Евгений Дубровин - В ожидании козы

– Да так… Виталька рассказывал, небось…

Она не стала читать мне мораль, что обязательно сделала бы моя мать, а просто вздохнула и сказала, что нас ожидают неприятности, что завхоз ходит по квартирам учителей и потрясает сорванной стенгазетой. Замазка еще куда ни шло, а вот за стенгазету обязательно Витальку исключат, несмотря на то, что она учительница в этой школе. Мне же и думать нечего учиться там. Далее она сказала, что из-за меня у моего отца могут быть серьезные осложнения…

– Какие? – удивился я. – Он-то тут при чем?

– Ну как же… ты уже не маленький… должен понимать… он ведь…

– Он партизан.

– Разумеется, – поспешно согласилась она. – Но я слышала, ему не дали до сих пор паспорта… Люди такие жестокие, начнут болтать, что это он тебя так воспитал…

Я похолодел. Такой неожиданный поворот не приходил мне в голову.

– Он воевал во Франции. У него награды есть… даже благодарность французского правительства. Я сам видел.

– Не сомневаюсь. Но лучше бы вы ее не срывали.

– Что же вы посоветуете?

Она долго молчала, только слышалось хлюпанье воды…

– Вот если бы вы не сами пошли, а вас кто-то послал… – сказала она, не оборачиваясь.

Я сразу понял все. Ее подослал Виталька. Это его работа. Я представил, как все было: он стал угрожать, что напишет отцу про этого… в белой рубашке, который принес полевые цветы, и заставил ее уговорить меня.

– Нет! – сказал я. – Это подлость!

Она уже кончила стирать и стала укладывать белье в таз. Она согласилась, что это не совсем красиво, но когда речь идет о благополучии стольких людей… В конце концов можно сделать механический подсчет: один человек или две семьи. Причем этот человек даже никогда не узнает. Она постарается сделать так, чтобы его не вызывали, не ходили домой…

Бедный Комендант… Он и не знает, что вокруг него вдруг столько сплелось…

– И потом, кто он такой? Известный в поселке бандит, вор, хулиган.

– Нет, нет… Комендант не такой…

– Ну сделай это ради меня, – сказала она совсем как девочка и заплакала. – Сделай…

Она сидела на земле, поджав колени, и ее узкие плечи дрожали. Мокрые волосы рассыпались по плечам. И мне вдруг стало очень жалко ее…

– Ну хорошо…

Все равно завтра-послезавтра мы будем далеко отсюда…

– Я видел, как ты нес таз, – сказал Вад.

– Видел так видел.

– Это она тебя попросила.

– Да.

Разговор зашел в тупик, и мы стали смотреть в окно. Ваду, видно, многое хотелось сказать мне, но он сдерживал себя.

– Завтра надо бежать – сказал я.

Вад подумал.

– Почему?

– Так… надо… Вдруг отец вернется раньше.

При слове «отец» Вад вздрогнул.

– Может быть, он сопьется.

– Он не сопьется. Он был во Франции, там сколько вина, и то не спился.

– Тогда, может быть, он влюбится… Видел, какая Виталькина мать красивая. Не то что у нас.

Вад оживился. Ему очень понравилась эта мысль.

– Вот здорово было бы! Ха-ха-ха! Виталька Ерманский… Вот бы покрутился, ложкой по лбу – р-раз!

Я представил себе Витальку под пятой Диктатора, и мне тоже стало смешно. Смеясь, я машинально продолжал смотреть в окно. Кто-то подошел к нашей калитке и стал открывать ее. Калитка открылась, и я увидел дядю Авеса собственной персоной, тащившего чемоданы. Пока мы таращили на него глаза, дядя Авес пересек двор и поднялся на крыльцо. Я посмотрел на Вада, Вад посмотрел на меня.

В это время дверь распахнулась и на пороге появился дядя. У него был очень сердитый вид. Авес Чивонави поставил на пол чемодан. Это был наш пропавший чемодан.

– Д-з-з-з, – сказал дядя Авес.

Я глянул дяде в рот и обомлел: рот был полон лошадиных железных зубов, в которых отражались наши окна.

Дядюшка продолжал сердиться и что-то говорить, но его челюсти издавали лишь скрежет, как забуксовавший трактор. Пробуксовав с минуту, Авес в сердцах плюнул и стал вытаскивать изо рта металлические челюсти. Челюсти не вытаскивались. Дядя злился. Я догадался принести нож, и дядя Авес, осторожно постукивая ручкой себе по зубам, освободился от челюстей. Без челюстей дядюшка шипел как гусь, но все-таки его можно было понять.

– Тевирп! – сказал дядя сердито. – Река Хунцы. До самого Новороссийска искал вас по всему поезду, чертовы трюфели! Жрать нечего, денег нет, в руках чемодан с порохом. Избавиться от меня хотели? Диверсантом сделать? Где родители? Я им все выскажу!

Узнав, что родители уехали за козой и мы тут хозяева, Авес Чивонави сразу пришел в хорошее расположение духа.

