Павел схватил обоих сухопайщиков за шиворот, сердито потряс:
— Или выкину на берег и один отчалю, или станови парус, — и сел у руля.
Когда Егоров оглянулся, он увидел пустой подчалок, подталкиваемый волнами к берегу, а следом за «Черным вороном» кувыркался его баркас. «Черный ворон», круто повернув назад, подлетел к баркасу. Егоров и Павел сцепились глазами, в руках заскрипели румпельки.
— Пусти на мой баркас! — потребовал Павел.
Егоров перебросил взгляд на сухопайщиков. Те молчали. Задыхаясь от гнева, тыча рукой в сторону Павла, закричал:
— Зачем? Зачем взяли его? Кто вам велел?
— Нахрапом влез, — оправдывались сухопайщики. — Ну, что мы?..
— Пусти, — настаивал Павел.
Но Егоров будто не слышал его и обрушил поток ругательств на сухопайщиков. Потом стих, бросил вполголоса:
— Переберете мои перетяги, а я поеду, снасти дяди Тимофея погляжу.
С угрозой посмотрел на них, покачал головой:
— Подлецы, подлецы! — и, опережая их, устремился в море.
Попутный ветер крепчал, и «Черный ворон» шел с такой легкостью и быстротой, что, казалось, не плыл, а низко летел над водой огромной однокрылой птицей, задевая брюхом гребни волн. Встречные рыбаки махали картузами и шляпами, думая, что на баркасе Тимофей, но, распознав Егорова, разочарованно спускали руки, завистливо ворчали:
— Родной сын такого почета не удостоился. Гляди, чего доброго, в наследники попадет. Везет парню, а?
А Егоров, подражая Тимофею, важно раскланивался с ними, выпячивая грудь. Миновав третью группу рыбаков, он козырьком приложил ко лбу ладонь, всмотрелся и повернул туда, где вдали виднелся одинокий баркас.
Согнувшись на сиделке и низко опустив голову, рыбак крепко спал и не слышал, как подчалил «Черный ворон». Егоров тихо окликнул его — раз, другой, третий… Потом взял связку бечевки, кинул ему на голову. Рыбак вздрогнул, испуганно отбросил бечевку и, облегченно вздохнув, улыбнулся.
— Не бунтует? — спросил Егоров.
— Нет. Когда пароход проходил, немного побаловалась, а теперь утихомирилась.
— Дай-ка поводец! — Егоров перегнулся через высокий борт.
Поводец натянулся, задрожал и, быстро слабея, упал на воду.
— Дошла, — сказал Егоров и к рыбаку: — Снимай буек и подавай к нам.
Осторожно выбрали крючковую снасть, перенесли через борт «Черного ворона», оставив в воде один поводец, и сняли буек.
— Дошла, — повторил Егоров. — Видать, глубоко проглотила.
— А мне как быть?
— Поезжай туда, где мои перетяги, и скажи ребятам, чтоб до завтрашнего вечера держались на воде. А Егоров, мол, ушел дальше косяк искать, тут улова нету.
— Зачем? — удивился рыбак.
— Пашка с ними увязался.
— А-а-а… Понятно.
Поставив парус, рыбак снялся с якоря.
«Черный ворон» пошел в другую сторону, где маячил в полуденном зное крутоспинный берег. С правой стороны папахой великана высился курган. Прямо — кручей нависал над морем берег, разрезанный зеленеющей балкой, а слева наклонно бежала покатость, заканчивающаяся у самой воды плоскодоньем. Вскоре Егоров увидел стоявшие на взгорье дроги. Рядом с ними паслась лошадь, а внизу неспокойно сидел Тимофей, разминая руками песок. Он вставал, топтался на месте, садился и опять вставал, сдвигая картуз то на затылок, то на лоб, то снимая его, то снова надевая на голову. Чем ближе подходил баркас, тем нетерпеливей становился Тимофей. Но вот «Черный ворон» замедлил ход, и якорь нырнул в воду. Егоров привязал поводец к бечевке, а к другому концу ее прикрепил железную трехкрючковую кошку, помахал в воздухе и бросил Тимофею. Три сухопайщика разделись донага, спустились в воду, поплыли к берегу. Тимофей взял поводец, тихонько потянул, вдавливая ногой кошку в песок. Поводец рванулся и ослаб. Тимофея бросило в дрожь. Он отпустил поводец и обеими ногами придавил кошку.
— Глубокий заглот. Покорно шла?
— Не противилась.
— Ну, как же, а? — Тимофей оглянулся, будто разыскивая что-то. — Как же мы?.. Егоров, багор есть?
— Вот он! — Егоров поднял выше головы острый железный крюк, набитый на короткий, толщиною в два пальца, шест с длинной бечевкой. — Тяни!
Егоров привязал к бечевке вторую кошку, взял багор и, замахнувшись, жадно уставился на воду.
— Тяни. Спуску не давать. Все время держите натянутым поводец. А то хвост покажет. Обманет. Ну? Давай!
