старого юнкерского рода из Пруссии. Но с приходом Гитлера к власти Фриц зажил не так уж и благородно, как надлежало наследнику честолюбивых пруссаков-тевтонов. Может, поэтому он и пошел служить в СС, чтобы никто не отваживался интересоваться его жизнью глубже. Генрих Гиммлер, шеф СС, подбирал себе молодцов с определенной доблестью. О таких откровенно сказал Герман Геринг: «Я делаю ставку на подлецов!»
Рейн знал, с кем имеет дело. Он лишь молча скривил губы на плебейскую невоздержанность Крауса.
А Краусу хотелось подразнить Рейна, утонченного, вышколенного офицера-поэта, пытающегося подчеркнуть свое превосходство над ним. Он нарочно расплескивал коньяк на белую скатерть. Выливал обжигающий напиток залпом в рот и краешком глаза наблюдал, как реагирует на это Хазенберг. Краус втайне завидовал этому светло-русому улыбающемуся, с твердым лицом арийцу. Сам Краус считал себя также чистокровным арийцем, но порой, заглядывая в зеркало, злился из-за лоснящихся жиденьких волос, мясистого синеватого носа и мягких розовых губ. Не то что у этих поджарых аристократов.
Всю вечеринку Рейн ощущал в душе какое-то томление. То ли оттого, что не оборвал провокационных слов Крауса, то ли во взгляде почти совсем ничего не пившего Хазенберга видел затаившееся коварство.
— А что, если Иоганн уже и немецкий шнапс променял на русский коньяк? — хохотнул Фриц.
Рейн сделал вид, что не понял смысла этого незаметного «и». А что еще он променял на русское? Фриц намекает на его симпатию к Тане?
— Наш Иоганн считает, что для единения с местным населением надо изучать русский язык. Кстати, он достиг успехов в этом и даже стихи научился декламировать по-русски.
— О! — коротко хохотнул Фриц. — Для кого же?
Иоганн не утерпел.
— «Обнимитесь, миллионы! Смейтесь в радости одной!..» Знает ли Рудольф Краус, кому принадлежат эти слова? — Рейн прищурил глаза на Рудольфа, схватился за бутылку — доливать в рюмки коньяк. Руки его дрожали.
Краус молчал. Беспомощно хлопал рыжими ресницами и поглядывал на Хазенберга. У того окаменело лицо — эта литературная дискуссия его не касается. Рейн торжествовал: мозги Хазенберга, кажется, также не перегружены знанием немецких гениев.
— Я надеялся, — начал Рейн, обращаясь к Краусу, — вы знаете автора непревзойденных «Разбойников», Рудольф?
— Безусловно, знаю! Хотя мы всяких университетов и не кончали, — ответил тот, нагло уставясь на Рейна.
— О, зачем так резко, Рудольф. — Хазенберг элегантно поднял рюмку. Наверное, хотел снять острый тон разговора и не дать возможности углубиться в дискуссию. С него, Фрица Хазенберга, достаточно одной науки — «Майн кампф» их фюрера.
Но Фриц Хазенберг опоздал. Начальник гестапо был груб по натуре, и куда уж ему понять намек Хазенберга.
— Вагнер — вот кто написал «Разбойников». Да-да! Гениальный Вагнер. Любимец нашего фюрера. Никого нет выше Вагнера!
Рейн взорвался смехом. Кажется, он выпил лишнего. Не смог сдержаться.
— Краус не знает, кто автор «Разбойников»?
— Краус ответил: «Вагнер», — с нажимом промолвил Хазенберг. — Думаю, Краус прав.
— Однако то, что Вагнер любимец фюрера, не означает, что он автор «Разбойников», «Вильгельма Телля» или «Доктора Фауста»! — заметил Рейн.
Хазенберг побледнел. Краус криво усмехнулся, потом с грохотом отодвинул от стола свое кресло, положил руку на кобуру.
— «Разбойников» написал Вагнер. Ясно? — молниеносно вынул из кобуры пистолет. — Я тебе п-п-приказ-зываю: Вагнер!
Рейн замер. Что это? Что?..
В это время дверь комнаты открылась и на пороге встал его шофер Вилли. Какая-то сила проснулась в душе Рейна. Он с вызовом глянул на Крауса и выплюнул ему в лицо слова:
— Шиллер! Шиллер написал «Разбойников».
— Прик-к-казываю: Вагнер!
Палец Крауса шевельнулся на курке пистолета.
— Шиллер… — Рейн сдавленно хрипел. — Шиллер…
Рука его дернулась к кобуре, но он вспомнил, что перед вечеринкой снял ее с ремнем.
— Это знает каждый немец! Каждый человек! Даже школьник!
Холодное прикосновение дула пистолета к виску остудило его.
— Только не здесь… Не здесь… — вскочил Хазенберг. — Такую дискуссию надо вести во дворе!
— Вилли! — вдруг опомнился Рейн. — Скажи, Вилли, кто написал «Разбойников»? Шиллер или Вагнер?
— Я не читал, герр комендант… Я когда-то видел в театре. Мне кажется, это драма Шиллера.
Краус недовольно махнул пистолетом в сторону Вилли — дескать, исчезни вон. Тот выскользнул за дверь. Рейн вскочил на ноги.
— Выпьем!.. Выпьем за Вилли!
— Я предлагаю за Крауса, — ласково улыбнулся Хазенберг. — За его твердость.
— Твердость — это еще не все! — категорически оборвал его Рейн. — Есть вещи, требующие знаний.
— Будь здоров, Рудольф! — прищелкнул каблуками Хазенберг. — Без твердости победы не одержишь.
— А без знаний… этой победы не удержишь! — зло кинул Рейн. Нет, он таки совсем позабыл об осторожности! — Я… я малость перебрал. Пойду… проветрюсь…
— Ха-ха-ха! — раскатилось ему вслед.
Рейн криво усмехнулся. Кинул с порога:
— «Света! Больше света!» — я повторяю последние слова умирающего Гёте! Великого Гёте!
Рейн стукнул дверью. И эти люди будут строить светлое здание тысячелетнего рейха?!
С тех пор Рейн стал остерегаться своих друзей. Эти неучи только силой власти могут подняться над ним. И над другими. Иного способа, кроме грубого насилия, они не знают. А все они здесь, на оккупированных землях, действуют разве не точно так же?..
Из-за этого соперничества с ненавистными Краусом и Хазенбергом Рейн все глубже тонул в недозволенных и опасных аналогиях. Иногда размышления ужасали его: к какому логическому концу они приведут?
О, Рейн знал эту логику. Он старался запретить себе мыслить. Но, черт побери, какая-то ниточка размышлений плелась, плелась в его мозгу и выплетала удивительные сети сомнений и робких убеждений,
