— Все ж своего добился, — сказал Тимоха. — Упекла она тебя…
— Ну! Теперь выскочу вольной птицей. Жениться больше не буду. Кому они нужны, бабы? С ними одни неприятности. Сам живи себе по усмотрению и желанию… Верно я говорю, Чародей?
— Тебе точно бабы не нужны, — отозвался Володя. — Ты, видать, не бабник. Ты алкоголик… с большим стажем…
На нарах дружно смеялись. Чувствовалось, что «коллеги» проникались к новичку уважением. Володю это не очень радовало, но он понимал: иначе здесь нельзя.
Дверь отворилась: в камеру подали еду. «Клиенты» быстро разобрали миски с каким-то непонятным варевом. Володя к своей пайке даже не притронулся.
— Брезгуешь, что ли? — поинтересовался Тимоха, выждав некоторое время.
— Ешь, — разрешил Володя. — Закусывай впрок. На воле ведь «фауст-портвейны» мануфактурой загрызаешь…
На нарах опять засмеялись. А Володя накрылся полушубком и отвернулся, чтобы не видеть «клиентов», не слышать ничего, переживать свой позор в одиночку…
И потянулись для Володи Сидельникова долгие, серые, мучительные дни, почти ничем не отличающиеся один от другого: в шесть подъем, утренний туалет, хлеб и кружка чая с двумя кусочками рафинада, построение в зоне, распределение на работу, долгий и нудный день, возвращение в камеру, вечерние щи и каша, осточертевшая болтовня «коллег» об одном и том же в разных вариациях, неглубокий сон на жестких нарах в одежде, которая, казалось, уже срослась с телом.
Обитатели четвертой камеры, прозванные после появления Володи «чародеями», изо дня в день получали наряд на очистку снега и льда, как правило, в центре города. «Хорошо, что меня здесь никто не знает, — думал Володя. — Если бы кто знакомый увидел — погибай от стыда». Ему все же казалось, что любопытные прохожие смотрят на него не так, как на остальных «коллег». Кримпленовый костюм его нисколько не помялся. Правильно говорила Зина: хоть спи в нем — ничего не сделается. Вот и проспал Сидельников в костюме уже восемь суток, а стрелки на брюках как были, так и остались чин-чинарем.
Девятый день своего срока Володя трудился вблизи родной руководящей организации: команда «чародеев» получила наряд расчищать площадку и скверик у старинного двухэтажного особняка с вывеской «Саверлеспром». Площадкой у здания начинался сквер, рассеченный тремя радиальными аллеями. С осени аллеи никто не чистил и угадывались они по рядам деревьев, фонарным столбам и кое-где проглядывающим из-под снега садовым скамейкам.
Конвойный разбил команду на три звена: по два человека на аллею. Сидельникову в напарники достался Холостяк, который много рассуждал, но мало делал. Приходилось фактически работать за двоих.
Пока сержант объяснял задачу, Володя смотрел на старинный особняк и думал: «Сюда, дурило, надо было обращаться в первую очередь. Зайти к самому главному начальнику, назваться, поговорить по душам, честно и открыто, а не прикидываться снабженцем. Наверное, понял бы начальник, помог. Или подсказал, кому надо. Нет, полез на брюхе в подворотню, с черного хода. Вот и вымарался по самые уши. Тьфу!»
К зданию подкатывали легковушки, из них выходили солидные люди — руководящие работники лесной промышленности области. «Интересно, бывали они в Кусинске? Может, кто и бывал. Может, и меня видел. Может, даже за руку здоровался с передовиком Сидельниковым… А теперь кто бы поздоровался с арестантом, отбывающим десять суток за мелкое хулиганство?..»
Он не начинал работать, стоял, опершись на лопату и раздумывал о превратностях судьбы.
— Эй, Сидельников, ты что размечтался? — окликнул его милиционер. — Учти, если норму не сделаешь, вечером лишу пайки…
— А какая она, норма? — огрызнулся Володя.
— Я ж тебе показал: от начала аллейки до стенда передовиков. Дойдешь до хороших людей на доске Почета — это и будет твой план.
— Лучше бы дельное занятие придумали, хоть бы с пользой потеть, — укоризненно проговорил Сидельников. — Здесь все равно зимой никто не ходит.
— Не ходят, потому как не расчищено. Расчистите — будут ходить, — пояснил милиционер.
— Да, другие команды работают на пивзаводе, в «Плодовоще» яблоки перебирают… А тут вторую неделю — снег, — встрял в разговор Холостяк.
— Зато на свежем воздухе. Это для здоровья полезно, — рассмеялся конвойный.
— Нужен мне этот воздух! Витаминами бы пополнить организм… Вот ты домой придешь, гражданин начальник, тебе жена все свеженькое подаст, с витаминами. А обо мне кто позаботится, когда я холостяк?
