«Турки целятся по нас! Остерегитесь, Варенька, нагните голову!»
Ударил выстрел…
Что это? Выстрел ударил не только в рассказе — ударил действительно, где-то в лесу.
— Людмил! — вскакивая с кучи хвороста, закричала Варя. — Людмил!
Он тоже вскочил. Гром ружья раскатился по лесу. С дерева шарахнулась большая темная птица и, тяжело махая крыльями, низко пролетела над поляной. Словно разбуженный выстрелом, где-то поднялся предутренний ветер и зашумел по верхушкам деревьев. На востоке сквозь лес слабо яснело небо.
— Что это? Людмил?
Снова ударил выстрел, эхо покатилось по лесу. Ветер принес влажный запах реки.
— Нас ищут, — сказала Варя, слушая эхо, катившееся дальше, дальше в лес и где-то далеко за поляной улегшееся. — Наши! Наши! Э-э-эй! — топая и радуясь, кричала Варя.
— Эй! — отозвалось с того края леса, откуда ветер принес влажный запах реки.
— Нас ищут, Людмил! Милый Людмил!
— Идем им навстречу, Варя.
— У-гу! Э-эй! А-а! — гукало, звало, катилось из леса.
— Наши! — повторяла Варя с замиранием сердца.
Наши! Доброе, надежное слово! Страхи и одиночество отлетели от них. Ночь уходила из леса. Лес умолк в этот предутренний час. Ветерок прошумел и затих. И птицы забылись коротким летним сном. Солнце еще не взошло, восток не краснел, но бледный медленный свет тихо разливался по небу, гася редкие звезды. Выцветший серпик луны клонился за лес, к горизонту.
— Идем им навстречу, скорее, скорей! — звала Варя.
Они шли без дороги. Росистые кусты обдавали их холодными брызгами. Бледно-зеленые опахала папоротников склонялись перед ними. Старый пень, заросший плюшевым мохом, задумчиво стоял у них на пути; шуршали под ногами частые заросли длинных ландышевых листьев.
А это что? Не тот ли это молоденький ельничек, о котором говорил лесник? Конечно, он! Только сейчас он не «темнай-претемнай», а веселый, ярко-зелененький! Ельник, ура! Они обогнули его и вошли в большой таинственный бор с высокими, как колонны, стройными соснами.
— Э-эй! — неслось из глубины бора.
Знакомый голос! Ба! Ведь это Рома. Это Рома-агроном, Вездеглаз. Его голос. Вот кто их ищет! Рома! Сейчас он их найдет, и все их испытания кончатся. И рассказ о Шипке кончится…
— Людмил! — сказала Варя. — А дальше? А что с Радословом?
Она глядела на него на ходу. Он побледнел за ночь. У него белый лоб, очень белый. Клок волос свесился на лоб. А глаза черные-черные, и кажется, что-то в них зажжено.
— Что дальше, Людмил? — спрашивала Варя, быстро идя рядом с ним.
— И вот, когда близко ударил выстрел, совсем близко, совсем за спиной, она оглянулась…
— Ну?
— Она оглянулась. И видит — Радослов лежит в узкой траншее лицом в снег. Одна рука выброшена, будто кажет: «Напред!» Будто и мертвый он призывает: «Напред!» На снегу натекло пятно крови, снег был красный от крови. Пуля попала Радослову в затылок. Он не успел вскрикнуть и упал молча, убитый…
— Э-эге-ге! — катился под сводами сосен голос Ромы.
Низкий, гулкий, где-то за бором протяжно возник звук и повис в воздухе и долго не гас — это шел по Оке теплоход.
— Э-э-ге! Мы здесь! — приложив ко рту трубкой ладони, отзывался на Ромин голос Людмил.
Какой белый у него лоб! Глаза горят. Вот что, он похож на Радослова! Гордого Радослова!..
— Удивительно, Людмил, как ты наизусть запомнил Записки! — сказала Варя.
— Когда у нас в классе кто-нибудь вступает в комсомол, я рассказываю. Такой у нас обычай вспомнить Шипку! После Шипки Болгария стала Болгарией. Мал труд запомнить! Если хочешь знать, у комсорга есть потруднее дела.
— Ты комсорг? Наверно, ты хороший комсорг.
— Обычный. Когда ты приедешь к нам в Казанлык… Что? Ты не знаешь, что такое Казанлык? Мы живем в Казанлыке. Я учусь в Казанлыке.
— А Долина Роз?
— Долина Роз начинается от Казанлыка. Не знала?
— Конечно, нет. Откуда мне знать? Людмил, мы нашлись. А чего-то жалко, Людмил…
Они торопливо шли и говорили спеша, словно боясь не успеть сказать что-то самое важное, и время от времени покрикивали Роме: «Э-эй!»
— Поезд в восемь утра, — пробормотал Людмил, глядя на часы. — Завтра в Москве. Послезавтра в шесть вечера поезд на Софию…
Что он? Что он? Что он, Людмил?! Что он высчитывает?
— Послезавтра в шесть, — повторял он, сведя брови-шнурочки.
У Вари упало сердце. У Вари перехватило дыхание.
