Кругляк вспылил:
— А ты останешься? Усадьбу твою разорили, говоришь, сад уничтожили, фамилию обесчестили… И ты согласен вот так… скотником в колхозе до конца жизни? Да чтоб меня трижды мои деды-прадеды прокляли на том свете, если я примирюсь…
— Раз так, иди туда… — посоветовал Ворона.
— Куда?
— Да к себе на Полтавщину.
— Но я ж еще не знаю, удержится ли там германская армия, — с отчаянием прошептал Кругляк. — Если б я мог знать…
— Ишь какой хитрый, — рассмеялся Ворона. — Чужими руками жар хочешь загребать. Шкурой своей дорожишь. А кому она нужна — твоя шелудивая шкура? Уж коли Советская власть тебе не по нутру, иди навсегда к фашистам. А что ж… Прогонят тебя с Полтавщины опять, так и в самой Германии приспособишься. Не все ли тебе равно, чьим быкам хвосты крутить?
— Да я ж хозяином был! — с гневом и тоской возразил Кругляк. — Со мной сам пан-помещик раскланивался. Селяне даже наймитов моих боялись… А ты хочешь, чтоб я лично до конца жизни батрачил. Да чтоб мне руки и ноги покорчило, если я покорюсь…
— Гнида ты! — ругнулся Ворона. — Даже не вошь, а всего только гнида. Чтоб ты вшой мог стать, нужен тебе теплый кожух… Ну, хватит балясы точить. Я, между прочим, не из тех, кого ты можешь в напарники себе взять. Понял?
И, прервав бесполезный разговор с конюхом, Ворона ушел к себе.
На следующий день доярки не могли надивиться его старательности. Он не только убирал, навоз и менял подстилку, но и помогал коров доить. Им вообще в диковинку было то, что мужчина лучше любой доярки массирует вымя и доит корову…
Слух о необыкновенном рвении скотника дошел до председателя колхоза. «Хитрит», — подумал Сидор Захарович. Однако такая хитрость бывшего ветеринара ничуть не тревожила его: ферма только выиграла от того, что скотник начал лучше работать. «А может, он и на самом деле взялся за ум?» — размышлял председатель, узнав, что Ворона поражает всех своим усердием…
И вот сам Ворона пришел к Сидору Захаровичу, чтобы сообщить под большим секретом, что конюх Кругляк — «подозрительная личность». Предупрежденный Вороной, председатель несколько дней украдкой наблюдал за Кругляком, когда тот водил лошадей к колодцу. Затем Сидор Захарович собственноручно еще раз напоил их, чтобы убедиться, что Ворона не «наговаривает» на конюха…
Когда Кругляк пытался оправдываться на общем собрании, Ворона потребовал, чтобы и ему дали слово. К этому времени в нем созрело решение «перестроиться». Он никогда не перестанет ненавидеть тех, кто превратил его в скотника, кто разлучил его с единственным сыном…. Но грош цена этой ненависти, если она будет прорываться, как у Кругляка, даже на работе. Надо быть поумнее…
Кругляк во многом похож на самого Ворону. Познакомившись с этим человеком ближе, Ворона понял, что надо во что бы то ни стало (и как можно скорее!) завоевать доверие окружающих его людей, особенно коммунистов. Иначе — смерть… Ведь война затянулась. И неизвестно, удержится ли Гитлер на Украине…
Если Вороне суждено вернуться на Украину, то и в этом случае ему не нужны «напарники» вроде Кругляка. Эта трусливая «гнида» только помехой будет. И лучше избавиться от него, пока есть возможность… Они как два паука в банке… Нет, нет, Кругляк должен быть убран с дороги, по которой еще придется шагать Вороне…
Ошарашив Кругляка своим вероломством и красноречием, Ворона вывернул наизнанку душу бывшего кулака с Полтавщины. Таких, как Кругляк, надо нынче особенно тщательно проверять. И пока он еще не вывел из строя конское поголовье; необходимо правлению «принять самые решительные меры»…
— Что ты так смотришь на меня? — с издевкой спросил Ворона, обращаясь к оторопевшему Кругляку. — Я не из тех. Понял?
Конюх все еще не мог опомниться от неожиданности.
— Ведите его прямо в НКВД, — сказал Сидор Захарович, указывая на Кругляка. — Я сейчас приду…
Он задержался на минуту, чтобы поблагодарить Ворону. Однако, пожимая ему руку, Сидор Захарович сказал с усмешкой:
— Только не думай, Александр Иванович, что мы после этого повысим тебя в должности. Налаживай дело в коровнике и будь, как сейчас, бдительным на своем посту…
«Чтоб ты пропал с таким постом!» — озлобленно подумал Ворона.
