— Интересно, — прошептал Крылов, но Грюнер, боясь прослушать оратора, не ответил на реплику.
— Я обвиняю Иоганна Бергера в том, — с пафосом вещал прокурор, — что он оказался мягкотелым, более того, подпал под дурное влияние, что недостойно чести немца.
— Что это? — снова не выдержал Крылов.
— Слушай пока…
— Да, — картинно развел руками прокурор, — мне нечем возразить обвиняемому и его защитнику — моему уважаемому коллеге-адвокату, — вся полнота власти в районе действительно находилась в руках бургомистра Ивана Панченко, человека жестокого, который беспощадно мстил за то, что до войны его выгнали из коммунистов. Я обвиняю Иоганна Бергера как в том, что он не сумел остановить кровавую резню, которую безжалостно учинял этот варвар Иван Панченко, так и в том, что не смог остановить организуемые этим дикарем поджоги.
— Да что он несет, черт побери?! — Крылов закрыл блокнот.
— Потерпи, Серьежа…
Шепот привлек внимание соседей, и Прохоров прервал его:
— На нас смотрят.
— Доводы моего коллеги-адвоката, звучал голос прокурора, — документально подтвердившего, что в Липани не было немецких гарнизонов, а штат обвиняемого исчислялся единицами и дислоцировался в соседнем районе, являются не оправданием, как утверждал мой уважаемый коллега, а лишь смягчающим обстоятельством. Естественно, ему трудно было охватить своим влиянием весь район. Но информацию о преступных акциях озверевшего Ивана Панченко он был обязан иметь. И тот факт, что он не располагал подобной информацией и все делалось за его спиной, отнюдь не говорит в его пользу. В этом состоит его вина, хотя он чистосердечно здесь признался в ней, чего, естественно, суд не может не учитывать, так же как и глубокого раскаяния обвиняемого в своих ошибках.
— Хватит, Дитрих, дорогой, хватит, уже все ясно…
Крылов сел ровнее, давая понять, что не слушает перевод. Обведя взглядом зал, остановился на Бергере. Нет, это не толстомордый, откормленный бюргер. Длинный и тощий, он сидел точно вбитый в стул, прямой, как доска, не шевелясь, не поворачивая головы, покрытой редким ежиком седых волос, похоже, приклеенных.
Точно почувствовав взгляд, Бергер обернулся. Глаза их встретились — насмешливо-торжествующие Бергера и полные презрения Крылова. В безмолвном поединке победил Бергер — Крылов отвернулся.
Закончив на высокой ноте речь, прокурор отошел к своему столу. Судья объявил перерыв. Зал пришел в движение, люди потянулись к дверям.
— Что будет дальше? — нетерпеливо спросил Крылов, когда они направились к выходу.
— Дальше скажут приговор, и Бергер будет иметь оправдание. Это не есть правда, Серьежа. Не есть правда прокурор говорил. Они всех оправдать будут военных фашистов.
— Конечно, неправда! — с досадой поддержал Крылов. — Сволочь он, твой прокурор.
— Ты не надо волновать себя. Документы Фау Фау Эн не обратили для дела. Их смотреть будем, я тебе много переводить сделаю.
— Да, прошу тебя, хотя мне и неловко. Ты теряешь столько времени…
— Почему потеряю? Мне тоже надо, я себе газету писать буду.
Они спустились с лестницы. Крылов не мог успокоиться:
— Какой бред! Какой чудовищный бред он нес!
— Но повод ему дали, — робко вставил Прохоров. — Панченко ведь и в самом деле был фашистским холуем. Да же вы писали об этом.
— Писал, писал, — пришел в раздражение Крылов. — Да, пусть фашистский холуй, но только холуй, а не «вся полнота власти». Ишь, какую картинку нарисовал! Дитрих, есть возможность прочитать весь протокол суда?
— Конечно, я это устраиваю потом, еще не готова…
— Сейчас поедем документы Фау Фау Эн смотреть?
— Сейчас поздна, Серьежа, — Дитрих посмотрел на часы. — Уже все ушли. Надо потом предупредить, тогда ехать. — Помолчав немного, сказал: — Теперь думал… нет, предлагал Гофбройгауз смотреть, ты давно хотел смотреть… Совсем близко…
— Я пас, — покачал рукой Прохоров. — Видел эту пивную, где начинал Гитлер, а главное, надо еще подготовиться, завтра тяжелый у меня день. Да ведь мы еще увидимся. Вы где остановились?
«Оправдывается, будто его просят», — подумал Крылов, а вслух сказал:
— Еще нигде не остановился, прямо с аэродрома.
Они подошли к машине, и Прохоров стал прощаться.
— Обязательно расскажу о процессе Петру Елизаровичу, — сказал, пожимая руку Крылову. — Ему это тоже будет интересно.
