В восемь утра резкий телефонный звонок разбудил Куковерова. Он поспешно вскочил и, как был в одних носках, подошел к аппарату.
— Слушаю. Да. Кто? Степан Федорович Горбачев? Чем он занимается? Учитель? Какие сведения о нем? Ага! Через двадцать минут я буду у вас… Арестовать Струка?! Что вы! Это погубит все дело!
Учителя Горбачева допрашивал следователь по особым делам в присутствии Корта и начальника ЗУР'а.
Горбачев, — чернобородый, лысый, — был похож на разбойника, и, только присмотревшись, можно было заметить: он уже так устал от жизни, что уже ни на что решительное и смелое он не способен.
— Сколько лет вы живете здесь? — спросил его следователь.
— Я родился здесь, — ответил Горбачев звучным голосом, каким обычно говорят учителя. — Я уезжал только лет на пять во время войны. А с двадцатого года опять живу безвыездно.
— Участвовали вы в революционном движении 1905 года?
— Да. Я был максималистом.
— Вы, конечно, помните, что Златогорск двадцать лет тому назад горел так же, как горит сейчас?
— Конечно, помню.
— У нас есть сведения, что вас подозревали в поджогах.
— Это верно. Я был арестован по этому поводу. Меня некоторое время держали в тюрьме.
— Скажите, была ли почва для обвинения вас в поджоге?
Горбачев смутился.
— Как сказать… да, пожалуй, почва некоторая была.
— Расскажите нам откровенно, что вы знаете о тех поджогах и о вашем участии в них.
Горбачев опустил голову и некоторое время сидел молча, раздумывая.
— Мне тогда было 16 лет. Я учился в местной учительской семинарии. Мы, ученики, все были захвачены революционным движением. Каждый состоял в партии. У нас были социал-демократы и социалисты-революционеры. Я был с.-р. Однажды в наш семинарский кружок пришел студент прочесть свой реферат. Он был максималист. Он говорил горячо, спорил с нами. Он доказывал, что надо немедленно произвести социальную революцию, и даже, как сейчас помню, привел в доказательство карманьолу: «Земледельцам — поля, рудокопам — копи». Одним словом, я пошел после собрания за ним, и с того вечера сделался максималистом.
— Но поджоги, поджоги! — нетерпеливо спросил Корт.
— Поджоги? Поджоги были потом.
— Когда потом?
— Приблизительно через полгода. Сначала у нас было восстание. Мы, конечно, принимали в нем самое горячее участие. Потом победила реакция. Мы вдруг увидели, что наши мечты о социальном перевороте рушатся. И вот тогда к нам приехал странный делегат, якобы от московских максималистов. Он говорил нам: — Революция не удалась, потому что обыватель спит. Надо внести смуту в его жизнь. Он тогда проснется! — Как внести смуту? — Вышибать его из конуры, сжечь эту конуру, сделать его бездомным пролетарием, он тогда забунтует, и тогда смерть правительству и буржуям. — Нам, мальчишкам, эта мысль понравилась чрезвычайно, и мы решили действовать. В мае шестого года, в ветреную ночь, мы подожгли соляные амбары на берегу реки. Мы думали: сейчас соберется на пожар народ, мы произнесем зажигательные речи, народ бросится на полицию, на казаков, которых в то время в городе было очень много, и революция победит. Когда начался пожар, и сбежался народ, — я, замаскированный, начал призывать к восстанию. Обыватели сначала слушали. Потом кто-то заорал: «Вот он, поджигатель!» И я едва спасся. Тогда сгорело несколько кварталов. Утром мы увидели весь ужас своего дела. Мы тотчас решили, что сделали ошибку. Мы изгнали от себя московского «делегата».
— И пожары прекратились?
— О, нет! Пожары как раз запылали с особенной силой. Для всех было ясно, что кто-то поджигает город. Мы подозревали, что тут действует «делегат».
— Кто это «мы»?
— Мы — максималисты.
— Вас много было?
— Только трое… Между прочим, горели и другие города. Большой город Сызрань, например, сгорел от поджогов в течение двух дней.
— А слышали ли вы в то время фамилию Струка?
Горбачев подумал.
— Как будто… слышал. Но не могу припомнить, при каких обстоятельствах.
— Что же вы думаете о теперешних пожарах? — нетерпеливо спросил Корт.
— Я убежден, что теперь действуют какие-то недалекие люди, вроде нас, мальчиков. Мы тогда действовали во имя революции, а теперь действуют во имя контр-революции. Методы и подходы одинаковы. Я думаю, что и теперь за спинами глупых поджигателей есть какой-то «делегат» — таинственное лицо, которому очень выгодно, чтобы Златогорск горел.
