Витя Зимин потоптался в замешательстве. Он уже не вполне понимал, чего хочет от него командир дивизиона. Глаза его больше обыкновенного стали косить, на лбу бисеринками выступил пот.
— Как, я спрашиваю? — повторил майор. — Что же вы стоите, дневальный? Шкаф горит, пламя перебросилось на тумбочки! Ваши действия?
Витя сглотнул и сказал:
— Я… беру огнетушитель. Ударяю колпаком о пол.
— Как, я спрашиваю? Покажите!
У Вити Зимина ослабли ноги, но внезапно на его веснушчатом лице появилось выражение отчаянной решимости, и, побледнев, он кинулся к огнетушителю, сорвал со стены, однако до того волновался — не удержал его, огнетушитель выскользнул из рук. Колпачок ударился об пол. И сейчас же белая неудержимая струя с ревом выскочила из недр огнетушителя, захлестала в дверцу шкафа, послышался скандальный звон разбиваемых стекол; на полу бешено закипела пена. Сметаемые струей, полетели к стене книги, с грохотом упала тумбочка.
— Отставить! — загремел Градусов. — Отставить!
Витя Зимин выдавил шепотом:
— Я… тушу… нечаянно…
— Отставить! Вынести огнетушитель в коридор! Сейчас же!
Разбрызгивая пену, обливая стены и полы, Витя Зимин при помощи дежурного вынес огнетушитель в коридор, в полной растерянности прислонил его к стене.
Расставив ноги, майор Градусов ошеломленно глядел на него из-под опущенных бровей, точно не зная, что же сейчас делать.
— Хорошо, — наконец проговорил он не очень ясно. — Что же вы, Зимин, а? Ну ладно, ладно. — И, подозвав застывшего в отдалении дежурного, приказал: — Убрать все! Навести образцовый порядок.
Он направился к лестнице, но тут взгляд его остановился на стеклянной банке, валявшейся в пене возле опрокинутой тумбочки.
— Что за банка? Откуда?
— С вареньем. Мне мама прислала, — пролепетал Зимин, — моя…
— И тумбочка ваша?
— Моя.
— Принести сюда тумбочку!
Шагая через пену, Витя Зимин принес тумбочку, поставил ее перед Градусовым, несмело поднял свои косящие от волнения глаза. Тумбочка была вся в пене. Он думал, что это спасет его, но ошибся.
Градусов с кряхтением нагнулся, двумя пальцами вытащил из тумбочки мокрый пакет с печеньем, вслед за этим кулек с конфетами; затем зеленую школьную тетрадь, совершенно сухую. При виде этой тетради Зимин подался к Градусову, сейчас же проговорил тоненько и жалобно:
— Товарищ майор…
— Вы любите сладкое? — тихо спросил Градусов, указывая на печенье и конфеты. — Откуда это?
— Это… мама прислала посылку, — сникая весь, прошептал Зимин. — Товарищ майор, а это… не надо. Это дневник.
— Вы ведете дневник? — проговорил Градусов. — Это дневник? Конечно, я вам верну этот дневник, хорошо. Потом зайдите ко мне.
Больше он ничего не сказал.
На обложке написано аккуратным почерком:
«Дневник Виктора Зимина. 1944–1945 гг.».
«Ну, вот и я, самый ярый противник дневников и вообще записей своих личных мыслей на бумагу, начал писать дневник. Начал не потому, что мне не с кем поделиться мыслями, нет!!! Просто для самого себя. На носу экзамен на аттестат зрелости! Очень интересно будет потом, когда я стану офицером, прочитать это, посмеяться над тем, каким я был в прошлом, какие мысли у меня были.
15.5-44.
Литература — моя любимая! Зашел разговор о вере Толстого. Верить в бога — это происходит от недостатка душевных качеств у людей. Ведь верить можно во что угодно. Об этом и говорил Лев Н. Толстой: «Вот вы и вера». Я в этом согласен с Л. Н., а непротивление — этого не могу понять. Как мог Л. Н. верить в это! Сейчас война идет, бить фашистов до победы! Какое же это непротивление?
Жить и бороться, любить Зину — разве может быть что-либо лучше этого!
25.5-44.
Встретил сержанта Ж. Тот сказал, что, кажется, приехала Зина. Во всяком случае, он видел косы. Оказалось, не она, и сержант долго извинялся.
28.5-44.
Ура! В Белоруссии наступление. Бьют немцев вовсю! Был салют.
29.6-44.
Майор Коршунов снимал серж. Ж. с помкомвзводов. «Вы думаете, из-за вас, серж., буду марать шесть лет своей службы в армии? Ошибаетесь!» Серж. сказал мне: «Для меня наступил период жестокой реакции, как написали бы в романе».
30.6-44.
