В пачке лежали две сигареты. Под коричневато-желтым пробковым фильтром синенькими стройными буквами на белых палочках сигарет значилось: «Marlboro».
– Спасибо, я не курю…
– А я несколько штучек в день позволяю… Ай-яй-яй, какой замечательный мужичок мне повстречался! Воистину человек без ненужных амбиций– в пачке «Явы» у него лежит «Мальборо»! Две штучки. В ящике стола у него наверняка есть надкусанный бутерброд с севрюгой, а в сейфе заперта початая бутылка коньяка «Двин».
Поручиков чиркнул спичкой, и в комнате поплыл синеватый дым, приятный аромат хорошего табака, перебивший вонь сургуча и клея.
– Так вот, роль у нас одинаковая и задачи, мне думается, одинаковые…
– А мне думается, что роли у нас совсем разные, – перебила я его сладкогласие. – Вы, как там ни крути, участник драки!
– Ошибаетесь, Ирина Сергеевна! Не участник я – свидетель! Сви-де-тель! – сказал он раздельно, сделав звучный курсив. – Я ни в каких драках не участник! Не был и не буду! Уличные бои – развлечения не из моей жизни!
– А что же вы там делали?
– Оказался случайным свидетелем, как на моих довольно дальних знакомых напал совершенно неизвестный мне прохожий, – загорелось его младенчески дряблое лицо скопца, раскраснелась старчески нежная кожа. – Сначала принял все меры для недопущения уличного эксцесса, а затем проследил, чтобы все было оформлено в соответствии с законом…
– Понятно, – кивнула я. – Это вы, наверное, в соответствии с законом согнали с места происшествия Риту?
– Риту? Какую Риту? – бесконечно удивился Поручиков. – Первый раз слышу. Впрочем, может быть, там и была какая-то женщина, но я вам сказал уже, что это довольно далекие мои знакомые. Я и двумя словами с ними не перекинулся, когда началась драка… Что скажете?
– Что скажу? Что вы очень умный и осторожный человек, Григорий Николаевич.
– Что есть, то есть, – готовно согласился Поручиков.
– В рассказанной вами версии все правда и все одновременно ложь…
– Почему ложь? – возмутился ненастояще Поручиков, он ведь не играл со мной всерьез, он репетировал, он обкатывал на мне свои показания.
– Были вы на месте драки? Были. Но в драке не участвовали. Напал неизвестный прохожий на Шкурдюка? Напал. Но почему напал, вы не видели. Знакомы вы с Чагиным и Шкурдюком? Знакомы, но не близкие друзья и не собутыльники. Была Рита? Не было. А может быть, была, но вы не знаете ее…
– Что же вам не нравится в моем рассказе? Я подчеркиваю – рассказе, а не версии, поскольку вы покамест не следователь…
– Да, я не следователь. Но я заметила, что в отличие от ваших друзей вы не верите в безоговорочную победу над Ларионовым. И оставляете себе на всякий случай лазеечки – вроде незапертой двери на черном ходе…
– Правильно, Ирина Сергеевна! У вас абсолютно мужской склад ума, и все вы рассудили правильно! Одно удовольствие потолковать с неглупой, интересной женщиной! И поняли вы меня правильно – будь моя воля, я бы сам Шкурдкжу сломал рога. Но, как говорят французы: ноблесс оближ, положение обязывает…
– Врать? Защищать хулиганов?
– Нет! Уклониться от падающего с крыши кирпича! Поверьте мне, я прожил голодную юность, исполненную трудов и унижений молодость и мучительно проживаю свою зрелость не для того, чтобы Шкурдюк плевался в прохожих, а Чагин молотил их по голове бутылками. Но я оказался в тот злосчастный час вместе с ними и могу потерять в одночасье все!
– Я вижу, что вы не больно высоко цените своих друзей, – усмехнулась я.
– А их и не за что высоко ценить, – деловито ответил Поручиков. – Но как бы катастрофически ни развернулись для них события, они очень мало пострадают. По сравнению со мной, конечно. Шкурдюк-паупер, аттракционный люмпен. Ему нечего терять, кроме цепей от карусели. Чагина отобьет, отмажет тесть. А я? Меня выкинут на обочину жизни, как кожуру от съеденного банана. Нет, нет, нет, Сократ мне друг, а своя задница, извините, пожалуйста, дороже…
– Значит, если вы не хотите пострадать из-за хулиганства ваших друзей, есть один выход – отправить Ларионова в тюрьму?
– Ирина Сергеевна, да что вы меня этаким кровожадным злодеем изображаете? Я с первого момента, как только прибыла милиция, изо всех сил старался покончить дело миром! Я вашего Ларионова просто умолял уйти по-хорошему! Разойтись всем в разные стороны! Я предлагал ему все: чтобы Шкурдюк извинился, Чагин на другой день вставит своим иждивением витрину, достанем и возместим магазину телевизоры! А он ни в какую! Вот и имеет теперь хороший. компот! Две тысячи лет христианство слезно умоляет, сердечным упросом просит: ударили тебя по правой щеке, подставь левую, и будет мир во человецех! Тем более что Шкурдюк готов был извиниться… ч
– Вы же понимаете цену извинениям Шкурдюка, – заметила я.