— Виноват, а кто входил тогда в вашу организацию максималистов?
— Вы хотите знать фамилии?
— Да.
— Вот я входил.
— А кто был студент, так смутивший вас?
— Студент… фамилия его Куковеров. Учился в Москве.
— Теперь вы не знаете, где он?
— Не знаю.
— Посмотрите, вот этот гражданин вам не знаком?
Следователь показал рукой вправо. Горбачев оглянулся и вдруг начал медленно подниматься. Глаза у него стали круглыми.
— Это… это ты… это ты, Александр? — спросил он.
Куковеров быстро подошел к нему.
Александр ЯКОВЛЕВ
Борис ЛАВРЕНЕВ
Глава XIV. Выпавшее звено
Куковеров схватил допрашиваемого за плечо.
— Не валяйте дурака, гражданин. Это вам не поможет. Во-первых, я не Александр, а Борис, а, во-вторых, вы меня никогда раньше не видали. Бросьте комедии.
Горбачев осунулся в кресло, побледнев, и растерянно огляделся.
— Извините, мне нехорошо. Голова кружится.
Корт налил воды в стакан и поднес к губам Горбачева. Горбачев пил медленно, и было слышно, как постукивают о стекло его зубы. Выпив, он закрыл глаза, провел по лбу рукой и сказал:
— Я совсем не притворяюсь и не хочу ломать комедии. Я бы мог поклясться, что этот гражданин тот самый Саша Куковеров, который приезжал из Москвы в нашу организацию максималистов, как делегат центра.
— Что за чепуха? — вскрикнул озлившийся Корт.
Но Куковеров остановил его. Лицо Куковерова как-то все подтянулось, как подтягивается перед последним прыжком крупный хищный зверь. Все напряжение, казалось, сосредоточилось в сжатых губах и в колючей внимательности взгляда.
— Вы оправились? — спросил он Горбачева: — можете отвечать на вопросы?
— Да.
— Скажите, а вы точно помните, что фамилия этого студента была Куковеров? Вы не путаете? Вспомните, пожалуйста, как можно тщательней и спокойней.
Горбачев подумал одно мгновение.
— Нет, разве можно забыть фамилию человека, который причинил столько тревог и волнений. Я ее до смерти не забуду.
— И это, по-вашему, был я?
Горбачев поднял голову и долго, неотрывно смотрел в лицо инженера. Наконец, медленно и с раздумьем сказал:
— Конечно, прошло почти двадцать лет. Вы, то-есть тот студент, были совсем мальчиком, но все же, когда я вас увидел, я сразу узнал. Вот почему я так и кинулся к вам.
— Любопытно, — бросил Куковеров, оборачиваясь к недоумевающему Корту и следователю: — или невероятное совпадение и сходство, или невероятная… Впрочем, это неважно. Скажите, а вы не помните случайно, кроме вас, этот студент… Куковеров ни с кем не встречался в городе?
Горбачев сморщил брови.
— Вот вы спрашивали меня о Струке, — обратился он к следователю: — и я сказал, что слышал эту фамилию, но не могу сразу вспомнить где. А теперь припоминаю, что Куковеров упоминал о нем, как о каком-то своем родственнике.
Куковеров наклонился ближе к Горбачеву.
— Так, так, — протянул он и быстро спросил: — а вы сами, кроме фамилии Горбачева, не носили никаких фамилий?
Горбачев мгновенно метнул взглядом в напряженное лицо инженера.
— Нет, — сказал он возмущенно: — что за вопрос?
— А вот что, — крикнул Куковеров, выпрямляясь, и выбросил руку к бороде Горбачева. Пальцы вцепились в бороду, рванули, и перед допрашивавшими предстало лишенное привязных украшений голое и испитое лицо.
— Ах, — вскрикнул Корт.
— Держи… стой, — заорал Куковеров.
Но было поздно. Вскочивший человек с неожиданной силой опрокинул тяжелый стол на Куковерова, следователя и начальника ЗУР'а. Перепрыгнув через них, он молниеносным ударом сбил с ног ухватившегося за кобур Корта, и, прыгнув на подоконник, скатился в сад с высоты второго этажа. Выкарабкавшийся из-под стола начальник ЗУР'а поднял револьвер.
— Бах, — коротко треснул выстрел.
— У, чорт, промазал, — яростно рявкнул начальник ЗУР'а. В комнату вбежали агенты.
— Немедленно в погоню. Оцепите весь сад конными. Он не уйдет.
Агенты бросились вон. Но Куковеров, вскочивший на ноги, остановил их.
— Не нужно. Чорт с ним, пусть бежит. Толку мало, если и поймаем. Нам нужно найти настоящего Горбачева, если только они не увезли его, как Берлогу, или не ухлопали.