— Мы подвозим вас, — предложил Грюнер, когда Прохоров обернулся к нему.
— Нет-нет, — покачал рукой Юрий Алексеевич. — Мне близко. — Еще раз раскланявшись, направился к переходу.
Грюнер достал ключи от машины.
— Ты говоришь, это недалеко — может быть, пройдемся? Не могу сейчас сидеть на месте.
— Конечно, конечно, — согласился Дитрих.
Они пошли по широкому красивому проспекту. Крылов никак не мог прийти в себя.
— Абсурд! Бред, идиотизм! Просто фашистский суд.
— Да, Серьежа, еще новые фашисты есть… А есть и Фау Фау Эн. И еще тоже есть людской народ… Они понимайт, сейчас есть не эпоха фашисмуса…
Незаметно подошли к зданию Гофбройгауза. Поднялись в зал, где находилось человек пятьсот. Ударил в нос специфический запах. Бесчисленное количество длинных некрашеных столов, отшлифованных временем. В проходах сновали посетители в поисках свободных мест. Точно волноломы прорезались сквозь них тучные официантки, прижимая к своим необъятным бюстам по восемь литровых глиняных кружек — в каждой руке по четыре.
— Как они их удерживают? — поразился Крылов.
— О, совсем легко, — улыбнулся Грюнер, — одна кружка, налитая пивом, весит всего два килограммов.
В зале стоял невообразимый гул. Песни, выкрики, смех, громкий говор заглушали оркестр, и музыканты в кожаных шортах и жилетах, с тирольскими шляпами на головах, покинув эстраду, в одиночку бродили среди столов, наигрывая по заказу. Разные мелодии смешивались, создавая противоестественный аккомпанемент гулу голосов. Они поднялись во второй зал, потом в третий, но там было еще теснее. Пришлось снова вернуться на первый этаж.
Двенадцатиместный стол — с каждой стороны лавка на шесть человек, — стоявший торцом к стене, был огражден шнуром. И никто не посягал на него — заказан. А рядом, тоже у стены, почти впритык, маленький столик, но возле него ни стульев, ни лавки не было. Не обслуживается.
— Один минутка, — поднял палец Дитрих, — здесь постоять. — И исчез.
К зданию пивной подкатили три «мерседеса». С шумом вывалились возбужденные пассажиры. Среди них Бергер.
— Идем, идем! — кричал он. — Вальтер сам все машины припаркует.
Веселая компания — люди пожилые и даже старые — бодро поднималась по лестнице, говорили все сразу, энергично жестикулируя, перебивая друг друга. Несмотря на возраст, сохранилась у них военная выправка. К тому времени, когда они появились в зале, Грюнер уже успел договориться с официанткой — им поставили стулья, принесли пиво.
— Как фамилия того подпольщика, что я донесение гестапо тебе дал? — спросил Дитрих. — Кажется…
— Не помню, — резко, даже недружелюбно прервал Крылов.
Оба помолчали, отхлебывая пиво.
— Тебе эта история карьеру портит, Серьежа, да?
Крылов не успел ответить. Его внимание привлекла компания Бергера. Обгоняя уважаемых клиентов, торопилась официантка, сдернула шнур, ограждавший стол.
— Смотри, — показал на них взглядом Крылов.
Бергер плюхнулся на лавку, едва не столкнув Дитриха, но даже не взглянул на него.
— Давай пересядем, Дитрих.
— Неткуда, Серьежа… И нехорошо, — показал на кружки. — Она уже вюртсхен… нет, как это… сосиски приносить будет.
Шумно рассевшаяся компания утихла — жадно схватилась за кружки, лишь изредка перебрасываясь короткими репликами. Сергей Александрович окинул взглядом зал. Через два стола от них тесно сгрудившаяся молодежь, размахивая кружками, пела фашистский гимн. Кто-то, выбрасывая вверх руки, кричал: «Хайль!» Снова шумно стало за столом Бергера. Уже успели вытянуть по две кружки и запели «Дойчланд, Дойчланд, юбер алес».
— Как в тридцатые годы, ползучие гады, — не сдержался Крылов.
Едва ли Бергер расслышал слова Крылова, но русская речь донеслась до него, и он резко обернулся, остановил на Крылове долгий взгляд.
— Зови официантку, прошу тебя, — полез Крылов в боковой карман.
— Нет, спрячь, — забеспокоился Дитрих. — Москва ты платил, тут я платил. — И стал искать глазами официантку.
Расплатившись, поспешно вышли из зала.
Среди множества стоявших у пивной машин отливали стальным блеском три «мерседеса». Грюнер перехватил взгляд своего друга, бережно взял его за локоть:
— Ты не предполагай, Серьежа, что в ФРГ все такие.
— Что ты, Дитрих, конечно…
— Да-да, ты смотришь цветы Штукенброка и понимаешь наш народ. Это один раз за год случается, скоро будет.
