— Он так ждет твоего прощения, Софичка.
— Нет, — повторила Софичка, — зла я на него не держу, но пусть терпит. Будет знать, как в живого человека топором швыряться.
— Эх, Софичка, — сказал дядя Кязым и вышел из комнаты.
Софичка еще некоторое время помогала на кухне, а потом перед приездом брата ушла к себе домой. По дороге она встретила тетю Машу, которая со всем своим семейством направлялась на пиршество в Большой Дом. Понимая, почему Софичка там не осталась, тетя Маша виновато опустила глаза и прошла мимо Софички со своими дочерями. Софичка не держала ни на кого обиду, но ей было очень грустно.
Годы шли. За это время Софичку дважды награждали орденами за трудовую доблесть. В тот день Софичка вместе с другими колхозницами мотыжила кукурузу на поле. Вдруг одна из женщин разогнулась и, опершись на мотыгу, под большим секретом рассказала новость. Оказывается, вчера вечером в сельсовете собрали всех партийцев села и сказали им, что на днях будут выселять из Чегема греческие и турецкие семьи. В Чегеме в ту пору жили три греческие семьи и две турецкие.
Софичка уже слыхала, что греков выселяют из Абхазии, но она думала, что это касается тех сел, где целиком живут греки. Она не думала, что выселение дойдет и до Чегема. Тем более она не знала, что выселять будут и турок. Что же будет со старым Хасаном, его женой и его двумя внуками? Они же погибнут в этой распроклятой Сибири!
— Увезут, Софичка, твоего бедного Хасана с внуками!
— Нет, — воскликнула Софичка, задыхаясь от возмущения, — это несправедливо! Как же могут выслать стариков с детьми?!
— Могут, — подтягивая землю мотыгой, сказала одна из колхозниц, — эти все могут!
— Нет, — отрезала Софичка, — такой подлости не может быть!
— Может, ради тебя оставят, — сказала одна из колхозниц насмешливо, — ты ведь на них горбатишься всю жизнь. Стахановка!
— Конечно, — согласилась Софичка, — я сейчас же пойду к председателю.
— Только не говори, что я рассказала, — предупредила та, что сообщила о собрании партийцев.
— Не бойся, — успокоила ее Софичка, — про тебя я не скажу.
Софичка положила на плечо свою мотыгу и быстро пошла в сторону дома. Она пришла домой и вымыла с мылом лицо и руки. Потом вымыла ноги. Переоделась в праздничное крепдешиновое платье, надела еще достаточно новые туфли. Потом надела на себя пиджак, сунув во внутренний карман два своих ордена и кипу грамот за трудовую доблесть. Пошла в правление колхоза. Через полчаса она уже входила в кабинет председателя колхоза.
— Здравствуй, Софичка, — сказал председатель колхоза, поднимая лицо над бумагами.
— Здравствуйте, — ответила Софичка и приблизилась к столу.
— Дело какое? Садись, — сказал председатель, привставая и приветливо глядя ей в лицо.
— Нет, я постою, — сказала Софичка и подошла к столу.
— Так что тебя привело? — спросил председатель.
«Эх, если бы хоть четверть колхозников работали так, как она, чегемский колхоз был бы первым в районе», — с бесплодной грустью подумал он.
— Это правда, что греков и турок будут выселять из Чегема? — дрогнувшим голосом спросила Софичка.
— Кто тебе сказал? — спросил председатель, и по тени страха, наплывшей на его лицо, она поняла, что это правда.
— Люди говорят, — сказала Софичка и прямо в глаза ему посмотрела своими лучистыми глазами.
— Хоть и правда — тебе-то что?
— Я к тому, — разъяснила Софичка, — чтобы семью старого Хасана не выселять. Куда ж им ехать, старикам с детьми?
Тут председатель вспомнил, что они родственники.
— Это дело политическое, — тихо сказал он устрашающим голосом, — у нас не спрашивают, кого выселять.
— Я к тому, — сказала Софичка, — чтобы вы замолвили за него словечко. Я же кумхозу всю жизнь отдала…
— Знаю, Софичка, — ответил председатель, — и мы тебя любим за это, и государство тебя орденами наградило. Шутка ли!
— Я к тому, — сказала Софичка, — что это уж очень подло получается. Куда же в Сибирь уезжать старикам с детьми?
— Я же тебе говорю, Софичка, что это дело политическое, — терпеливо повторил председатель, — у нас никто не спрашивает. Это Москва решает. Москва!
— Я к тому, — повторила Софичка, — что они там не выживут.
— Ну, что ты заладила, Софичка, — терпеливо повторил председатель, — это дело политическое. Я даже заикнуться об этом не могу. Когда тебя взяли в НКВД, я сам позвонил секретарю райкома, и тебя выпустили. А тут и заикнуться нельзя.
