— Вот до чего дошел: от доброжелателей прячешься! — И Астафьев шагнул к Чудину, говоря: — Мы с хорошим к вам заехали.
Да, вот так, «с поломанной душой», по его собственному выражению, и живет Яков Чудин. О чем ни спрашивал его Аким Морев, бывший учитель отвечал неопределенно, туманно и только на прощание с великой тоской произнес:
— Мне бы теплое слово от партии.
Акиму Мореву, пока он слушал рассказ Елизаветы Лукиничны о Чудине, казалось, что учитель еще молод. А теперь он видел: стоит перед ним согбенный человек с выцветшим, морщинистым лицом, левая щека дрожит, а от переносья кверху, через весь лоб, легла складка, похожая на рубец.
— Что у него… лоб-то? — спросил Аким Морев, когда машина выскочила из села.
— В плену фашисты пытали: опутали голову цепью и сжимали до тех пор, пока череп не затрещал.
— И не сдался?
— Не сдался!
— Значит, человек с металлом в груди… а тут Гаранины загоняют его на край пропасти, — проговорил Аким Морев, не отнимая от колен напряженных кулаков. Глядя куда-то потемневшими глазами, он думал: «Но как же мы-то? Мы-то как допустили до этого? В государстве, где все строится для честного человека, во имя человека, Чудина столкнули в яму?! Целый колхоз столкнули в яму? Что же это такое?»
7
Побывав в ряде колхозов Раздолинского района и во многих местах найдя то же, что и в колхозе «Партизан», Аким Морев и Астафьев вечером прибыли в районное село Раздолье. Было уже поздно. Сторож, сидящий при входе в здание райкома партии, сказал:
— Ростовцев? Марк Маркович? Лекцию пошел преподавать во Дворце культуры. Актив колхозный со всех концов созвал. Актив, значит. Как есть весь приход.
— О чем лекция-то, дедушка? — спросил Астафьев.
— О переходе, — свертывая козью ножку, ответил сторож и поднял на Астафьева смеющиеся глаза. — Все переходим и переходим: оттуда — сюда, отселе — туда. Все переходим… а годики летят. Я вот в колхоз-то, помню, ворвался… ядрен был… а теперь гляди чего — мочалка.
— А где же дворец?
— Рядом. Я сейчас запру райком и тоже во дворец перейду. Все переходим и переходим. Вот как!
Морев и Астафьев вошли в зал, когда лекция уже читалась. Они присели в последнем ряду, никем не примеченные, и стали вслушиваться.
Ростовцев был в черном чистеньком костюме, в белой рубашке, с аккуратно подвязанным галстуком, весь, казалось, только что отутюженный. Руки у него бледно-белые, с тонкими пальцами. Костюм разительно выделял его среди слушателей, одетых непритязательно. В обкоме Ростовцев считался аккуратистом: на каждый запрос отвечал пунктуально, обязательно ссылаясь на «исходящий». А в народе его звали Прекрасным стату;´ем. Сейчас лекцию он читал на тему о постепенном переходе от социализма к коммунизму, пересыпая ее цитатами, и люди слушали с большим вниманием.
Вдруг колхозник, сидящий впереди, повернулся и сказал другому колхознику, соседу Акима Морева:
— Слышь, Степан? Хорошо-о-о. Куда мы махнули! Индустрия-то какая у нас, транспорт, авиация! Гидроузлы какие строим! А хлеба! Вон сколько собрали. А? Слушаю, и душа радуется: сила мы. — И снова принялся слушать Ростовцева, но вскоре опять повернулся к соседу, шепча: — Степа! Радуюсь я общему успеху и в тот же миг думаю: «А где же мы? Чем бы я стал кормить ребятишек, ежели бы моя жена по осень не собрала с огорода семьдесят восемь тыкв?»
Аким Морев вздрогнул. «Семьдесят восемь тыкв! А ведь этот человек, по всему видно, честный, преданный партии, верящий в грядущее», — мелькнула у него мысль, и он запоминающе посмотрел в лицо колхозника…
Вскоре лекция закончилась, и слушатели молча, словно чем-то удивленные, хлынули со второго этажа на улицу, утопая в ночной темноте. С ними вместе вышли Аким Морев и Астафьев, решив у парадного подождать Ростовцева. Но народ разошелся, и тот же старичок вышел прикрыть двухстворчатую дверь, а Ростовцева все не было.
— Дедушка, — торопливо спросил Астафьев, — где же Ростовцев?
Сторож принял игриво-надменный вид.
— Ростовцев где, товарищ? Правительственным ходом ушел отселя. А как же?! Статуй, а передвигается самостоятельно.
Горестно посмеиваясь, они направились в райком партии.
…Все в кабинете у Ростовцева аккуратненько расставлено, и так же аккуратненько лежат на столе скрепленные булавочками бумажки.
Аким Морев рассказал Ростовцеву о своем объезде колхозов района, закончив такими словами:
— Плохие там дела, особенно в колхозе «Партизан».