– Понимаю! Он сам предложил Ларионову потом, чтобы тот в порядке сатисфакции плюнул ему в лицо трижды… Мол, от него не убудет…
– Да, от Шкурдюка не убудет, по-видимому… Но Ларионов хотел справедливости…
– Ой, Ирина Сергеевна, не говорите только мне высоких жалостных слов! Справедливость похожа на дрожжи, штука полезная, но в чистом виде несъедобная! Нельзя любить дрожжи! Сейчас поведение Ларионова – это не борьба за справедливость, а сутяжный бред, синдром правдоискательства. И времени почти не осталось! Завтра еще можно затормозить эту телегу с дерьмом, спустить как-то на тормозах с минимальными потерями…
– А послезавтра?
– А послезавтра, поет моя любимая певица, время, как часы, не остановишь. Вашего друга начнут кормить консервами для несговорчивых – печень Прометея в собственном соку…
– А ваши друзья будут по-прежнему плеваться, в людей и колотить их бутылками по голове?
Он тяжело вздохнул:
– Какие друзья? Какая дружба? Жизнь – мероприятие коллективное, и мы все с кем– то живем. А дружбы бывают только у подростков. Взрослые люди не могут и не должны дружить – нет времени и сил. Нет никакой дружбы! Я даже в энциклопедии посмотрел, что там ученые говорят об этом. Нет, отвечают, никакой дружбы. Остров Дружбы где-то есть в Полинезии, и Жан Друг, опознавший и выдавший короля Людовика, когда-то был. А дружбы просто так нет. Есть более или менее сбалансированная система обмена материальными вещами и моральными услугами… Этому надо дать совет, а этому – помочь экономически! Вот и все…
– Может быть, – согласилась я. – Я подумала, что лжец обречен на мучительное существование – надо все время помнить и не путать правду и выдумку…
– Это мне не трудно, – махнул рукой Поручиков. – У меня очень хорошая память…
С грустью, а не злостью смотрела я на него. Мне его уже стало немного жалко. В его завистливой, алчной душе долго бушевали яростные страсти, пока она не обросла бурой наждачной накипью, как дно старого чайника.
– Печально, Григорий Николаевич, что из-за необходимости врать в пользу своих недрузей вам придется прервать хоть и трудный, но победный путь из полной мизерабельности в абсолютные эмпиреи…
Он покачал отрицательно головой:
– Нет, это вам не удастся… Хотя нам повозиться с вами придется… И поскольку мы затеялись грозиться, хочу вам сказать: отойдите вы, бога ради, в сторону! Пока у нас что-то случится, у вас все дела враскосяк полетят…
Даже в прихожей ломило уши от телевизионного ора – на скачущем музыкальном фоне степенный мужской голос невыносимо громко объяснял что-то про прелести автомобилизма.
– Потише! Сделайте свой треклятый телек потише! – крикнула я внутрь квартиры.
Выскочила сияющая Маринка, счастливо взвизгнула:
– Папин-фильм…показывают!..
И не давая мне снять плащ, поволокла за руку в комнату. Перед телевизором сидели Сережка и Ларионов. Вид у них был немного виноватый – на журнальном столике перед ними воздымалась гора янтарно-желтых душистых бананов, под столиком – поднос, на который они скидывали шкурки.
– Мама, мы едим бананы от пуза! – сообщил Сережка.
– Это что, сорт такой? «Отпуза»? – спросила я.
– Нет, мамуль, это не сорт – это количество! – счастливо сказал Сережка. – Незаметно переходящее в качество!
– А ужин? – безнадежно поинтересовалась я.
– Ирина Сергеевна, бананы прекрасно заменяют любую еду, – стал уверять меня Ларионов. – В них ведь есть все, можно целый год одними бананами питаться…
Он сорвал с грозди огромный банан – удивительный плод, полный солнца, аромата, сладкой слоистой мякоти, нежно-гладкий, увесисто-тяжелый – и протянул мне:
– Потрогайте, Ирина Сергеевна, банан всегда теплый…
Ларионов не смотрел на меня, он не хотел взглядом напомнить мне о тех словах, что сказал мне днем. Но и упрямой насупленностью бровей демонстрировал твердую решимость ни от чего не отказываться.
– Смотрите, смотрите, – сказал Сережка, показывая на экран. – Это папан смешно придумал…
В недрах телевизора бушевало драматически-счастливое действо – на эстраде крутились блестящие стеклянные барабаны, пересыпая внутри себя патрончики белых скрученных бумажек, потом в барабан опустила пухлую ручку девочка с бантиками, достала одну бумажечку и показала комиссии – на электрическом табло вспыхнули цифры и сообщение из ненаучной фантастики– «выпал максимальный выигрыш – 10 000 рублей», какой-то мужчина, совершенно случайно оказавшийся в тиражном зале с единственной своей счастливой облигацией, хладнокровно поднимался на сцену с видом человека, уставшего от этих непрерывных и постоянных выигрышей, даже в чем-то надоевших ему. Но дикторский голос, котовьи-сытый, увещевающе-ласково, многообещающе сообщил нам, что владелец максимального выигрыша становится снова избранником фортуны – ему предоставляется право ВНЕОЧЕРЕДНОГО приобретения легкового автомобиля «Волга» ГАЗ-24!
