Охваченная страхом Петровна мучилась весь день и все думала, что не подпустит ее угодник к своим мощам, не простит ее черный грех; попусту пропадет ее многотрудный долгий путь и не найдет она покоя на земле.
Под вечер догадливая и ласковая хозяйка приказала старшей дочери — полногрудой, голубоглазой и остроносой Паланьке:
— Сегодня пораньше управляйся с работой… Веди Петровну в монастырь.
Отработалась Паланька на огороде, принарядилась в чистое платье и в белый платочек и спозаранку повела Ширяевых к мощам угодника.
В монастырской ограде присоединились они к толпе богомольцев и вместе с ними пошли осматривать монастырские диковинки.
Остановились неподалеку от старинной церквушки, около могилки, сухой и чистенькой, у которой стояла бадья с желтым песком, охраняемая стариком-монахом.
Полный и бородатый монах-проводник объяснял богомольцам:
— Вот, православные, могилка, в которой похоронен был угодник божий… А в бадье — тот самый песочек, в котором двести лет покоились нетленные мощи святителя в гробу… Песочек сей — целительный… Помогает мужскому полу от вихренных и ветренных болезней, а женщинам от всех двенадцати лихорадок и от бесплодия… Молитесь, православные, и получайте песочек… Многие исцелялись, и вам поможет… Подходите, православные, — приглашал он толпу богомольцев. — Жертвуйте на святую обитель… Запасайтесь песочком целительным.
Богомольцы толпились около входа в могилу, истово крестились, бросали медяки в бархатный кошель старика-монаха и протягивали к нему кто платочек носовой, кто тряпицу замызганную, а кто свои растопыренные ладони.
Старик черпал деревянной ложкой желтый песок из бадьи и посыпал его в протянутые руки богомольцев.
Приняла Петровна благоговейно в ладошки песочек целительный и так же благоговейно стала в карман юбки пересыпать, боясь рассыпать святыню. А Степан смотрел на бадью и на монаха, раздающего песок, смотрел на подходивших к нему богомольцев, на небольшую, хорошо утрамбованную могилу и озорно прикидывал в уме:
«Сколько народу за день пройдет?.. Бадью-то в неделю вычерпает монах… Сколько же возов за год раздадут?.. Если бы здесь, на месте, песок добывали, давно бы тут большой ров вырыли…»
От могилки повел бородач-монах толпу к маленькой старой церкви, в которой когда-то сам угодник служил и у дверей которой монах-привратник стоял с ключами и с кружкой. Опять посыпались и зазвенели о кружку медяки богомольцев. Опять рассказывал монах о чудесах, которые исходили в этом храме От древней иконы угодника.
Но плохо вслушивалась Петровна в слова монаха. Стояла перед иконой, истово крестилась и страстно просила у бога прощения грехов своих.
Из церкви по лестнице поднялись на чердак, где хранился гроб угодника, в котором он был похоронен и от которого тоже чудеса исходили.
Показывая изгрызанный гроб кондовый, монах-привратник говорил богомольцам:
— Вот, православные, молитесь и лобызайте… А у которых зубная боль лютая — приложитесь больным зубом к дереву священному… Помогает…
Богомольцы гуськом проходили к гробу, мимо второю монаха, стоявшего на чердаке, брякали в его посуду монеты, крестились, падали на колени вокруг гроба, целовали и грызли его зубами.
Старуха, седая и морщинистая, никак не могла ухватиться больным зубом за изъеденные края гроба; толкала локтями богомольцев, ползла на коленях к изголовью гроба и шамкала:
— К уголку бы мне… к уголку… Тыщу верст волоклась… пропустите… к уголку…
Бородатый монах окликал ее!
— Не лезь дальше, бабка… Прикладывайся, где попало… Везде одинаково… древо священное…
Но старуха ползла, крестилась и шамкала:
— Коренник у меня, батюшка… коренник!.. Не ухватить мне… Коренник…
Добравшись до заострившегося угла, у которого с двух сторон выедены были глубокие ложбины, широко открыла старуха рот и боком надела гнилозубый рот на торчащий острый угол гроба; закатывая глаза, мычала от боли и грызла дерево.
Над головами богомольцев гулко бахнул колокол большой соседней церкви и загудел в ушах богомольцев.
