— А как ваш ревматизм? — спросил молодой Приходько, стараясь перевести разговор на другую почву.
— Стреляет, — сказал старик. И, дотронувшись до папки, которую держал в руках молодой Приходько, спросил подмигивая:
— И проект решения уже готов?
— Подготовлен, — все более хмурясь, сказал молодой Приходько.
— Выговор или на вид? — продолжал допытываться старик.
Молодой Приходько покраснел и сказал:
— Герасим Иванович, в своих суждениях о деятельности того или другого работника вы теряете чувство всякой меры…
Но старика нельзя было смутить.
— Чувство меры! — фыркнул он.
И Приходько-сын угрожающе сказал:
— Вот кооптируем вас в члены правления, тогда посмотрим, что вы запоете.
— А вот не кооптируете, — быстро сказал старик Приходько.
— Кооптируем! — улыбаясь, сказал молодой Приходько.
— А вот и не кооптируете! — отвечал ему Герасим Иванович. — Я же беспокойный элемент, я же буду требовать настоящей торговли, а не развертывания точки…
Молодой Приходько быстро откланялся и ушел. Старик некоторое время молчал и, сердито проговорив: «Чувство меры!», вернулся к занимавшей его мысли — к вопросу: в чому суть життя?
— Ты, говорю, Гуренков, жил при немцах в Донбассе? А он отвечает: «Зачем, Герасим Иванович, вы этим меня корите? Вы Же знаете, как я себя вел». — Знаю, говорю. А это я для ясности тебя спрашиваю. И с тачкой ты ходил на «менку»? — «Да, говорит, и с тачкой ходил». — А где, спрашиваю, эта тачка? — «Я, говорит, ее выбросил, как наши пришли, и пошел в армию». — Вот что, говорю, товарищ, мало эту тачку выбросить из хаты. Ее нужно выбросить из души.
Герасим Иванович выпрямляется во весь рост. Он глядит на меня вопросительно: так ведь, товарищ Пантелеев? Из души ее надо выбросить, эту тачку с грузом старых привычек и пережитков. Склонив свою седую вихрастую голову, Приходько пытливо смотрит на меня.
Он хочет знать, что в первоисточниках написано по этому поводу… В чем вожди нашего государства видят смысл жизни… Да, да, товарищ Пантелеев, в чем великие люди видят смысл жизни? Как они трактуют эту проблему?
Я хочу сказать ему: в том же, что и вы, Герасим Иванович. У них нет иной жизни, чем жизнь для блага народа, чем жизнь для нашего великого дела, чем жизнь для борьбы за всеобщее благосостояние народа, за радость для всех трудящихся, для миллионных масс. Свое представление о счастье они, великие люди, связывают с общей борьбой миллионов простых людей. Вот о чем мечтал создатель нашего государства великий Ленин на грани перехода от эпохи гражданской войны к эпохе мирного строительства.
В том самом томе, в котором напечатана статья Ленина «Великий почин», напечатан и его доклад на VII Всероссийском съезде Советов. Я прочел Герасиму Ивановичу вслух ленинские слова: «позади лежит главная полоса гражданских войн, которые мы вели, и впереди — главная полоса того мирного строительства, которое всех нас привлекает, которого мы хотим, которое мы должны творить и которому мы посвятим все свои усилия и всю свою жизнь».
Читая Ленина, я словно видел живого Ильича, который, по словам современников, особенно зажигался на крутых поворотах истории. Что представлялось ленинскому взору в тот момент, когда он говорил эти слова: позади осталась главная полоса гражданских войн? И каким же счастьем должно было дышать его лицо, когда он произносил: впереди главная полоса мирного строительства. — Вот так и мы, Герасим Иванович, говорим себе после этой величайшей из войн: впереди главная полоса мирного строительства. Впереди живая, трудная, но прекрасная жизнь, полная созидания, творчества. И мы живем этой жизнью. Ради этого стоит жить, отдавать все усилия своей души.
В чому суть життя?
У меня под руками не было сталинской речи на Всесоюзном совещании стахановцев, но я хорошо помнил смысл сталинских слов о том, что трудовой человек чувствует у нас себя свободным гражданином своей страны, своего рода общественным деятелем…
Вспомните, Герасим Иванович, сталинскую мысль: руководители должны не только учить массы, но и учиться у масс, у миллионов трудящихся — рабочих и крестьян, которые трудятся, живут, борются… Кто может сомневаться в том, говорил Иосиф Виссарионович, что эти люди живут не впустую, что, живя и борясь, эти люди накапливают громадный практический опыт…
Герасим Иванович тихо проговорил запавшие ему в душу слова — «живя и борясь», охватывавшие истинный смысл жизни советского человека, борца и строителя.
— Я ж тому хлопцу говорил, — оживился Герасим Иванович, — хочешь жить красиво? — «Хочу», говорит. — А если хочешь, говорю, так выполняй норму! Работай так, чтобы всегда была чистой дорога врубовым машинистам.
— Вот так, товарищ пропагандист, обернулась эта дискуссия. Начали с вопроса о среднепрогрессивных нормах, а перешли к философии. В чем смысл жизни.
И завязался у нас тут общий разговор. Как мы живем и работаем и как нужно жить и работать. Гуренков сидит и слушает. Я на него вроде не обращаю внимания: хочешь — иди, хочешь — слушай и просвещайся. А он вдруг сам тихо говорит:
— Герасим Иванович, за кого же вы меня принимаете? Разве я не понимаю, что сила в нас самих? Разве я враг своему счастью?
— Да, говорю, может быть, ты кое-что и понимаешь, но боюсь, что ты счастье свое односторонне понимаешь. Меньше дать и больше взять. Может быть, так ты понимаешь красивую жизнь? Лежать на травке и глядеть на солнце. Но даже траву, и ту тянет к солнцу. Идейности в тебе мало. И заостряю перед ним вопрос о сознательности. Социалистическое сознание, говорю, ускоряет движение советского общества вперед, умножает источники его силы и могущества. Это сказал товарищ Жданов и это я говорю тебе, твое непосредственное начальство, товарищ твоего отца. Гордости в тебе мало. Настоящей, советской, социалистической гордости. Я не тратил бы на тебя свой порох, если бы не уважал твой род шахтерский… Это я, товарищ Пантелеев, говорю не столько для него, сколько для моей аудитории молодой, состоящей из одного лесогона, двух крепильщиков, одного проходчика и двух откатчиков. Величие советского человека ты должен понимать. А на советского человека смотрит весь рабочий мир. Смотрят дальние и близкие народы и дивятся его силе и отважной красоте. Что это за люди, из какого материала они скроены? Как они беспощадно-смело возвышают свой голос правды и светлого разума против лжи и насилия. Смотрят далекие и ближние народы и думают: да ведь это же наша ударная бригада! Будем у них учиться, будем их поддерживать, будем на них равняться. Так ведь?
Маленький, сухощавый — «шахтерская гвардия», так он называл себя — Приходько стоял посреди комнаты, прижимая к груди ленинский том, и какая же душевная красота была во всем его облике, когда он говорил о нашей родине.
И он находил все новые и новые доводы в доказательство этой своей мысли: по труду и жизнь. Герасим Иванович связывал вопрос о норме труда с общей нормой человеческого поведения.
— Я, товарищ пропагандист, этот же вопрос поставил перед главным инженером «Капитальной», Максимом Саввичем Афанасьевым. Он образованный инженер, дай, думаю, спрошу его. Сначала у нас шел разговор о шахте, потом я ему говорю: «Максим Саввич, будьте, говорю, добры, разъясните мне вопрос: «в чому суть життя?». Он посмотрел на меня и покрутил головой.
— Н-да, говорит, вопрос сложный, на него сразу не ответишь. Нужно, говорит, время, чтобы подумать. Вам это к спеху, Герасим Иванович, или можете подождать?
— Могу, говорю, подождать.
— Вас, говорит, интересует смысл жизни вообще или в частности?
— В частности, говорю…
И вдруг как заговорит он с сердцем:
— Смутили вы меня, Герасим Иванович. Отстал, говорит, я от жизни, Герасим Иванович. Нужно, говорит, подковаться. Вы, говорит, задали важный, существенный вопрос, на который не так легко дать ответ. Я — горный инженер. — И пошел, и пошел каяться: — Я, Герасим Иванович, весь ушел в личную жизнь — шахта, да шахта. Даю вам слово, что как только нарежем пятую лаву, так я обязательно побеседую на эту животрепещущую тему. В голове у меня, говорит, сейчас только она. Сплю и вижу ее, свою длинную лаву.
— Ну, вижу, замотался человек, сердечно простился я с ним и пришел к вам на консультацию.
Он бережно завернул ленинский том, спрятав его под куртку. Ему хотелось прочитать статью Ленина «Великий почин» своим молодым слушателям, которые присутствовали при его споре о смысле жизни.
Я спросил Герасима Ивановича, нужна ли ему моя помощь. Но он гордо ответил, что думает справиться сам.
Я пошел проводить Герасима Ивановича. Ночь была темная. Пахло тающим снегом и первыми запахами весны, которые пробивались сквозь мартовскую сырость.
Мы некоторое время стояли на крыльце, привыкая к темноте. Потом, взявшись за руки, пошли по дороге, которая вела на шахту «Девять».
