а с полным… Видите, видите, они бросают грунт на ходу, не останавливая машины. Простое, казалось бы, дело, но своей простотой-то оно и сильно. Такие вот простые усовершенствования в сумме своей являются силой, которая убыстряет наше движение вперед.
Попрежнему порывистый ветер бросал в лицо острую крупку, попрежнему клубились над развороченной степью облака пыли, попрежнему однообразен был пустынный пейзаж, но он уже не казался ни унылым, ни мрачным. В хаотических на первый взгляд очертаниях вздыбленной земли глаз уже научился различать и днище, и откосы, и валы канала, а вся панорама работ уже не напоминала последствий геологической катастрофы, а лишь показывала грандиозность дел, какие вели здесь люди, преобразующие природу.
