Кирилл рассказал. А он только что оттуда, все собственными глазами видел.
— Кирилл? — Голос ее дрогнул, и лицо стало совсем белым. — А он зачем там был? Что он сейчас делает?.. Вот как ушел от нас, так я о нем ничего не знаю…
— Кто знает, что за человек. Ездит по селам, торгует мелом, сахаром, мылом — у немцев за что-то покупает. А ежели послушать, что говорит, — так вроде свой.
Таня промолчала. Низко наклонилась над рукой, зажала ранку клочком ваты… И снова ввела свою кровь в вену раненого. Чудные слова говорил Сухорук… Этот комендант нужен партизанам? И тем, которые в подполье?..
Ефрейтор послушно присвечивал ей фонариком возле рук. В хате царила напряженная тишина.
— Спасибо!.. — наконец прошептали ее губы. — Я сделала все… что могла!
Таня тяжело переступила несколько шагов. Села на табуретку возле стола.
— Укройте его чем-нибудь. И идите… Все идите! — устало, жалобно просил ее голос.
Стукнула дверь. Потом еще… Но ей казалось, что в сумраке, в хате еще сидят неподвижные темные силуэты: вытянули длинные шеи, костлявые челюсти хищно шевелятся, а подбородки упираются в холодные поблескивающие дула автоматов. В ноздри ударил крутой дух горячего мужского пота. Ее тошнило. Ухватилась руками за край стола. Однако тошнота подкатывалась выше — била уже в горло, в нос. Таня почувствовала, что она, легко колыхаясь, плывет куда-то, как щепка в реке.
— Воды!
Сухорук бросился в сени, зачерпнул кружкой из ведра ледяной воды.
На ветряке возле мешков теперь хлопотали Сергей и Толик. С тех пор как по совету Сухорука они перешли жить к Белогривенкам, уже не скрывались от криничан. Люди быстро привыкли к ним и забыли, что они пришлые. Говорили, что Маруся заглядывается на младшего и он как будто даже подрос за это время, набрался тела, стал приметным парнем, хотя и припадал немного на левую ногу. Повредил ее, когда бежали из лагеря военнопленных из-под Кременчуга.
Старший, Сергей, не одобрял ухаживаний своего побратима. «Не время, — говорил, — засматриваться на женские юбки». Какой-то он был нелюдимый, этот Сергей. Бывало, за день от него не услышишь ни словечка. Ворочает на мельнице кули, широкие брови нахмурены, взгляд острый, настороженный. А если, случается, завернет на мельницу к матери Таня, взгляд его сразу потеплеет, так и пасет ее глазами. Но если услышит какой разговор о Самойленках — только ноздрями шевельнет и отойдет в сторону.
Впрочем, люди теперь опасались вести о них какие-либо разговоры. Комендант Рейн уже оклемался. Порой приезжает к ним на своей машине. Ходят с Таней по саду, пытаются с помощью жестов как-то общаться. Иногда Рейн читает Тане стихи.
Так что даже Яков Куприй стал побаиваться Тани.
С тех пор как Куприй надел на рукав повязку полицая, от него не стало житья. И откуда столько злости в человеке? Сказать бы, какой-нибудь пришлый, а то ведь свой же, криничанский выродок, бывший учетчик огородной бригады. Не раз уже приводил отряд карателей, а те врываются во дворы, забирают свиней, кур. Хватают парней и девушек, запихивают в машины — и в фатерлянд. Знает, где прячется сельская молодежь во время облавы, кто приютил млинковских погорельцев, кто прячет беглецов из концлагеря, которые время от времени появляются в селе. У этого Куприя разговор короткий: раз есть приказ начальства, значит, надо его во что бы то ни стало выполнить. Власть на то она и власть, что имеет за собой силу. Если ты при ней и пользуешься ее силой, ты сверху. Теперь бабы в пояс кланяются даже пришибленному Ивану Малеванцу. Куприю кланяются без ухмылок, со страхом в глазах. Он все это видит, хотя люди и прячут взгляды под фуражками да платками. И Яков злобно поглядывал на односельчан, шевелил ноздрями. Он, Яков Куприй, до всех доберется. И до того Сергея, что на мельнице мешки таскает. И до бабки Недельки. Зачем ходила аж за млинковское пепелище? К каким таким родственникам? А потом ночью телегой муку повезла куда-то в ту сторону. Он все на ус мотает!
Шастает Куприй по селу, вынюхивает, высматривает, тайком в окна заглядывает — что делается в хатах? Но за многим и не уследил. Куда исчезают млинковские погорельцы? Не иначе — это они поддерживали постоянную связь с партизанами из Черного леса, которые потом перебили немцев, наводивших порядок в селе. Тогда и Рейна ранило. А что происходит на ветряке Ивана Малеванца? Всю зиму там вертелись чужие люди. Уже и весна миновала, а помольщики все идут и идут, будто и вправду до сих пор осталось что молоть. Надо бы облаву сделать да заодно и выполнить план по отправке людей в Германию. А то ему уже намекали в полиции, что, если не выполнит план, сам поедет.
Однажды Яков приехал в село с машиной полицаев и немецких солдат. Как только свечерело, бросились по хатам, поймали человек тридцать молодежи. Но было уже поздно везти их на сборный пункт. Заперли на ночь в колхозном амбаре. А утром возле того амбара обнаружили трупы двух полицаев-часовых и сбитый замок на дверях. Кто, что — никто не знает. А его наотмашь били по лицу в полиции…
С тех пор затаил Куприй в душе злобу на криничан, выжидал удобного для себя момента. Но постоянно чувствовал, что за ним следит чей-то тяжелый взгляд в спину. Обернется — никого. Двинется — и снова тот взгляд неотступно следует за ним. Злость в Якове вскипала сильнее, жгла ему сердце, как в адской смоле. О том, что делается в селе, сколько тут бывших военных укрывается, рассказал в комендатуре. Оттуда прислали полицаев, чтобы выловить. Прежде всего завернули к бабке Недельке — она ближе всех к большаку жила. Бабка была в огороде и, как завидела полицаев, подняла такой переполох — на всю околицу. Целую обойму в нее всадили. Умолкла, упала навзничь. Летчик кинулся к окнам, да поздно. Впереди Якова два полицая вбежали в хату — так и вогнал в них по пуле. Те двое не поднялись. А он, Яков, вовремя отшатнулся за дверь. Летчик не сбежал!.. Да
