— А если взять космонавтику?
— Что космонавт? — Белугин отмахнулся. — Самый трудный момент, когда его выпалят. Перегрузка. Признаю. Меня, к примеру, после такого выстрела можно было бы испытывать только как труп. Преклоняюсь перед физически натренированными качествами, перед его психикой. А дальше? Следят с земли, с морей, с океанов. В случае чего, поправят. А у наших? Ни одного дяди близко нетути, товарищ Ушаков! Пехота держится за землю.
— О нет! Я с вами не согласен!
— Если бы с каждым соглашались, кто бы вы были? Соглашатель? — Белугин коротко посмеялся, поглядел на часы. — Посмотрим, как вы запоете в своей субмарине, уважаемый. Нам пора к Голояду.
Мороз давал знать о себе. Под ногами будто скрипела резина. От инея набухли провода. Столбы фонарей обросли щетиной. Карликовые деревца были похожи на белых ежей. Испарения теплой ветви Гольфстрима притягивались, как магнитом, к любым предметам и замораживались. Феерическая картина из «Снегурочки» по-театральному освещалась негаснущими электрическими огнями.
Пришлось посторониться, чтобы пропустить грузовые вездеходы, наполнившие улицу лязгом гусениц и отработанным газом. Из-под траков вылетали снопики искр. Вездеходы были крепко нагружены тяжелым провиантом, как называют муку, крупы, сахар. Из кабинки высунулась голова в треухе, пар вырвался изо рта, человек что-то прокричал Белугину, и тот ответил приветствием.
Белугин пропустил второй вездеход.
— Волошин набивает свои норы, как хомяк. Скажи ему — где-то есть хомуты, и хомуты потянет. Интендант у него старательный, но робкий. Волошин хотя занят высокими материями, но и о гречневой каше не забывает. А Гневушев знает — война или мир, а жрать надо. — Белугин забрякал озябшими губами, закашлялся. — Боюсь за свои бронхи.
Здание политотдела прилепилось на обрыве. Внизу, у скал, отекших наледью, вяло пошатывалось море. Поднимался пар и, не добираясь до верха, застывал. Скальные породы обрастали бородищами.
Виднелся как бы поднятый отливом причал. Возле него угадывались контуры подводного ракетоносца. Дальше, словно китовьи спины, торпедные океанские субмарины. Даже они казались маленькими и робкими в сравнении с ракетным гигантом.
Как и в любой канцелярии, в политотделе занимались бумагами. Спроси того или иного — ответит: за каждой бумагой — человек. Ближе к форточке, куда тянулся табачный дым, стучала машинистка, то и дело прикасаясь к ключицам, будто бы поправляя янтарное ожерелье. По-видимому, она не выносила табака, а ожерелье скрывало розоватый шрам после операции щитовидки.
Эти незначительные детали бросились в глаза Ушакову. И здесь все было обычно. Даже где-то он видел такого же длинноногого человека с большим ртом и влажными губами, рассказывающего что-то смешное для самого рассказчика, остальные слушали его хмуро. В каждой конторе найдется такой бодрый анекдотист, смертельно надоедавший своим сослуживцам.
У кабинета начальника политотдела дожидались приема три офицера, быстро вскочившие при появлении Белугина. В их глазах отразилась тоска. Внеочередные посетители безусловно заставят их посидеть у порога.
Капитан первого ранга Голояд вышел навстречу, подал руку, пригласил сесть. Отчетливые морщины, падающие от крыльев тонкого носа до самого подбородка, и седина, обелившая низко спущенные виски и верхушку курчавого чуба, делали его гораздо старше. А ему-то, по словам Белугина, только-только стукнуло тридцать шесть.
«Перспективный офицер, — заранее предупредил Белугин, — побывал подо льдами, не раз купался в тропических течениях. Был на карибском кризисе. Не дальше мили ему до контр-адмирала».
— Минуточку, здесь недалече Куприянов, просил известить. — Голояд вызвал нужный номер, попросил зайти Куприянова.
Строго очерченный профиль и высоко зачесанный чубчик жестких волос удлиняли лицо Голояда, делали его строже и малодоступней. Впечатление усиливалось от твердого рта и пристальных, неулыбчивых глаз с холодноватой голубизной.
Голояд не запугивал Ушакова трудностями похода, рассуждал обо всем, как о самом обычном деле. Ему самому пришлось участвовать в дальних походах. «Попадал и в передряги. Иней-то не зря обсыпал чуприну, — сказал он с хмурой улыбкой. — Теперь полегче, дело освоено».
Куприянов пришел минут через пятнадцать после вызова, радушно поздоровался с Ушаковым, пригладил волосы, присел напротив Белугина в тонконогое креслице и не переставал улыбаться.