– Ну ладно, – прошипел он. – Тащите шаматье, а там видно будет, река Хунцы.

Во дворе, моя чугун, мы стали с Вадом совещаться. Вопрос обсуждался старый: кто дядя Авес? Материн ли он брат или какой-то проходимец? Вад стоял за брата, я – за проходимца.

– Все-таки ведь он приехал, – говорил Вад. – И чемодан притащил.

– В чемодане все и дело. Сначала он его спер, а потом увидел, что там порох, и решил вернуться.

– Зачем?

– А что, ему плохо у нас было? Ел, спал, ничего не делал. Может быть, дядя Авес – особая разновидность бандита. Так сказать, бандит на пенсии. Сил уж нет, здоровье шалит. Вот он и удалился от дел, ездит, выискивает доверчивые семьи, прикидывается каким-нибудь родственником. Помнишь, отец говорил? А заметил, рожа какая подранная. А зубы куда делись?

Мы еще немного поспорили о дяде Авесе и решили на всякий случай проверить у него документы. Побег мы отложили до выяснения дядиной личности.

Обед прошел в молчании, так как дядя Авес мог есть, только вставив челюсти. Пообедав, дядя Авес Чивонави вынул челюсти, разобрал их, прополоскал в воде и поставил сушиться на печку.

– У меня плохое здоровье, – сказал дядя. – Мне давно пора поправляться. На ужин сварите мне тройку яиц, только всмятку. Я люблю всмятку. А наутро зарубите курицу.

Я охотно объяснил дяде Авесу, что курицы у нас нет. Нет даже петушка. И яиц нет. Осталось лишь немного постного масла (дядя Авес поморщился: он не любил постное масло), пшена и сала («Сало – это хорошо», – заметил дядюшка), и то все это отец добыл с большим трудом, так как в Утином голод. Сообщение, что в Утином голод, произвело на дядю Авеса плохое впечатление.

– Зачем же вы сюда приехали – спросил он и добавил, немного подумав: – Черт бы вас побрал.

Впрочем, вскоре он успокоился – у дяди плохое настроение долго не задерживалось – и принялся нам рассказывать о своих железнодорожных приключениях.

– Привязался, река Хунцы, какой-то тип в поезде. Давай, говорит, тебе зубы вставлю. Я ему отвечаю: «Отвяжись. Я своими зубами доволен», а он не отстает. Сначала сотню требовал, а потом так себя разгорячил, что сам заплатить готов, лишь бы вставить. Люблю, говорит, когда мой товар украшает человека. До самого Новороссийска, гад, приставал, а в Новороссийске затащил к себе, напоил, выбил мне зубы и вставил железные, шкура такая. Видите, я весь поцарапанный?

История была неправдоподобной, но Авес Чивонави рассказывал ее с увлечением. Кончив рассказывать, дядя Авес сладко потянулся и сказал, что ему хочется спать, так как он очень устал. Затем дядя взобрался на родительскую кровать, даже не сняв сваи галифе, и тут же захрапел, правда, успев перед этим пробормотать:

– Но я все равно вас не брошу, река Хунцы.

Подождав, пока дядюшкин храп станет устойчивее мы принялись обыскивать его пальто и гимнастерку. Там никаких документов не было.

– Может быть, они в галифе? – прошептал Вад.

В это время Авес Чивонави храпанул особенно сильно и перевернулся на бок. Из брюк галифе высунулось дуло пистолета.

Первой моей мыслью было кинуться на дядю и обезоружить его, но потом я просто-напросто испугался. Мне показалось, что Авес Чивонави вовсе не спит, а сладит за нами прищуренными глазами, и достаточно мне сделать движение, как он спокойно сунет руку в карман и наставит на меня пистолет.

Я сделал безразличное лицо и вышел из дому. Вад выскочил следом. На крыльце мы уставились друг на друга.

– Ты думаешь, он спит? – спросил я тихо.

– Да… – неуверенно ответил брат.

– Мне показалось, он следил, когда мы проверяли карманы.

– Ерунда! – сказал Вад. Он посмотрел на небо. – А сегодня теплая ночь будет. Давай спать в сарае.

– Давай, – охотно согласился я.

Ночь оказалась холодной, и мы дрожали, как цуцики. Только под утро, крепко прижавшись друг к другу, мы заснули.

– Тевирп! – вдруг раздалось над ухом.

Я вскочил и увидел прямо перед собой улыбающуюся скроенную из кусочков физиономию своего дяди. В руках дядя держал челюсти и полировал их суконкой.

– Вы что ж это, трюфели, от меня удрали. Дверь не заперта, по дому чужие люди разгуливают.

За спиной Авеса я увидел Витальку Ерманского.

– Пора идти, – сказал он мрачно. – Мать уже ушла.

– Куда идти? Куда идти? – забеспокоился дядя. – А завтрак кто будет готовить? Уже девятый час, а печка не растоплена. Мне врачи прописали регулярное питание. Иди топи печку. Я тебя никуда не пускаю.