— Вернешься домой, никуда не денешься, — уверенно сказал милиционер. — Видали мы таких холостяков…
— Давай, — сказал Володя Холостяку. — Все равно придется делать, на сторону свою работу не сдашь. — Он воткнул в снег «карагандинку» размером сорок на пятьдесят. И пошел, пошел ворочать, как грейдер, как бульдозер, забирая от самого асфальта. Встречались на пути скамейки — он и скамейки очищал добросовестно, даже подметал их рукавицами.
— Ну, чокнутый! — время от времени поругивал его Холостяк, у которого не было сил и желания держать Володин ритм. — Чего опять воткнул четвертую? Дорвался. На доску Почета тебя повесят. Силы побереги… Завтра ж освобождаешься… Перед женой нечем будет похвастаться…
— Может, и повесят, — спокойно и насмешливо отвечал Володя. — Передовики бывают во всех организациях, даже в тюрьме…
— Схожу к ребятам, покурить раздобуду, — сказал Холостяк и ушел надолго.
Володя всегда радовался, когда оставался один. Можно было работать и думать, не слушая болтовню напарника-филона.
До обеда он очистил большую часть аллеи. Сел на скамейку, запрокинул голову, посмотрел в небо, которое высоко проглядывало сквозь кисею голых березовых веток. «Елки-палки, как хорошо, как легко дышится, — думал он. — До чего здорово видеть небо над головой! Просто небо…»
Ему вдруг невыносимо захотелось домой, к своим ребятам, в лес. Лес поможет. Почему-то люди, когда им плохо, уходят в лес. Значит, помогает! Иначе бы не ходили…
Он увидел зимнюю тайгу, больничной белизны снег, следы зверюшек на нем, ощутил запах хвои, сосновой смолы, бьющий в ноздри из-под пилы, услышал шум падающих с треском деревьев…
Он любил начинать новые делянки, когда массив еще не тронут техникой, когда он стоит еще величественно и гордо, не зная, что обречен. Об этой обреченности Володя задумался однажды, прочитав в журнале стихи, которые захотелось выучить на память. И он выучил. Поэт так писал о спиленной сосне:
…Ей теперь предстояло быть крышей людской,
Корабельною мачтой, кормой и причалом,
Половою доской и доской гробовой —
Миллионами судеб ей быть предстояло…
На землю опускались сумерки, когда арестант Сидельников подбирался к финишу, оставив за собой метров пятьдесят добросовестно расчищенной аллеи. Он посмотрел назад, оценил сделанное и даже тихо порадовался: на самом деле, теперь люди смогут здесь прогуливаться, дышать свежим воздухом, любоваться деревьями, на которых месяца через два проснутся и станут созревать бурые почки. Да и на доску Почета глянет любопытный человек. Теперь любопытных, конечно, не находилось, поскольку никому не охота черпать ботинками снег. А вот Володя Сидельников подошел к ней совсем близко и захотел посмотреть, кто же вывешен под большими медными буквами «Передовики лесной промышленности». Может, кто-нибудь из Заозерского леспромхоза случайно сюда затесался?
Он прочистил пока узенькую — на ширину лопаты — тропочку, приблизился к Доске, стал разглядывать фотографии. Их было много, штук пятьдесят. Главное, отметил Володя, и это ему очень поправилось, люди были сняты, естественно, на своих рабочих местах: кто у пилорамы, кто с багром на плоту, кто в кабине трелевочного трактора или лесовоза, кто на разделочной эстакаде…
Дойдя примерно до середины, Володя обмер: он увидел себя. Это была та самая фотография, которую прошлой зимой напечатала областная газета: он стоит под елкой по пояс в снегу, каска съехала на затылок, улыбка до ушей, на плече «Дружба». Под фотографией подпись: «Передовой рабочий Кусинского участка Заозерского леспромхоза Владимир Сидельников. Стабильно выполняет нормы выработки на 130–140 процентов».
У Володи зашлось сердце. Смотри-ка, а он и не знал, что портрет его давно красуется в центре Северограда. Видимо, летом, когда тепло и в сквере полно гуляющих, сюда приходят люди, смотрят на его физиономию, может, даже завидуют, может, говорят своим детям или внукам: «Глядите, ребята, какой симпатичный лесоруб товарищ Сидельников. И вам желаем быть такими знаменитыми, чтоб портреты ваши висели в центре города на самом виду у народа…»
Подумав об этом, Сидельников воровато огляделся. Боже упаси, если кто-то из «чародеев» подойдет сюда, станет от нечего делать разглядывать стенд и увидит его портрет — тогда издевок не оберешься. Хорошо, что Холостяк давно ушел в крайнюю аллею и базарит там с приятелями, ждет не дождется прихода машины, которая доставит в неволю…