— Ха-ха-ха! Ты деловой, оказывается! — засмеялась она. — Здорово рассчитал! Смех! Как настоящий бухгалтер. Людмил, стоит ли тебе поступать в институт Горького? Поступай на бухгалтерский, ха-ха! Будешь вести бухгалтерию, ха-ха!
— Ты досадно смеешься, невесело, — удивился Людмил.
— Нет, я веселюсь! — крикнула Варя. — А на поезд успеешь, не беспокойся, успеешь…
И, распахнув руки, она побежала между соснами, пальтишко ее раздувалось и летело за ней, как голубое облачко.
— Наши, наши, где вы, наши?
Она бежала зигзагами, огибая сосны, и вдруг наскочила на агронома. Он был, как вчера утром, в высоких сапогах, соломенной шляпе и прорезиненной куртке на «молнии». За плечом у него было ружье. Все это придавало ему романтичность.
— Рома! Вездеглаз! — взвизгнула Варя и, с разбегу повиснув у него на шее, влепила поцелуй в небритую щеку.
— Здорóво, пионер! — сказал он. — Здорóво, Болгария!
Маленькая Сима-Серафима вынырнула из-под его локтя, в старом ватнике поверх розового платья, босая, держа в руках туфли на шпильках.
— Невредимые! Целые! — взмахивая туфлями, вопила она. — Нашлись! Не утопли!..
— Глупости! — свирепо оборвал агроном. — Для чего им тонуть?
Он снял с плеча ружье и три раза выпалил в воздух.
— Знак, что нашлись, — объяснила Серафима. — Клавдия по берегу ходит. Стрельнул три раза — значит, нашлись. Домой побежала деда успокоить.
Агроном поставил ружье к ноге, оглядел Людмила и Варю, сдвинул шляпу на затылок и освобожденно вымолвил:
— Черти!
— Перепу-у-угу-у было! — подхватила Сима.
— Черти вы, черти! Ну черти! — ругался агроном.
Он достал из накладного кармана пачку «Беломора», вытащил папиросу, помял и закурил.
— Из-за вас, черти, курить научился, — давясь дымом, сказал он. — Нашли время экскурсии затевать! Чья самодеятельность?
— Что это?.. А! — догадался Людмил. — Это я… говорю Варе…
— Ах, какое благородство! Он берет на себя! — перебила Варя. — Рома, не верь, заливает!
— Что это «заливает»? — спросил Людмил.
— Ха-ха-ха! — смеялась Варя. — Рома, это я увлекла его за Оку, я, презренная, я!
Рома бросил недокуренную папиросу, притушил сапогом, вдавил в землю и, поглядывая из-под соломенной шляпы на Варю, сожалеющим тоном спросил:
— Конфликт?
— Предоположим? — Он сдвинул шляпу на затылок. — Конфликт между вами не есть просто конфликт, а есть международный конфликт. Что грозит… — он надвинул шляпу на лоб, — срывом нашей политики мира. С целью предотвратить мировой пожар призываю стороны не дать разгореться… Дошло? Алле!
Он снова сдвинул шляпу на затылок, взял на плечо ружье и энергично зашагал в лес, в сторону, откуда они с Симой явились.
— Алле! — махнула Сима-Серафима туфлями на шпильках.
Из гостеприимства она засеменила возле Людмила: зарубежный как-никак гость!
— Наша колхозная молодежь с энтузиазмом сошлась в клуб на доклад, — рассказывала Сима. — Исключительно волнующий получился доклад, даже овации были! После обмена мнениями товарищ Хадживасилева, откликаясь на просьбу колхозников, выступила по-болгарски. Незабываемое впечатление!
— Да? — полувопросом вежливо ответил Людмил.
Варя шла сзади, сунув руки в карманы голубого пальтишка. «Вот и все. Вот и все. Вот и все!» — повторялось у Вари в душе. Она слушала бор. После недолгого сна в бору пробуждалась жизнь. Что-то ворочалось, возилось в кустах. Стучал дятел. Молодо, страстно высвистывала птица: фью-фью, тю-лю-лю! Вдали по-утреннему звонко куковала кукушка. На востоке желтело небо…
Коротко охарактеризовав Людмилу выступление его матери в клубе, Сима-Серафима от него отстала. Симе хотелось поделиться впечатлениями с Варей. Людмил, что ни говори, представитель иностранной державы, Сима немного перед ним тушевалась. С Варей Симе было свободнее.
— Как волнующе! Как все волнующе! А после доклада вопросы посыпались. Исключительно острые, председатель предвидеть не мог, какие острые посыплются вопросы, такая накаленная создалась атмосфера, наш председатель то и дело в колокольчик звонит. Ну, докладчица ничего, вышла из положения. А если вникнуть, наша колхозная молодежь хоть и любит каверзные вопросы постороннему лицу задавать, а самая трудящаяся и передовая среди стран всего света! Так и товарищ Хадживасилева в заключительном слове признала! До полночи обменивались мнениями. Пожилые женщины и те не расходятся. Петухи полночь запели, тут Рома шепотом из клуба меня вывел и говорит: «Тс-с, говорит, без паники, наши пропали, говорит». Я с перепугу туфли домой не успела забросить, так на шпильках и побежала за Ромой на Оку вас искать.
