часа. И какие везде все дотошные! К каждой буковке придираются.
— Я тоже устала, — отрывисто произнесла Татьяна.
«Ишь ты, и даже не посочувствует, — с обидой подумала Евдокия. — В мать, что ли, свою? Та тоже лишь о собственной головушке печется».
Тетя, нахмурив брови, наблюдала, как племянница неторопливо поднялась, подошла к столу, стала аккуратно складывать в стопочку газеты и журналы. Евдокия изо всех сил глушила в себе раздражение, но внутри все клокотало:
«Хорошую обузу на свою шею взяла! Дитя неразумное, заботься о ней. В мои годы покой нужен…»
Резкие слова готовы были вот-вот сорваться с губ Евдокии. С ней такое случалось не часто — не любила она злиться.
И теперь успокоилась быстро:
«Стоит ли на малолетке зло срывать? За что? С ласковыми словами не ластится? Стало быть, характер такой. А накричишь на нее, тут же доложит Лизе. Это совсем ни к чему. Раз уж согласилась жить с племянницей под одной крышей, не надо ее подстраивать под свой нрав».
За приготовлением ужина Евдокия и совсем успокоилась.
«Почему девка словно вареная? Спит прямо на ходу?» — подумала Евдокия. Но вдруг Татьяна показалась такой жалкой, беспомощной. Тетя мягко обратилась к ней:
— Знаешь, когда я первый раз приехала в город, так здесь плутала! Особенно в первые месяцы. Смешно сказать, по печке нашей деревенской скучала, по корове плакала. Я поздно замуж вышла, Митрич меня в город притащил. Грешным делом, тебе признаюсь: если б не надоело мне в старых девах куковать, сбежала бы из города, — вздохнула. — Чужая сторона и без ветра сушит, и без зимы знобит. А теперь как обвыклась! В деревню калачом не заманишь. Здесь жить удобно. А что в деревне родится, то и в городе пригодится. И туда ты всегда вернуться успеешь.
Татьяна посмотрела на Евдокию как-то растерянно и тихо произнесла:
— А мне здесь будто воздуха не хватает. Вроде потерялась, чужое все.
— Знамо дело, сторона чужая, что мать неродная. И о матери ты, наверно, тоскуешь.
Не таясь, Евдокия вытерла фартуком слезы. И замолкла на весь вечер. Не хотела, да стала себя, молодую, вспоминать.
Татьяна устроилась работать на швейную фабрику, которую недавно выстроили недалеко от дома.
Племянница рассказывала тете:
— Цеха там большие, машины новые, работают в основном девчата. Вот только общежития там пока еще нет.
— Зачем тебе общежитие? И не думай о нем. В своем доме что хочешь, то и воротишь, а там… все не дело.
В первый рабочий день Татьяна вернулась домой рано, в три часа. Не звоня, открыла дверь ключом и, осторожно зайдя в прихожую, стала тихо переобуваться. Евдокия выглянула с улыбкой.
— Ты что осторожничаешь? Думаешь, я сплю? Меня днем не уложишь, сидела, подол платья отпускала. Село оно после стирки. Ну, как тебя встретил рабочий класс?
— Вроде девчата неплохие, а там кто их знает… — Пожав плечами, Татьяна нерешительно добавила: — На язык все там острые.
— Да уж это понятно. У иных женщин язычок острее бритвы. Но ты запомни, кто робеет, того и бьют. Дашь волю, пиши пропало, а ты с первого раза покажи, мол, я деревенская, по любой городской стою. Слов много не теряй, но скажи, как отрежь, и в пересуды не вступай.
— Какое мне дело до их забот? А сплетни я вообще не выношу.
— Вот именно, в стороне-то оно надежней. И дружбу особо ни с кем не заводи. Дружба от вражды недалеко живет. Лучше всего ни вашим, ни нашим, а сама по себе.
Евдокии понравилось, что Татьяна молчаливо выслушивает ее. И хозяйка многословно, с еще большим азартом стала поучать молодую, как с людьми себя держать, чтоб хорошую работу давали, не обижались. Внезапно спохватившись, спросила:
— А работа нравится? Нетрудная?
— Легкая. — Татьяна сдержанно вздохнула. — Но скучноватая. Сегодня восемьдесят халатов промаркировала. Номера на них ставила. Мастеру понравилось, что сделала все быстро и аккуратно, вот и отпустила домой пораньше. Завтра бирки буду клеить на спецовки.
— А ты шибко не разгоняйся, у тебя, чай, оклад и не такой уж большой.
Татьяна что-то хотела ответить, но промолчала. Евдокия пошла накрывать на стол. Когда сели ужинать, хозяйка спросила:
— Ты что во сне видела сегодня? Небось волновалась перед первым днем работы? А знаешь, как бывает, во сне — несчастье, а наяву — радость. Вот Лиза у нас на селе была главная толковательница всех снов. Так распишет, не захочешь, а поверишь в то, что наречено.
— В селе сейчас не на сны надеются.
— Вот плохо, что перестали снам верить. И бога, и черта забыли. Скажи, какой прок от неверующего? В душе пустота, и жить тяжело. Перестали люди о душе заботиться. Грехи накапливают. Придет время, каждому будет свой спрос. Сейчас-то стараются друг с друга спрос брать. А мой такой сказ. Если я к тебе не хожу обедать, меня не задевай.
— Сам по себе не проживешь, — вставила племянница.
— Коль ум есть, зачем его у других занимать? Свое ведь платье на другого не наденешь… — разгорячилась Евдокия. — Знаю, куда заводят людские советы. Делай по указке, тебя же и засмеют. Что далеко за примером ходить! У нас в подъезде один живет, на вид степенный, не дурак. Так его свои соседи и заклевали. Он советы у них все просил, как лучше обменяться квартирами с братом. Его чуть не выселили совсем, на собрании эх как расшумелись. Его же словами и били. А будь у себя на уме, по-тихому все сделал, комар носа не подточил бы.
Татьяна неопределенно пожала плечами. Евдокия многословно начала рассуждать о том, как она понимает жизнь. Высказаться хотела и словами задеть Татьяну. Ведь поест и книгой прикроется. Но, увидев, что племяннице почему-то не очень нравится этот разговор, хозяйка стала расспрашивать о деревне. О сельчанах Таня говорила с охотой, но порой очень сердито, даже о родне. Евдокия неторопливо, обстоятельно вела расспросы, а мысленно подступалась к вопросу, который давно хотела задать;
— Что ж, никто из деревенских, тебе не приглянулся? Кавалеров-то у вас хватает. А девка ты красивая.
Татьяна хмыкнула, повела плечами. Сразу видно, что-то хотела выпалить, но сдержалась и заговорила спокойно:
— Есть у нас ребята неплохие. Если их в модные тряпки нарядить, показать себя могут. Нравился мне один. Юморной парень. — Замолкла. Евдокия уставилась на племянницу в нетерпеливом ожидании. Татьяна больше обычного нахмурила брови, как-то отчужденно взглянула на хозяйку, нерешительно продолжила:
— А этот, приезжий, будто ворвался в мою жизнь.
Снова запнулась и посмотрела на Евдокию растерянно. Та ободряюще кивнула:
— Что ж