— А кто же может им помочь?
— Никто, никто, — отвечал председатель, теряя терпение.
— А когда им ехать? — спросила Софичка, как бы переходя к другой мысли. И у председателя отлегло.
— Тебе я скажу, — наклонился к ней председатель, — хоть это тайна. Завтра или послезавтра за ними придут машины.
— Выходит, — сказала Софичка, — мне пора собираться?
— Не дури, — заволновался председатель, — тебе-то зачем собираться?
— Кому как не мне, — ответила Софичка, — у них родственников больше нет.
— Не сходи с ума, Софичка, — растерялся председатель, — зачем тебе ехать в Сибирь? Там зима почти круглый год.
— Вот я и думаю, — сказала Софичка, роясь во внутреннем кармане пиджака, — до чего же подло стариков с детишками туда отпускать одних.
Она вынула из кармана кипу грамот и ордена и положила все это на стол.
— Это еще что? — удивился председатель.
— Раз вы не можете помочь моим старикам, заберите это себе, — сказала Софичка, — выходит, вы меня, как дурочку, обманывали этими побрякушками. Не нужны они мне.
— Ты что, Софичка, не дури! — крикнул председатель, вскакивая с места, но Софичка уже выходила из его кабинета, так и не обернувшись на его голос.
Самое забавное, пожалуй, состоит в том, что через год, когда она вместе со своими стариками и детишками жила на далеком острове на Енисее, ордена вместе со всеми грамотами аккуратно пришли на ее имя. И лейтенант, присматривавший за ссыльными, дивясь ее наградам, выдал ей все и, покачав головой, как позже рассказывала Софичка, сказал:
— Кто же такую героиню мог выслать? Ебреи, наверно…
Тогда шла уже антикосмополитическая кампания, и в голове у лейтенанта все перепуталось. Софичка об этой кампании ничего не знала.
— А при чем тут ебреи, — ответила Софичка лейтенанту, — я их и в глаза никогда не видела.
Потом Софичка завернула ордена в эти грамоты и сбросила в Енисей. Ордена были достаточно тяжелые, и ком наград легко пошел на дно.
…Софичка быстро шла к дому старого Хасана. «Если завтра ехать, — думала она, — надо успеть все приготовить: и еду, и одежду, и утварь. А что делать со скотом, с курами? — волновалась Софичка. — Надо и мне быть готовой».
Она вошла в дом старого Хасана. Он сидел на кухне у открытого очага. Оказывается, он уже слыхал про высылку, только не знал, что это будет так скоро.
— Если б не эти сироты, — сказал старый Хасан, — я бы никуда не уехал. Я бы застрелил свою старуху и сам застрелился бы. Придется ехать в эту распроклятую Сибирь.
— Ничего, — успокоила его Софичка, — я еду с вами. Как-нибудь выживем.
Старый Хасан посмотрел на Софичку, и глаза у него увлажнились.
— Бог отблагодарит тебя, Софичка. Но что скажут твои родственники?
— Я их уговорю, — сказала Софичка, — вы не беспокойтесь. Пока собирайте вещи. Я пойду к своим. К вечеру вернусь.
Софичка вышла из дома старого Хасана и пошла по верхнечегемской дороге. Не заходя к себе, она прямо направилась к Большому Дому.
Когда она рассказала о своем намерении ехать в Сибирь вместе со старым Хасаном и его семьей, тетя Нуца запричитала, а дядя Кязым стал уговаривать ее не делать этой глупости. Сколько он ее ни ругал и ни отговаривал, Софичка стояла на своем.
Поняв, что решение ее бесповоротно, он сказал ей, чтобы она оставила ему свою корову и все ценные вещи, которые она не может вывезти с собой. Он дал ей две тысячи рублей, чтобы она могла в первое время покупать на месте продукты и что понадобится по дому.
Вместе с дядей Кязымом и тетей Нуцей они спустились к ней домой и стали собирать ее в дорогу. Собрав два чемодана и осторожно вложив туда большую фотографию мужа, Софичка с кувшином спустилась к роднику а оттуда, как обычно, вернулась на могилу мужа. Она постояла над ним и рассказала ему обо всем. Она сказала, что, несмотря на высылку, надеется, что когда-нибудь они вернутся, и тогда она ему расскажет об их сибирской жизни. Как всегда, после разговора с мужем на душе у нее полегчало. Она поняла, что муж всячески одобряет ее решение не оставлять его родителей и племянников.
Возвратившись на родник, она набрала кубышкой, плававшей на поверхности родника, свежей воды и долго тянула вкусную ледяную воду. Софичка была уверена, что такой воды нет больше нигде, а в Сибири не будет и подавно. Ей хотелось запомнить вкус родной воды.
