Тихо застонав, Яшка открыл глаза.
— Болит? — с материнской участливостью спросила толстуха. — Лежи, лежи, милый... Сейчас мы промоем ранку и перевяжем тебя...
— Нет, ничего, — ответил Яшка.
— Вот и готово!.. — Толстуха поднялась, отряхнула с колен землю.
По ее словам, Яшке не угрожала опасность. Ему повезло: нож скользнул по ребру. Ничего серьезного.
Только крови Яшка потерял много.
— Надо его отвезти в больницу, — сказала сестра. — Там опытные врачи, рентген...
— Я поеду, — предложил Чижик.
— Разрешите мне, товарищ директор. — Надя прикоснулась к руке Барамбаева.
Тонкие губы Барамбаева были плотно сжаты. Он раздумывал. Медленно ответил:
— Хорошо. Поезжай, Грачева. Только осторожно. У тебя рука легкая...
Надя кивнула: понимаю.
— Смотри... — Барамбаев уставился в землю. — Я сестру послать не могу. Видишь ли, у нас тут женщина... жена бухгалтера вот-вот родит...
— Хорошо, — сказала Надя.
— Впрочем, если хочешь, возьми в помощь какого-нибудь парня, Чижов...
— Не надо. Я сама. — Надя пошла к своей трехтонке.
И вот они сидят рядом в кабине грузовика. Яшка откинулся к стенке, дышит глубоко и трудно. Глаза закрыты. Отдыхает. В кабину он поднялся сам, без посторонней помощи.
Можно ехать. Надя повернула ключ, опустила ногу на педаль, и машина медленно, словно нехотя, тронулась с места.
Все так же медленно она обогнула голый взлобок и, недовольно урча, брызнула желтым светом на мокрую землю.
Надя и Яшка молчали.
Что он мог сказать? Ему казалось, что Надя все еще сердится на него, что она не поверит ему и встретит его слова насмешкой. Пьянка, угон чужой машины, драка... Отличился, Яков Ефимович! Вот и пеняй на себя!
А Надя, которая только смутно догадывалась о том, что творилось у Яшки на душе, и которая тревожилась о нем, молчала потому, что боялась нарушить его покой и причинить ему боль.
Между тем машина, кренясь с борта на борт, плавно шла по дороге. И неслышно сеялся мелкий, колючий дождичек. И заглохшая ночь мягко стлалась по степи.
Было тихо и муторно.
Затаив дыхание, вела Надя трехтонку по незнакомой дороге. От напряжения у нее онемела правая рука. Но она боялась пошевелиться, чтобы не потревожить Яшку.
И вдруг что-то громко треснуло. Канава! Надя с такой силой нажала на тормоза, что они заскрипели, а Яшка, который стукнулся лбом о железо, снова на какое-то мгновение потерял сознание.
Пришел он в себя от бережного, трепетного прикосновения Надиных пальцев. Ее глаза были близко, почти вровень с его глазами, и Яшке показалось, что она испугана.
— Тебе не больно? — спросила она шепотом.
Он поморщился.
— Не двигайся, не надо, — сказала она поспешно. — Это я виновата...
Слезы стояли в ее расширенных темных глазах. Или, быть может, в них отражались звезды? Дождь уже угомонился, и Млечный Путь рассеянно мерцал над степью.
— Подожди...
Соскочив на землю, Надя нагнулась, намочила в луже носовой платок и приложила его к Яшкиному лбу.
Но тут Яшка снова потерял сознание.
А когда он смог открыть глаза, то увидел, что Надя, положив руки на баранку, плачет. Ее плечи, дрожали, как в ознобе.
— Не надо, Надюша... — произнес он стесненным голосом, которого почти не услышал. — Ну, что ты, Надюша... Зачем?
Надя оторвала голову от рук, подняла на Яшку свои влажные глаза. Они были такими беспомощными, что Яшке стало горько и больно. Нет, прежней режущей боли он теперь не чувствовал. Но еще сильнее ее оказалась эта новая, другая боль, ровно и настойчиво сжимавшая его сердце.
— Я осторожно... — сказала Надя. — Тебе лучше?
— Да...
— Нет, ты скажи... Если больно, я не поеду.
— Ничего...
— Нет, — сказала она решительно. — Темно, и мы опять свалимся в канаву. Лучше подождем до утра. Уже скоро...
— Но мне совсем хорошо. Слово!..
— Нет. — Она покачала головой.
— Первое ранение на трудовом фронте... — Он попробовал пошутить.
— Молчи! — приказала Надя. — Тебе нельзя.
— Хорошо...
Яшка подчинился.
Он был даже рад тому, что Надя отказалась вести машину. Значит, они еще долго пробудут вместе, вдвоем. Надя все время будет рядом, и ее руки еще много раз прикоснутся к его лбу. О боли и о своей ране он уже не думал.
