— Я и есть как раз тот, второй, который выпрыгнул из лодки… И видишь, живой. Выплыл, хотя и наглотался воды… Под камнем я лежал.
Он показал на берег.
— Вон, под тем камнем.
Дедушка Арсений схватил его руку. Одним бесшумным движением люди сомкнулись вокруг штурмана. Теперь всем стало видно, как блестит его седина.
— Братцы!.. Товарищи!.. — закричал Михайло, задыхаясь. — Человек-то у нас какой! Хлеб-соль ему, товарищи, родному! Ко мне в гости прошу!..
Волков оглянулся по сторонам, каждый звал его к себе, каждый протягивал руку.
Но дедушка Арсений крикнул:
— Мое первое право, чтобы зашел ко мне в хату такой человек!
И Волков, крепко пожав руку старику, согласился.
Мы шли обратно по берегу после заката, в синей вечерней тишине.
Уже зажигались огни в поселке и у причала на наших маленьких кораблях.
Моря почти не было слышно, изредка только где-то близко шуршала осторожная волна.
Шагая рядом со штурманом, дедушка Арсений спросил:
— С какого моря теперь прибыли? С Черного?
— Нет, с Балтики, — ответил Волков. — На «Тереке» работаю — старпом.
— Сын у меня тоже где-то болтается по морям, — смущенно сказал Арсений. — Лет двадцать, как носа не кажет домой… Слышали, может?
— А как фамилия? Может быть…
— Горелый… Семен Арсеньевич… Боцманом он.
Волков остановился. Глубокий кашель захватил ему дыхание, было слышно, как хрипит у него в горле. Так, покачиваясь, он стоял целую минуту.
— Ничего, — сказал он, пересиливая приступ, — это… старое у меня… Горелого я знаю… Где-то он работает на корабле…
— Во как! — восторженно закричал Арсений. — Этот не изменит морю. Никогда!
Мы простились на причале, и Волков сказал, что завтра вместе с нами отплывает в Бердянск.
К дедушке Арсению собирался народ, и каждый нес штурману Волкову слово привета и дружбы, и все же он не смог долго пробыть у старика из-за этого приступа болезни. Мы удивились, когда уже через час он вошел на борт шхуны.
Спать, однако, он не лег. Целую ночь простоял на палубе и даже не заметил, что вахтенный набросил ему на плечи теплый бушлат.
В Бердянск мы уходили на заре. Уже убирали швартовы, когда Волков окликнул меня.
— Может быть, я не прав, — сказал он тихо. — Я обманул старика…
Я глянул ему в глаза. Они смотрели открыто.
— В тополе этом его, Горелого, кровь… Семен там стоял… Сеня Горелый, мой товарищ… Рыбак, солдат, герой…
Я отвернулся, до боли сжав зубы.
Мы уже выходили в море. Вершина тополя пылала в лучах восхода, и, когда ветер качал эту могучую вершину, охваченную огнем, он был похож на факел, на памятник, живой, полный силы.
В эту теплую и ясную весну над нашим побережьем почти не лежали туманы. Только иногда, по утрам, синяя дымка заволакивала взморье, но и она таяла при первых лучах солнца, и было так радостно в час восхода выйти на нос нашей маленькой шхуны и словно лететь над морем, над золотистой солнечной тропой.
Старые рыбаки говорили, что в этом году будет счастливый лов. Шел слух, что уже идет стерлядь. Эта большая, тяжелая, со свинцовым отливом рыба так и чудилась нам в белесой глубине.
Мы бродили у побережья, развозя снасти на промысла, от Керчи до Туапсе и обратно, почти до Очакова. Нас было шестеро на шхуне, все молодые, почти однолетки, и все из одного порта; и не было промысла, где бы ни встретили нас шумным весельем, как будто сами мы были вестниками удачи.
В эту раннюю пору в море по ночам редко можно было встретить рыбачьи суда. Они собирались в устьях рек и в тихих заливах.
Шкипер наш Алеша Дрозд, рослый и всегда загорелый, недаром шутил, что море отдано нам в аренду. Мы привыкли к этому затишью на рейдах, затишью перед страдой, к редким встречам с транспортными судами. Но тем более все мы были удивлены, когда, обогнув Черный мыс (у него суровая слава — штормы), увидели далеко в море целую флотилию рыбачьих судов. Сколько их было там? Наверное, не менее сотни. Это была не колонна: никакого строя не было заметно — просто огромное сборище баркасов, катеров и шаланд.
Алексей быстро взбежал на бак, вытащил из футляра бинокль. Он долго вглядывался, но, видимо, ничего не понял. Обернувшись к рулевому, он махнул рукой:
— Лево руля!