— Что ж, — поистине с холодностью статуи заговорил Ростовцев. — Председатель сельсовета Гаранин — член партии с тысяча девятьсот семнадцатого. Известен в Поволжье. Предколхоза Ивашечкин — с тысяча девятьсот тридцатого. Бухгалтер Семин, верно, помоложе — с тысяча девятьсот сорок шестого года. Три коммуниста руководят.
— Руководят ли?
— А что?
— Не попойками?
— Сигналов у нас нет. Да. Нет.
Аким Морев, чтобы сдержать рвавшиеся злые слова, глубоко вздохнул и, насильственно улыбаясь, сказал:
— Хлеб-то сгноили!
— Стихийное бедствие, Аким Петрович. Акт прислали, — все с той же холодностью статуи ответил Ростовцев.
— Вы дело передайте прокурору. Тот, я уверен, присланный вам акт перевернет и правду откроет.
— Хорошо. Но вы пришлите решение обкома… или сами напишите, Аким Петрович, — моргая чистенькими глазками, промолвил Ростовцев.
Тут Аким Морев не выдержал, сказал резко:
— Послушайте, вы! Читаете лекции о постепенном переходе от социализма к коммунизму и не видите, что у вас в районе подрываются социалистические производственные отношения. Гаранины их рушат, а вы в коммунизм собрались. Да кто вас там примет с такими колхозами, да еще с жуликами во главе их? Читает лекции, а…
— Что ж? Не читать, стало быть? — надувшись и сложив ядреные губки бантиком, перебил Ростовцев.
Секретарь обкома на какую-то секунду замолчал, затем ответил:
— Вы сначала изучили бы то, что творится в колхозах, затем вышли бы на трибуну и сказали: «Да. Страна идет от социализма к коммунизму, но нас с вами, друзья, туда не пустят. Давайте работать, исправлять дела»… Вот если бы вы так сказали, от вашей лекции была бы польза… а то «семьдесят восемь тыкв». — И, сухо попрощавшись, Аким Морев покинул кабинет Ростовцева.
Идя из райкома, Аким Морев думал:
«Как же так? Столько лет Ростовцев управляет районом. Верно, не курит, не пьет и, видимо, не блудит, но чем он лучше того, который пьет, курит и блудит? Того-то, пожалуй, скорее увидят, «раскусят», а вот такого чистенького, аккуратненького, как Ростовцев, сразу-то и не заметят: не к чему придраться — все шито-крыто, формальности соблюдены… А в результате целый район отброшен вспять на десяток лет. Статуй? Почему статуй? Тот стоит себе и стоит, а этот? А этот мертвит все вокруг. И снять этого статуя порою так же трудно, как и каменного истукана… А снимать придется».
Когда они сели в машину, Астафьев предложил поехать в Нижнедонской район, центр которого находился в тридцати километрах от села Раздолье. Но Аким Морев, сам не отдавая себе в этом отчета, почему-то не мог сразу покинуть Раздолинский район. Так, очевидно, бывает с мастером-столяром: уж, кажется, закончил шкатулку, а все чувствует, чего-то не доделал, и это что-то снова и снова зовет его к шкатулке. И Акима Морева что-то звало вернуться в Раздолинский район, особенно в колхоз «Партизан», в хату к учителю Чудину. Вот почему он сказал Астафьеву, что настроение у него «неважнецкое» и поэтому не лучше ли переночевать где-либо в степи, а уж утром отправиться в Нижнедонской район?
Астафьев, поняв, что секретарь обкома хочет подумать у костра, согласился, и шофер Иван Петрович повел машину к Дону.
На обрывистом берегу они развели костер.
Иван Петрович достал из чемодана хлеб, закуску, положил все это на разостланную газету, а сам, закусив, пошел к машине.
— Усну маненько: намотался сегодня — руки гудят.
А Астафьев, чтобы оставить Акима Морева наедине с самим собой, проговорил:
— Сетей нет, а то бы раскинуть: рыба тут первейшая, Аким Петрович. Да я сейчас пройдусь, может, с рыбаками встречусь, половим. В случае чего крикните меня. В эту пору далеко слыхать.
Аким Морев через пламя костра посмотрел на Дон.
Казалось, могучая река заснула: даже у самого берега не слышалось того характерного шуршания воды, какое бывает в этот час на Волге.
— Тихий Дон. Поистине тихий, — прошептал Аким Морев, и вдруг из его глаз все скрылось: река, блещущая в темноте, костер, лакированная ночь. Вспыхнул солнечный яркий свет, заливающий порядки изб в колхозе «Партизан». Елизавета Лукинична, тройка штукарей… и учитель Чудин.
«Какие замечательные люди… та же крестная Астафьева, тот же Чудин и его новая жена. Да и сколько мы видели таких же замечательных людей в других колхозах района. А их штукари и «статуи» загнали в щель. — И секретарь обкома вспомнил то, что на прощание сказал Чудин: «Мне нужно теплое слово партии». — Теплое слово… Он окрепнет, поднимется на ноги. А народ? Ему тоже нужно теплое слово. Но ведь Пленум Центрального Комитета партии не только сказал такое теплое слово колхозникам, но и послал в деревню огромную технику, десятки тысяч передовых людей — агрономов, зоотехников, инженеров, механизаторов…»