Письма, адресованного Катерине Петровне, не оказалось на почте, и Керекеша заволновался…
Возвращаясь в колхоз, он, как обычно, зашел в крайний домик, в котором жил Ворона. Александр Иванович был самым активным подписчиком. Керекеша с удовольствием приносил ему свежие газеты, журналы. Письмами Александр Иванович не интересовался: он знал, что сын не может ему написать, а больше не от кого было получать. Друзья и родственники разбрелись по всей стране, и лень было Александру Ивановичу их искать. Зато газеты он читал запоем и с нетерпением ждал появления почтальона.
Его не удовлетворяли радиопередачи, он искал в газетах «подробностей», и часто, прерывая кого-нибудь из колхозников, комментировавших новости радио, Ворона уверенно говорил:
— Это что… Вот я в «Известиях» читал одну статейку. Она проливает свет на события. Газету, я вам скажу, надо читать умеючи… А что радио — это для всех…
Он не был таким, как «все»; докапываясь до мельчайших подробностей каких-нибудь событий, он с глубокомысленным видом делал свои выводы; он разъяснял колхозникам то, что, как ему казалось, не было понятно из газет. Он бесконечно говорил о героизме Красной Армии, о разгроме немцев под Сталинградом; с гордостью подчеркивал, что в Отечественной войне огромную помощь оказывают Красной Армии партизаны, в рядах которых находится его сын Константин.
Ворона часто напоминал Сидору Захаровичу о его «непоправимой ошибке». Стоило отпустить Александра Ивановича в партизанский отряд, и весь колхоз мог бы теперь гордиться своим земляком. Он, Александр Иванович, — старый рубака…
Говоря о своих возможных подвигах, он громко вздыхал и обижался, когда Сидор Захарович не признавал своей ошибки, не сочувствовал бездействующему «старому рубаке». И уж совсем падал духом Ворона, когда председатель прерывал его восклицанием: «И в уходе за скотом можно геройство проявить!»
Конечно, он и сам понимал, что от хорошей работы тыла во многом зависят успехи на фронте. Но за скотом могут и женщины ухаживать, а ему, еще крепкому мужчине, следовало в партизаны записаться…
Разоблачив конюха Кругляка, Ворона почувствовал себя крепче. Кажется, Сидор Захарович начал доверять ему…
Вот еще Керекешу надо «раскусить». Что за человек, в самом деле?
В присутствии Керекеши, для которого всегда была приготовлена стопка водки, Ворона постоянно восторгался Красной Армией: она хотя и отступала порой, но крепко била фашистов.
Обычно Керекеша отмалчивался, злясь на себя за то, что, даже побывав на фронте, не научился разбираться в политике так тонко, как это умеет делать Ворона. В то же время он вздыхал, косясь на коричневый шкаф, где Александр Иванович держал свой заветный графинчик. Если скупой хозяин, покряхтев, наливал «повторно», Керекеша считал своим долгом поддержать разговор и, моргая хмельными глазами, глухо бубнил:
— Но они, гитлеровцы, тоже не жалеют нас. — Он встряхивал своим изуродованным плечом и продолжал: — Вот… не успел носа высунуть, а они как громыхнули. Эх, об чем говорить… Дайте, пожалуйста, еще рюмашечку.
— Хватит, а то письма растеряешь, — наставительно говорил Ворона. — Тебе нельзя напиваться до потери сознания: ты, Керекеша, государственный человек…
Так и заканчивался их разговор. Керекеша злился на хозяина; тот в свою очередь был недоволен гостем.
А может быть, и не стоит возиться с этим дурнем, как с Кругляком? Пожалуй, этот пьяница еще пригодится Вороне…
Когда Керекеша вновь появился со свежими газетами, Ворона, как всегда, дал ему рюмку водки, сказав при этом, что водка с каждым днем дорожает и что дружба с почтальоном ему дорого стоит. Александр Иванович добродушно улыбался, и Керекеша, приняв его упрек за шутку, продолжал аппетитно закусывать хлебом с огурцом…
Кивая головой, Ворона просматривал газету. На его лице застыло такое выражение, словно он съел молодое кислое яблоко. Керекеша смотрел на него с любопытством. Это был плечистый мужчина с широким краснощеким лицом и с лихо подкрученными черными усами. Виски у него совершенно побелели, даже подернулись желтизной, голова облысела, над лбом торчало несколько седых волосков, как напоминание о бывшем чубе, но усы сохранили свой естественный цвет.
Просмотрев газету, Ворона хлопнул Керекешу по плечу и, выпучив глаза, с деланым испугом произнес:
— Силища какая! Га? Ух, какая силища!
Керекеша продолжал смотреть на Ворону веселыми, мигающими глазами. Он привык к тому, что Ворона постоянно восторгается Красной Армией, и, кивая головой, промычал:
