— Да, такова была его последняя воля, чтобы над ним шумел лес, в котором он всю жизнь охотился, и с ним в ногах его лежала собака единственное любимое существо…
— Так, так, — забарабанил Силан пальцами по самовару, любуясь своим отражением, — а не положено ли в этот гроб и что-либо поценней собачки? Серебряная посуда, разные золотые вещи и прочие громоздкие ценности, которые вы не смогли унести с собой?
Барин насторожился.
— При разгроме вашего имения ни одной серебряной тарелки, ни одной позолоченной чарки мы не нашли…
А ведь запомнились они мне. Бывало, выносили ваши лакеи золотую чарочку на серебряном блюдечке, когда являлись мы поздравлять господ с праздниками… И вот не пришло мне в голову, дураку, что все это вы так хитро угробили!
— Не угробил, а сохранил! — сердито сказал барин.
— Ловко, — усмехнулся Силан Алдохин, — золото в гроб схоронили, а покойничка на волю пустили! И вы не боитесь теперь доверить нам такую тайну?
— Нет, не боюсь. Я сейчас для вас ценней, чем эта куча серебряного и позолоченного старья… Вам выгодней мое содействие.
— Это верно, — сказал Никифор. — Забирайте свой гроб с серебряной посудой, мы из простых чашек поедим!
— Правильно, — подтвердил Алдохин, — нам главное — по двадцать пять десятин землицы, да пожирней, почерней, уж мы на ней разведем культурные хозяйства!
— По рукам? — сказал барин.
И в это время неловко повернувшийся Гараська задел кадушку с блинами, поставленную хозяйкой на печке.
С нее слетел половник и, загрохотав по ступенькам, скатился на пол.
— Кто там?! — крикнул Крутолобое.
Все трое вскочили.
Никифор быстро направился к печке. Подняв половник, заглянул. Гараська притворился спящим.
— Батрачонок мой чего-то расхворался, заснул и во сне мечется, — сказал он и отодвинул дежку с блинами подальше.
И больше Гараська ничего не слыхал. Все трое вышли на крыльцо, будто покурить. Наверное, сговаривались там, как выкопать гроб с серебряной посудой и золотыми чарками.
«Что делать? Что делать? — до головокружения думал Гараська. — Летит ли моя весточка ребятам, не подвел ли меня городской в красном галстуке?»
Пешком, верхом, на велосипеде
Нет, городской мальчишка не подвел. Это был Петя Цыганов, сын машиниста, который недавно погиб во время крушения поезда, подстроенного кулацкими бандами разбойника Антонова. Петя ненавидел кулаков. Он только что вступил в пионеры и изо всех сил хотел совершить какой-нибудь подвиг. Эстафета Гараськи попала ему в руки, как перо жар-птицы.
Никому ничего не говоря, боясь, как бы другие не перехватили, Петя заскочил только домой, схватил кусок хлеба, посолил, сунул в карман и, сказав сестренке: «Пусть мама не беспокоится, вернусь поздно», — бросился бежать к темгеневской дороге.
С собой захватил он еще дружка своего Володю Банщикова, которого не приняли в пионеры, как самого отчаянного озорника и драчуна изо всех ребят железнодорожного поселка. Петя решил дать ему возможность отличиться. Он был товарищеский парень. И вдвоем будет бежать веселей. Вперегонки всегда лучше бегается.
Так они вдвоем и помчались.
Вначале очень резво. Петя даже забыл, что ботинки его немного тесноваты. Потом слегка сбавили ход. Потом Петя натер ногу, и ему пришлось разуться. Земля была еще холодная, и вскоре ноги у него задеревенели. Поменялись обувью с Володей. Вскоре оба натерли мозоли до крови.
Побежали босиком.
Словом, когда завидели темгеневскую церковь, они уже шли шагом, и вид у Пети был такой несчастный, что Володя, который был покрепче, предложил ему:
— Садись на закорки, давай понесу.
— Ничего, я сам, только бы до Темгенева, там мы сразу к Павлику! Мы ведь с ним на одной парте сидим.
Павлик Генерозов, уехавший домой на весенние каникулы, был сыном темгеневского попа. Поэтому его не принимали в пионеры, как он ни напрашивался. И у Пети возникла мысль, что лучше его никто не постарается доставить пионерскую эстафету, чтобы доказать свою преданность.
— А все-таки он попович, — усомнился Володя, — как в его руки такое доверять, риск!
— Пожалуй, какого-нибудь надежного бедняка надо послать с ним в паре.
— Да, одного нельзя.
Так, рассуждая, добрались они кое-как до Темгенва и, ковыляя, побрели к поповскому дому, стоявшему рядом с церковным кладбищем. Здесь было тихо, мирно. Поповский конь ощипывал травку с могил. Попадья сушила белье, протянув веревки между крестами. Завидев знакомого мальчишку, с которым учился и дружил ее сын, она так и всплеснула руками.