Мы развернулись навстречу зыби и теперь шли прямо на рыбачьи суда. Издали, может быть, на расстоянии полукилометра, мы услышали дружный и непрерывный крик и тотчас увидели, как на всех мачтах в розовом свете зари, словно стая птиц, взвились флаги.
— Это эпроновцы! — крикнул Алексей, не отрываясь от бинокля, — Они поднимают корабль…
Мы столпились вокруг него, протягивая руки к биноклю, но он ничего больше не говорил, только топтался от нетерпения по палубе. И всем нам, хотя ветер с утра засвежел, теперь казалось, что парус «полощет», что слишком лениво режет форштевень волну.
Лишь несколько человек на баркасах заметили наш приход. Старый рыбак улыбнулся и махнул нам рукой. Кто-то сказал негромко:
— К часу поспели.
Но мы уже не смотрели по сторонам. Мы вошли в этот широкий круг кораблей, как в хоровод. И тревога ожидания, и надежда, и радость охватили нас, как этот свежий утренний ветер.
Из мутной, бурлящей воды уже показались понтоны, и вслед за ними медленно выплывал боевой мостик корабля. Жадная волна клокотала на нем, но мостик поднимался все выше, и клочья пены все слабее метались у его поручней, постепенно утихая, словно обессилев. И вот обломок мачты показался над волной; раздался шум, словно вздох огромного существа, и стройный, острый нос корабля выплыл из пучины.
На борту его, усеянном раковинами, еще можно было прочесть краткую надпись «Зет». Это был немецкий миноносец, о нем на побережье хорошо помнили рыбаки. Небольшая пушка, поставленная на его баке, слепо смотрела в небо, и ржавая вода, красная от света, как кровь, медленно стекала из ее зияющего жерла.
От водолазного катера к носу корабля стремительно подлетела шлюпка, и два человека легко вскочили на бак. Веселые, коренастые, мокрые от брызг, они сняли кепки и вдруг крепко обнялись. И на всех судах люди бросились к поручням, не стало слышно ни ветра, ни звонких голосов, грохот прокатился над морем: это рыбаки заплясали на палубах баркасов. Плавной широкой волной наше знамя развернулось на флагштоке миноносца.
Внизу, в трюмах, дружно гремели молотки котельщиков, когда мы взошли на палубу корабля. Груды раковин светились на ней в ярком солнце, как тлеющий жар, густым черным узором покрыли они мачту и надстройки, и только местами проглядывала влажная броня. Но из машинного отделения уже передавали, что механизмы в порядке; каждая весть из трюмов, словно эхо, летела над флотилией рыбачьих судов.
Долго не хотелось уходить нам с палубы этого корабля; стальное тело его, уже почувствовавшее волну, казалось, наполняется новой и яростной силой.
Почему-то все, кто вместе с нами взошли на корабль, теперь спешили наверх, к каюте командира. Мы тоже поднялись на спардек. Там, у трапа, ведущего на мостик., в тесном кругу водолазов, металлистов, рыбаков, стоял седой усатый человек в синей морской робе. Он медленно листал толстый, в желтой кожаной обложке журнал; небольшой сейф, разрезанный автогеном, стоял у его ног. Человек хмурил брови, пальцы его дрожали, когда он переворачивал страницу, и с каждым опущенным листом люди все теснее сдвигались вокруг него. Женщина, загорелая рыбачка в бушлате и светлом платке, стояла рядом с ним, и он нарочно медлил, чтобы и она успела просмотреть каждую страницу. Вдруг она встрепенулась:
— Это он!..
И несколько человек одновременно тихо спросили:
— Отто?
Усатый молчал некоторое время. Потом он наклонил голову:
— Да, это он.
Я заглянул через его плечо: с маленькой бледной фотографии смотрело лицо матроса, открытое и будто уже знакомое мне.
Женщина взяла журнал и, не закрывая, лишь прижав его к груди, медленно пошла, вдоль палубы к трапу. Товарищи молча шли вслед за ней. Только усатый остался на месте. Опустив голову и закрыв глаза, он стоял целую минуту, покачиваясь от легкого крена палубы, словно прислушиваясь к частому, как пулеметная дробь, грому молотков. Потом он выпрямился, тряхнул головой и пошел вслед за женщиной уже совершенно спокойный. У трапа его остановил Алексей.
— Кто это… Отто? — спросил он.
Усатый посмотрел на него удивленно.
— Мы не здешние, — сказал Алеша. — Мы с транспортной шхуны.
— А, понимаю, — сказал усатый и положил Алексею руку на плечо. — Был этот человек рулевым на этом самом миноносце. Встречались мы на пристани, у Ольги. Вот она…
Он посмотрел вслед женщине, которая уже спускалась на баркас. Все так же бережно она несла раскрытый журнал. Усатый помолчал, пережидая пулеметную дробь молотков.