С его приходом будто посветлело в комнате. С лица Голояда сошла озабоченность, и глаза потеплели.
— Прошу извинить, Дмитрий Ильич, не мог к вам вырваться… — начал Куприянов.
— Ничего, — успокоил его Голояд, — попрошу вас познакомить товарища Ушакова с Волошиным и с остальными. — Осмотрел Ушакова. — Надо, конечно, переодеть, указание получено. Как с бытом?
— Пока в гостинице, — сказал Белугин.
— Ну что ж, неплохо. Посвободней там, пока освоитесь. А потом уже на общих основаниях, Дмитрий Ильич.
Строго деловая часть была окончена. Куприянов попросил разрешения закурить.
— С завтрашнего утра бросаю, товарищ капитан первого ранга, — пообещал он в ответ на упрек Голояда. — Привез большой запас леденцов…
— Ладно, посмотрим, — сказал Голояд. — Возможно, у вас, товарищ Ушаков, имеются ко мне вопросы?
Он не переставал следить за Ушаковым, изучая его. Внешний вид журналиста понравился ему. Голояд не любил юрких и всезнающих корреспондентов, наезжавших на Север. Мерзкими он считал тон превосходства, манеру ерничества, снисходительного похлопывания по плечу. Голояду, возможно, не везло. Поэтому и нынешнего гостя, несмотря на добрую характеристику Куприянова, встретил вначале официально. Постепенно подобрел, охотно удовлетворил любопытство Дмитрия Ильича, тем более что его интересовали общие вопросы. Как говорится, в сейф он не лез и глубоко в карман не забирался.
— Вы правы, современный подводный флот все больше и больше беспокоят глубины. — Голояд энергично подошел к карте, занимавшей всю стену, сверху донизу. — Обратите внимание на окраску. В самых удобных местах, где надо пройти в Атлантический океан, мелководье. Господь бог при сотворении мира не догадался расчистить днища. Здесь барьер, окуней ловить можно, а нам? Сюда? Тоже не сунься. — Он сокрушенно покачал головой и, обратившись к Ледовитому океану, любовно огладил его пятерней. — Вот тут раздолье. Наш батюшка. И глубины и ледок — все пригодится…
— Соседи тоже им интересуются, — сказал Ушаков, — наполовину нашенский, наполовину не наш…
Голояд выслушал дальнейшие его соображения с вниманием, против чего-то возражал жестами, с чем-то соглашался. Особенно пришлись по вкусу рассуждения о значении ударно-авианосных сил Соединенных Штатов и реальных возможностях их локализации.
— Авиация — да! — воскликнул он. — Великое дело авиация. Вы правы, против перемещающихся точек нужны только такие же, воздушные или космические, средства. Пусть не сетуют американцы, мы наблюдаем за ними. Они развивают наступательное оружие, не жалея денег. Страна у них не бедненькая — индустрия дай господи! Они умеют строить корабли. У них отличные авианосцы. Представьте, лишь в один атомный «Энтерпрайз» они заложили четыреста пятьдесят миллионов долларов. Если по золотому эквиваленту — четыреста пятьдесят тонн золота. Сколько надо кожаных штанов изорвать, чтобы намыть на клондайках такую гору!
Белугин слушал полузакрыв глаза. На лице его иногда бродила блаженная улыбка. Он не думал об «Энтерпрайзах», об американской промышленности, а спокойно переваривал флотский борщ и отбивную котлету. Ему даже вздремнуть захотелось. Только присутствие старшего по званию удерживало его от решительного шага к послеобеденному отдыху.
Когда собеседники заспорили о достоинствах и недостатках «Поларисов», о мощности новых ракет — «Посейдонов», о числе американских атомных подлодок, Белугин запротестовал:
— Разрешите мне внести предложение, товарищ капитан первого ранга? Перенесем собрание на другое число. Ничто не изменится ни в ту, ни в другую сторону, будете или не будете вы спорить… Если по-деловому, никто не сумеет выяснить дебет-кредит. Они путают нас, мы их путаем…
— Добро. — Голояд обратился к Ушакову: — А насчет Тихого могу сказать лишь одно. Там есть где развернуться. Ни одного аппендикса, ни одной мышеловки вроде Беринга. Ну, у них своя епархия… Прошу извинить, до скорого свидания.
Все трое — Ушаков, Куприянов и Белугин — вышли вместе…
Юганга — далекая, таинственная. Оленьи нарты, ныряя в увалах, диковатая песня или тягучий посвист циклона в навитых на кольях сетях и в вантах поморских яйцевидных посудин служили когда-то Юганге.