— Что такое, Петя, на тебе лица нет? Что у вас там, пожар, вражье нашествие? Отчего вы бежали?
— Мы так… мы по Павлику соскучились, — попытался соврать Петя.
Но тут появился испуганный Павлик, и они, забежав в дальний край кладбища, где в часовне хранились гробы для покойников, быстро обговорили все.
Пухлые щеки Павлика запламенели.
— Ты не бойся, я не изменник, я живо эстафету домчу…
Вскочу на коня и пошел!
— Нет, одному не доверим, не то у тебя происхождение, — упирался Володька.
— А мы вдвоем усядемся! — охотно предложил Павлик.
И не успела попадья оглянуться, как Петя с ее Павликом, забравшись на неоседланного коня, уже мчались по большаку от Темгенева на Глядково.
В залог ей остался долговязый Володька, на которого она обрушила и все свои ахи-охи, и все свое лекарское искусство. Володька взвыл, дуя на ссадины, смазанные йодом.
Павлик отлично ездил без седла и погонял коня резво и весело. Но Петьке быстрая верховая езда показалась еще хуже бега в тесных ботинках. Его так и мотало из стороны в сторону, так и тянуло свалиться.
Обеими руками схватился Петя за гриву коня, зажав эстафету в зубах. Но грива не спасла его, когда конь на спуске с горы поскользнулся. Оба всадника кубарем скатились в овраг.
Пока они опомнились, пока поднялись на ноги, конь не стал ждать. Повернулся, радостно заржал и махнул обратно, отделавшись от седоков.
Что делать? У коня четыре ноги, разве его догонишь!
Павлик вытер нос, разбитый при падении, махнул рукой и сказал:
— Бог не выдаст, свинья не съест, пойдем коней воровать.
— А где они?
— Вот здесь, в каменоломне, есть пара кляч… Сегодня праздник, каменоломщики в Темгеневе гуляют. Я знаю, они прямо из церкви к самогонщице направились, а коней в сарае оставили…
— Попадет нам!
— Ничего, я на себя беру… Они верующие, а я сын попа, глядишь, бить не станут.
Друзья прокрались к каменоломне и вывели из сарая каких-то невзрачных кляч с боками, вымазанными в известняковой пыли.
Взнуздали их веревочными уздечками и поехали. Клячи, привычные возить камень, шли не спеша. И сколько ребята ни били их пятками по бокам, сколько ни понукали, ничего не помогало. Лошади, помаргивая белесыми ресницами, только иной раз оглядывались на своих седоков удивленно и не прибавляли шага.
— Да вы понимаете, из-за вас мы опоздаем? Беда может произойти! возмущался Петя на ухо коню.
Павлик юлой вертелся на спине клячи и утешал его:
— Нам только бы до Глядкова добраться. Там в третьем доме с краю живет комсомолец Митя Рябов. Знаменитый человек, потому что у него есть велосипед. И он ездит на нем в Устье к тамошней учительнице на свидания. Всех собак с ума сводит… Как засверкает спицами!
Теперь вся надежда была на знаменитый велосипед комсомольца Рябова. А вдруг его нет дома?
Когда клячи добрели, наконец, до третьего с краю дома, всадники чуть не свалились с них.
— Мити нет дома, он в Сасове, — сказала его мать.
Она сидела на крылечке и грызла семечки, давно наблюдая приближение двух всадников.
Петя онемел. Но хитрый попович не растерялся. Позади хозяйки, в открытой двери сеней виднелся знаменитый велосипед. И у Павлика мелькнула дерзкая мысль:
— Так ведь я же сказал: мы от Мити! Это вам послышалось, будто мы спрашиваем, где Митя? Я говорю, где велосипед Митин?..
— А что? Зачем вам? — переспросила мать Мити.
— Он послал нас к учительнице. До вас на конях, а дальше на велосипеде.
— Это еще почему?
Тут опомнился Петя и, поняв, о чем идет речь, поднял руку с красным свертком и закричал:
— Подарок шлет невесте! Срочный!
На лице женщины отразилась какая-то догадка.
— А я вас знаю, вы сынок батюшки темгеневского? — улыбнулась она Павлику.
— Ну да, — вдохновился вдруг Павлик. — Отец их повенчает тайно. Чтобы комсомольцы не узнали. Мы везем ей обручальное кольцо!
Павлик слышал, что Митина мать настаивает на церковной свадьбе, а он желает сыграть красную, по-комсомольски. И ловко сыграл на этом, сочинив тут же басню про обручальное кольцо.
— Обручальное кольцо? — глуховатая Митина мамаша так и подскочила. Она с необыкновенной расторопностью свела с крыльца велосипед и, торопливо крестясь, сказала:
