— Я ни к кому не навязываюсь, — ответил Гриша сурово. — А вот ты мотаешься как привидение и весь в губной помаде. Ты что себе вообразил, несчастный?!
— Люблю его! — сказал Башлыков Кире и всему столу. — У него сердце как одуванчик. Ты, Гриша, меня не ругай! Меня сегодня нельзя ругать... А-а, это ты, Шурочка? Тебе понравилась жареная утка? Это Анюта придумала, чтобы заказать утку. Я был против. Я хотел, чтобы на горячее была киевская котлета. Это как-то солиднее.
— Какой ты смешной, Кирька! — сказала Шурочка и потянулась губами и руками и расцеловала именинника.
Гриша давно не видел лучшего друга захмелевшим, а счастливым и глупым не видел никогда. Он растрогался.
— Очумел наш будущий академик, — объяснил он Кире. — Не выдержал испытания медными трубами.
— Диссертация — ерунда! — Башлыков скривился в сумеречной усмешке. — Это лишь повод. А вот когда собираются вместе хорошие люди — это значительно. Это как дуновение вечности. Не правда ли, друзья?
Новохатов почувствовал необходимость сходить в туалет и увел с собой Кирьяна. Там он заставил его умыться и причесаться. Он вытер Кирьяну лицо своим платком.
— Я всегда тебя слушался, всегда! — вспомнил Кирьян. — Никого так не слушался в жизни, как тебя. Почему это, Гриша? Как это объяснить?
Новохатов с улыбкой смотрел на умильную, хитрую физию друга и вдруг ощутил укол непонятной тоски. Точно сверху откуда-то, из туманной выси, его поманили, незрячего. Он тоже умылся, закурил, дал сигарету другу. В туалете у окошка хорошо было стоять, тихо, свежий сквознячок тянул из форточки.
— Ну ответь! Почему я тебе подчиняюсь, всегда подчиняюсь? — капризничал Башлыков. — Какая в тебе сила, которая выше моей? Ведь есть эта сила, есть? Да я чувствую, что она есть. Эх, Гриша, не понимаешь ты себя!
Новохатов курил, и тоска, попытавшаяся его скрутить, потянулась с дымом в форточку.
— Что-то меня мучает, Кирька, а что — не пойму. В голове иной раз сосет, как в вакууме. Невтерпеж. Словно там мало чего осталось и жить больше нечем. У тебя так бывает?
— У тебя с женой все в порядке?
Новохатов хотел ответить честно, но не сумел. Он сам правды не знал.
— Не в жене дело. Наверное, в возрасте. Наверное, лимит восприимчивости и любопытства исчерпан. Я как-то поймал себя на мысли, что мне ничего особенно не хочется. Понимаешь? Сильных желаний нет. А вроде рановато, да?
— Все-таки диссертацию защищать надо, — уверил его Кирьян. — Надо двигаться.
— Дурак ты, Кирька! Так бы и звезданул по тупой башке. Диссертация! Вот что запомни, если ты на своей диссертации, на этой и на следующей, и вообще на науке зациклишься, то тебе придет конец еще раньше, чем мне. Ты попросту превратишься в приложение к какой-нибудь своей гениальной схеме.
— Почему? — удивился Кирьян. Осторожно так удивился, как бы заранее соглашаясь.
У Новохатова пропала охота продолжать неуместный разговор. Да и что он мог сказать? Потешить друга тем, что заново пережевывает детские вопросы? А он их таки начал пережевывать, причем со смутным удовольствием, с затаенной гордостью впервые приобщившегося к высшей мудрости. Правда, все не совсем так. Он не передумывал заново вечные вопросы о бытии и смерти, он их теперь, может с опозданием, переваривал, выдавливал из нервных клеток, как накопившиеся шлаки. Сегодня утром в автобусе он вдруг, уткнувшись в окно, недоспавший, задумался о том, что, по-видимому, в жизни, как в природе, ничего нет загадочного. Нет ничего непредсказуемого в каждой отдельной судьбе. Необычные ситуации, в которые попадает человек, только поверхностному взгляду могут показаться случайными и зависящими от обстоятельств; на самом деле они неумолимо вытекают из характера человека, свойственны только определенной индивидуальности. То есть не случайности втягивают слабенького человека в свой неумолимый круговорот, а, напротив, сам он, проходя невредимым мимо тысячи ловушек, даже их не замечая, непременно попадает лишь в одну, ему соразмерную, и уж с восторгом или с нехотением, но увязает в ней по уши. Мыслишка была худосочная, так, для минутного употребления, но зато как она пришлась по сердцу Новохатову, каким блеском озарения пронзила его сознание. Что же, вот об этом и говорить с меланхоличным и всезнающим Кирьяном? Есть вещи, которые постигаются чувством, а уму представляются, искушенному, отрепетированному уму, смешными и поверхностными.
— Ты больше не пей, дорогой! — мягко посоветовал Новохатов другу, обреченно швырнув окурок в унитаз.
В зале уже надсаживалась стереорадиола (на оркестр триумфатор все же не потянул) и многие танцевали. Кира курила, и Новохатов подумал, что напрасно она это делает. Шурочка тоже курила, манерно держа руку с сигаретой на отлете. Одиноко сидел на своем месте Антон Сидорович. У него был изможденный вид. Новохатов подошел к нему Антон Сидорович подался навстречу, забавно, мелко затряс бороденкой.
— Вы отлично говорили, лучше всех! — сказал Гриша, сел рядом и наполнил рюмку Антона Сидоровича.
— Да уж. Из меня оратор как из бабки футболист. Ты мне, Гриша, не наливай, не надо. Мне и без вина хорошо. Тебе-то хорошо?
— Мне очень хорошо. Такой праздник. Как свадьба.
— Свадьба не свадьба, а все же... не подкачал Кирюша, а? Мне его начальник, вон тот с усами, сейчас по секрету сказал — ваш сын, дескать, далеко пойдет в своей области, мы еще все перед ним рас... расшаркиваться будем. Дескать, ум у него необыкновенного научного склада. И я тут, Гриша, сижу думаю — в кого ум? Не в меня же. У меня какой ум — две руки, поделиться нечем. А знаешь, в кого?.. В мать. Не дожила она, дай ей бог покоя. Но Кирьян в нее. Надя книжная была женщина, даром что без образования, без никакого, а с понятием. Я перед ней, мужик, пасовал. Куда! Как иной раз рассудит — министр. Но по-житейски. Без особых там... А Кирьян, ты посмотри, на какие вершины прет. Голову в шапке не задерешь, свалится. И друзей каких обрел — вот ты, например. Такие друзья с кем попало дружить не станут, верно говорю.
Новохатов смотрел, как Кирьян вел в танце свою Анюту, бережно, учтиво.
— Вам бы съехаться с ними, — сказал он. — Одному ведь скучно жить.
— Не надо! — Антон Сидорович испуганно махнул рукой. — Я им на что? Когда есть на что — зовут. Не обижают. Да ты сам знаешь. С детями я всегда. Не-е, ты, пожалуйста, Кирьку не подначивай. Я уж там буду, где с Надей был. Вдруг...
— Что вдруг? — насторожился Новохатов.
— Да нет, я так. Мне в своей хатенке мило. Никому не в тягость.
— Ладно, — Гриша хлебнул шипучего «Байкала». — Надо нам как-нибудь на ипподром сходить. Вы не против?
— А чего, — легко согласился Антон Сидорович. — Давай и сходим. Теперь можно. Нади нету, никто не осудит. Я уж так-то давно собираюсь. Да все дела, дел разных много.
Кира пошла танцевать с каким-то незнакомым дылдой в бакенбардах, и Новохатов тут же пригласил Шурочку. В нем сразу закипело желание выкинуть какой-нибудь фортель, как-то выплеснуться. Он не умел, как прежде, раствориться в общем веселье, разнежиться и начать говорить всем приятное. Он был безутешен оттого, что Кира танцевала с дылдой в бакенбардах. Она не чувствует его настроения. А что она вообще чувствует?
— У тебя очаровательная жена, — сказала Шурочка. — Я сегодня в этом окончательно убедилась. Мы так славно, откровенно поговорили. Чудесный вечер!
— Идиотский вечер, — отрезал Новохатов. — Только и радости что сбились в стадо и нажрались.
Шурочка поежилась: он слишком сильно стиснул ее плечи.
— Давно ты стал считать своих друзей стадом?
— У меня здесь нет друзей, один Кирьян. Может, у меня вообще нет друзей.
Фраза прозвучала кокетливо, убого, и его внутреннее ожесточение стало нестерпимым. Шурочкино прелестное лицо мерцало двумя синими огнями, окруженными пепельным пухом. Он подумал, что эта гибкая зверушка в его руках — лакомый кусочек. Он подумал, что от такой добычи лишь дурак может отказаться. А Кира, гордячка, даже и не глядела в его сторону. Беседовала с кавалером, откинув голову таким родным движением. Дылда млеет. Еще бы! И вон и Кирьян в блаженной потере пульса чуть не повалил на пол Анюту, споткнувшись. Оба хохочут. Какие-то пожилые джентльмены трясутся в современных конвульсиях. Всем весело. Пляши, ребята! Смерть уже побеждена, месячной зарплаты хватает на полгода. Нет, зря он сказал Шурочке про стадо. Это не стадо, это театр марионеток, которых всю жизнь дергают за ниточки. И он сам марионетка, и Кирьян, толкующий о необходимости научного продвижения. Какого продвижения? В какую сторону? Да все в ту же — к кладбищу, к кладбищу! Поглядеть бы в глаза режиссеру, который руководит этим театром. Хоть разок.
— Что с тобой, Гриша? — участливо спросила Шурочка. — Я, правда, тебя сто лет не видела, но мне кажется, с тобой происходит что-то неладное.
«Вот оно! — подумал Новохатов. — На эту удочку мы всегда попадаемся. Так и ждем, чтобы красивая женщина почесала нас за ухом, проявила участие к нашей особе, выделила из остальных».