Вечер. Дождь. Смотришь вокруг, слушаешь, вдыхаешь свежий воздух, и становится на душе как-то спокойно и грустно. От этого все воспринимается острее и глубже, и спокойствие у меня сменяется тихой тревогой, когда опять и опять начинаешь думать о Зиночке. Я каждый день жду, что Зина приедет. А сам ведь понимаю — не приедет. Она, конечно, по-своему права. (О Зине Григорьев сказал: «У-у, характер!»)
Ну ладно. Хватит. Это действительно как у мальчишки получается.
В разговоре сказал Славке: «Ведь мы с Зинушей опять поссорились!» — и сказал это с дурацкой, конечно, улыбкой и, наконец, покраснел. Глупая привычка! Когда я перестану краснеть? Краснели ли великие люди? Как-то не вяжется.
1.7-44.
Оставалось две минуты. Две минуты учения в спецшколе! Подумать только! Преподаватель, капитан П., вышел из класса. Невыразимое чувство радости. Хочется кричать, выражая восторг. Прощай, спецшкола!
Будем ожидать распределения по артучилищам! Ура, впереди — неизвестное. Я люблю неизвестное. С какими встретишься людьми? Я люблю мужественных людей.
4.7-44.
Вдруг возле спецшколы встретились с Зиной! Покраснел, как лопух и осел! О прошлой ссоре ни слова, а потом вспомнили, поговорили и посмеялись. Зина ужасно загорела. Волосы совсем как рожь. Шли куда глаза глядят, а попали на «Свинарку и пастуха» в «Ударнике». Я, как военный, без очереди раздобыл билеты, и Зина даже изумилась: «Ого! Ты настоящий кавалер!» А почему нет?
Веселая, жизнерадостная картина. Мы смеялись, смотрели на экран… и друг на друга…»
В дверь постучали.
— Да, войдите!
— Товарищ майор, ваше приказание выполнено. Лейтенант Чернецов будет у вас через двадцать минут.
Градусов, не отвечая, в раздумье водил пальцами по кресельным ручкам, а Борис стоял у двери в той позе решительного ожидания, которая говорила, что он готов выслушать следующее приказание.
— Садитесь, старшина, и давайте поговорим. Садитесь, пожалуйста, — с мягкой настойчивостью пригласил майор. — Не стесняйтесь.
Борис сел. С тех пор как он стал старшиной дивизиона, то есть по своему положению на целую голову поднялся над курсантами, Градусов, казалось, приблизил его к себе, но в то же время не допускал эту близость настолько, чтобы быть откровенным.
— Вот что, старшина, мне нравится ваш взвод, — медленно проговорил Градусов и, положив крупную руку свою на страницу Витиного дневника, пояснил точнее: — Во взводе много интересных, способных курсантов, с ясной целью… — Он закряхтел, снова погладил кресельные ручки. — Ну, расскажите мне подробнее о Зимине…
— Я готов отвечать, товарищ майор, то, что знаю, — сдержанно произнес Борис, безошибочно угадывая, что майор сейчас ищет откровенности и ищет ее неловко. Этот порыв у людей, привыкших надеяться на свою власть, мог быть минутным порывом настроения, и Борис знал, что это быстро проходит. — Курсант Зимин очень молод, наивен. В нем еще много детства. Опыта военного — никакого. Правда, начитан. Учится неплохо.
Борис замолк: этот откровенный разговор с командиром дивизиона настораживал его.
— Так, — неопределенно сказал Градусов, кресло под ним скрипнуло. — А скажите… вот меня интересует: Зимин способный курсант? У него есть желание стать офицером?
— Товарищ майор, мне трудно ответить на этот вопрос.
— Вы можете не отвечать. Попросите ко мне курсанта Зимина. Временно подмените его другим дневальным.
Он сказал не «вызвать», а «попросите», и это тоже было непонятно: майор приказывал, но без прежнего жесткого выражения, и взгляд его был размягчен, текуч.
— Слушаюсь! — преувеличенно покорно произнес Борис.
— Подождите, старшина. — Градусов выпрямился за столом. — У вас, старшина, большая власть, — заговорил он глуховатым голосом. — Но вы мало, мало требуете с людей. А я хочу сделать дивизион образцовым. Сегодняшний случай с матчастью непростителен. Вы должны быть безупречны, старшина. Требуйте, тщательно проверяйте выполнение приказаний. И все будет отлично.
— Больше этого не повторится, товарищ майор! — ответил Борис и, выйдя из канцелярии в коридор, подумал озадаченно: «Чудны дела твои!..»
Через несколько минут Зимин постучал в кабинет, вошел робко, доложил о себе, и майор пригласил его сесть; пока же он устраивался на краешке кресла, поправляя тяжелый противогаз, командир дивизиона с откровенным интересом вглядывался в него.
— Во-первых, Зимин, я, голубчик, прошу у вас извинения за то, что прочитал несколько страниц из вашего дневника, — доброжелательно-вкрадчиво начал Градусов. — Ваш дневник… Собственно говоря, не будем говорить о дневнике…