Пожалуй, он охотно дал бы себя вторично поранить, лишь бы Надя была рядом и не отходила от него ни на шаг. Если он о чем-нибудь жалел, так только о том, что короткая майская ночь уже на исходе.
— Ты о чем думаешь?
— Молчи! — Ее теплая ладонь прикоснулась к его губам.
— Молчу. Хэнде хох! — Он снова попытался пошутить.
— Какой ты, право...
— Какой же?
Надя не ответила. Закрыла глаза, притворилась, что спит. «Так будет лучше, — думала она, сдерживая сердцебиение. — Иначе я не выдержу и сама...»
Она прислушалась. Ровное Яшкино дыхание успокоило ее. «Заснул», — решила она и отважилась открыть глаза. Уже посерело. Из-за туч на землю прокрался прохладный рассвет. Яшка спал, привалясь плечом к закрытой дверце кабины.
Недели, проведенные в больнице, казались Яшке безвозвратно потерянными. Осмотры, процедуры, тампоны... Вот она, забота о человеке, — ни минуты покоя! И, главное, в палате не разрешается курить. Ни под каким видом.
Лишь посещения друзей скрашивали его существование. Дважды к нему приезжал Чижик, наведывалась Надя, которой якобы было «по пути». Рассказывали о новостях, просили не тревожиться, желали скорого выздоровления. А Чижик, так тот, получив от матери посылку, приволок Яшке кулек домашних коржиков с маком, сказав при этом: «Питайся, тебе поправиться нужно».
Звонкое голубое небо, просторные дали... Яшка по целым дням просиживал возле окна. Вспоминал прошлое, с нежностью думал о Наде, и будущее рисовалось ему таким светлым, как те пронизанные солнцем фантастические облачные города, которые громоздились над горизонтом. Казалось, стоит лишь захотеть — и влетишь туда на трехтонке по стремительному прямику степных дорог.
Мало-помалу к нему вернулась веселость, и его карие глаза насмешливо щурились. Он снова шутил и балагурил, не без умысла «разыгрывал» сиделок и докторов. И все это с таким невинным видом, что на него нельзя было сердиться.
— Ну что мне с вами делать! — Главврач районной больницы, немолодая женщина с близорукими глазами, пряча улыбку, смотрела на Яшку.
— Выписать! — быстро подсказал Яшка. — Иначе вы от меня не избавитесь.
— Кажется, это действительно выход.
— Единственный.
— Быть по сему. — Она поднялась, отпустив Яшкину руку. — Пульс у вас нормальный, состояние...
— Удовлетворительное...
— Вот именно... — Она рассмеялась. — Что ж, посмотрим, посмотрим... — И, сделав серьезное лицо, добавила: — Только обещайте, что через десять дней приедете.
— Обязательно! — Яшка приложил руку к сердцу. Сейчас он был готов обещать что угодно. — Разве я себе враг?
В приемном покое ему выдали на руки больничный лист. Дежурная сестра принесла его вещи: ушанку, ватник, выстиранную гимнастерку... И Яшка, сняв с себя больничную пижаму, снова, по его словам, «стал человеком».
Когда Яшка уезжал в больницу, была распутица. А теперь стояло душное и пыльное лето. Солнце палило прямой наводкой, земля даже по ночам не успевала остыть, и тяжелая духота неподвижно лежала над степью.
Зато хлеба пошли в рост. По ним скользили легкие, совсем прозрачные и невесомые тени облаков, в густом зное, распластав крылья, дремали ястребы, и уже близился тот день, когда главный агроном МТС, помяв заскорузлыми пальцами колос и сдув с ладони жесткую шелуху, на виду у всех осторожно попробует зерно на зуб и заявит, что можно начинать уборку.
Этот день Яшке суждено было встретить среди друзей на новенькой трехтонке, поблескивавшей стеклом и лаком.
Все вокруг пропахло нефтью: и люди, и хлеб, и табак, и особенно машины, трудно дышавшие теплом и гарью. Этим сладким запахом была пропитана даже книга, забытая, должно быть, кем-то из трактористов во время ужина.
Яшка не заметил, как завечерело. Длинный день уже ушел по золотистому жнивью, по жесткой, как бы застывшей ряби степного озера, по наезженному грейдеру дорог, и его свет потускнел, умирая на просторном зеленоватом небе. В воздухе проступила едва приметная прохлада первой осени.
На этот раз Яшка так отяжелел от усталости, что ему лень было пошевелить пальцем. Плечи опущены, глаза пусты.... Что бы там ни говорили, а он все-таки провел восемнадцать часов за рулем. Как вчера, как позавчера и третьего дня. Это вам не хиханьки да хаханьки, понимать надо! Нагрузочка такая, что только держись!..
Отдышавшись, Яшка осмотрелся. Где-то далеко-далеко светились фары комбайнов и тракторов, и оттуда, из этого далека, доносился тихий и робкий рокот моторов. В стороне, по дороге, изредка двигались какие-то грузовики, поливавшие грейдер резким светом. Степь не отдыхала даже ночью.