Бородач сказал:
— Теперь, пожалуйте, православные, в тот храм… Там покоятся нетленные мощи угодника… Жертвуйте на благолепие храма и на святую обитель… Молитесь и просите помощи угодника. Он стоит близко у престола всевышнего… Похлопочет за вас и выпросит у господа прощения ваших грехов и исцеление от всех ваших скорбей и болезней…
Спотыкаясь в сумраке чердачном, богомольцы двинулись толпой к лестнице, спускаясь гуськом вниз, и выходили во двор.
Над монастырским двором и над лесом пылали еще лучи уходящего к закату солнца, гудел большой колокол, пахло сосной.
Из монастырской гостиницы и от главных ворот к храму двигались группы гуляющих и беседующих монахов.
Вдруг по ограде из конца в конец пронеслось:
— Идет!
— Идет!
Богомольцы и монахи остановились и повернули головы в одну сторону — к отдельному монашескому корпусу.
Оттуда шел с посохом в руках архимандрит — высокий черноволосый и краснощекий человек в фиолетовой рясе и клобуке, от которого падал на спину черный газ. Сопровождаемый двумя молоденькими послушниками, он шел по широкой дорожке, усыпанной белым песочком, мимо остановившихся и замерших монахов и богомольцев; одной рукой он опирался на посох, а другой, не глядя на людей, крестил направо и налево. Богомольцы и монахи отвешивали ему поясные поклоны. Старики и старухи падали на колени, хватали его за полы, целовали его рясу и тыкались губами и носами в его начищенные сапоги. Когда он подошел к храму и стал подниматься на паперть, вслед за ним, теснясь и толкаясь, кинулись богомольцы по широким ступеням на паперть и дальше — в церковь.
На паперти, у входа в церковь, по обе стороны стояли два монаха — опять с бархатными кошелями, к концам которых прикреплены были маленькие колокольчики. Перед каждым проходящим богомольцем монахи позванивали колокольцами. В кошели падали медяки и серебряные монеты.
Не заметила Петровна, что и близ высокого саркофага с мощами угодника стоял монах седенький и подпускал только тех, кто бросал монеты в кошель его глубокий, а скупых да недогадливых отталкивал и говорил вслед:
— Не достойна… Не достоин…
Лишь увидела Петровна мощи угодника в саркофаге раззолоченном, под балдахином парчевым, не доходя шагов пяти, пала на колени, захлебнулась страхом молитвенным и замерла с просьбой своей великой. Долго молилась и кланялась, обливаясь слезами. Долго просила угодника о заступничестве перед богом — за нее самое, за баб кабурлинских, за весь мир, страждущий и обремененный…
Вторую неделю доживали Ширяевы на новом месте. Каждый день ходили в монастырь к заутрене, к обедне и к вечерне.
Горячо молилась Петровна перед иконой угодника, ежедневно к закрытым мощам прикладывалась. Становила на колени перед мощами Демушку и шепотом приказывала ему:
— Молись… Прости, мол, господи, мамку мою…
Думала, что чистая ребячья молитва скорее дойдет до бога и за грех ее черный будет засчитана.
Степан Иванович не особенно богомольным был. В родной деревне, где он вырос, не было церкви. Родители, занятые работой на чужих людей, с малолетства не сумели приучить его к молитвам и молениям. А жизнь в городе, в тяжелом труде — тоже на чужих людей — совсем отучила его от молений. Сейчас, очутившись по воле жены около монастыря и вынужденный, женой же, к ежедневному посещению монастырского храма, да еще по два, по три раза в день, он тяготился церковными службами. Придет с Петровной в храм, немного постоит, помолится и шепчет ей на ухо:
— Что-то голову кружит мне. Пойду, похожу по ограде. А ты молись.
И уйдет из храма.
Больше всего бродил Степан по сосновым лесам, окружавшим монастырь, по монастырским угодьям и по монастырскому кладбищу; заглядывал и в общежитие паломников и в их столовую.
Присматривался к монастырской жизни.
К разговорам монахов и богомольцев прислушивался.
А богомольцев в монастыре всегда было много. Шли и ехали сюда люди со всей Сибири и даже из России.
Монастырь и мощи здешнего угодника славились чудесами наравне с Киево-Печерской лаврой и Троице-Сергиевской обителью.
Нередко случалось, что паломники, не получившие в Киеве и в Сергиевском посаде исцеления своих телесных недугов или душевных ран, шли пешком сюда, в Сибирь, с надеждой получить от мощей здешнего угодника то, чего не добились там, в России.
Неделями жили паломники либо в деревне, либо в самом монастыре, в общежитии, и тут же в монастыре питались в общей столовой за плату.