Поводец судорожно затрепетал в руках, замер натянутым проводом и, вздергиваясь, стал подаваться вперед. Не отрывая от воды глаз, Егоров, пригибаясь, махал на берег рукой, едва сдерживая готовый сорваться крик: «Да тяните живей! Что вы там?» С берега дружно тянули. Вода помутнела, всколыхнулась, качнула баркас. Приседая, Егоров быстро заморгал ресницами, перестал дышать. И как только впереди баркаса под водой проглянуло что-то продолговатое, похожее на черный вороненый слиток, с чердака «Ворона» метнулся багор и чавкнул об воду.
— Тяни. Не давай спуску! — Егоров швырнул на берег кошку. — Держи багор!
У баркаса закипела, вспенилась мутная вода, буруном побежала к берегу, выплеснув на отмель огромную белугу.
Сняв сапоги и бросив Тимофею топор, Егоров в одежде бултыхнулся в воду. Сухопайщики торопливо наматывали на руки бечевку от багра, а Тимофей, упершись ногами в песок, держал натянутый поводец, проглоченный с крючком белугой. Она лежала, опрокинувшись на бок, с широко раскрытым ртом, покачиваемая волнами. Видимо, глубоко засел крючок — при малейшей натяжке поводца белуга почти не сопротивлялась и подавалась вперед, избегая боли. Егоров вышел из воды, взял топор, крадучись приблизился к белуге, перекрестился, тихо сказал:
— Потяни сильней. Пущай ее тошнотой замутит! — и одним взмахом размозжил белуге голову.
Тимофей расстегнул рубаху, рукавом смахнул с лица пот и осмотрел белугу, перерезав топором у рта поводец.
— Хороший заглот. Куда там!
— Как выручим ее? Пудов на сорок, а то и пятьдесят потянет.
— Было бы чего. Ребята, давай коня! Бечевку прихватите, на дрогах лежит. Волоком потянем.
— Не осилим, — покачал головой Егоров. — Еще одного бы коня.
— Нам только до дрог дотянуть, а там ровная дорожка.
Бечевку кольцом завязали у хвоста, протянули к голове, провели под поджаберные плавники, обкрутили вокруг головы, протянули обратно к хвосту и закрепили конец. К головному кольцу привязали бечевки, идущие от гужей хомута.
— Давай! — крикнул Егоров, и Тимофей повел лошадь.
Из воды белуга тронулась легко и незаметно, а на суше сразу отяжелела, потянула на себя бечевки. Рыбаки обливались потом, шатались и, наступая друг другу на ноги, падали. Спотыкаясь, падала и лошадь, выбившаяся из сил. Еще труднее оказалось погрузить белугу на дроги. Тащили ее через задок, опустив доски и протянув между оглоблями бечевки. Дроги катились вперед, доски падали, а за ними и белуга.
— Держи дроги. Раззявы! — злился Тимофей и вымещал свое раздражение на неповинной лошади, стегая ее кнутовищем по голове.
Двое забежали наперед, уперлись грудью в дроги. У обессиленной вконец лошади подломились передние ноги, и она ткнулась головой в землю.
— Бросай! — Тимофей сплюнул. — Отдохнем.
Он присел на дроги, потянулся рукой к картузу, но не снял его, а рука так и застыла в воздухе. Протер глаза, всмотрелся и перевел на Егорова недоуменный взгляд. Держа на руке винцараду, снизу подымался к ним Павел, а возле «Черного ворона» качался на волнах баркас Егорова.
Вытягивая из воды белугу, они не заметили, как показался на море баркас и подошел к берегу, а Егоров в суматохе забыл сказать Тимофею, что произошло у него с Павлом. Сухопайщики не вышли на берег, видимо, боялись Егорова и сигналили руками с баркаса, а о чем — никто не мог понять. Грузно оседая на ноги и покачивая плечами, Павел подошел к отцу, посмотрел на взмыленную лошадь, перебросил взгляд на белугу, долго, ощупывал ее глазами и, наконец, глубоко вздохнул, будто от самого берега шел с затаенным дыханием.
— Ну, что? Помощь нужна?
Никто не отозвался, ожидая, что скажет Тимофей.
— Батя! Помощь нужна? — повысил голос Павел, и глаза его загорелись недобрым блеском. — Это так ты к доктору ездишь?..
И опять ни звука в ответ. Бросив винцараду, Павел положил доски, уцепился за головное кольцо.
— Берись, что ли? А то протухнет. Зря пропадет.
Тимофей встал, прошел к лошади. Молча взялись за веревки и кольца остальные.
— Давай, батя.
Тимофей потянул за поводья. Белуга вздыбилась, поползла и легла на дроги так, что хвост ее остался на земле. Увязав ее бечевками, Павел взял у отца поводья, запряг лошадь. Тимофей пожевал бороду, приблизился к Павлу.
— Поймал-то ее Егоров. Не наша…
— Знаю, — ответил Павел.
Тимофей помолчал и громче:
— Ведь я батька твой…
