Через месяц после разговора с философом, который, кстати сказать, все ближе и ближе сходился со мной и даже выполнял некоторые мои поручения, вышел первый номер подпольной газеты.
Технически она была выполнена плохо, но зато содержание! Она называла все вещи своими именами. Это было не так уж мало, когда правительство больше всего боялось именно правды. Мы втихомолку запасались оружием, а я, углубившись в старинные — эпохи великой революции — книги, учился революционной стратегии и тактике ее великих вождей.
План был простой: это была операция, рассчитанная на неожиданный натиск: мы захватываем пункты, в которых сосредоточено оружие, арестуем правительство, а дальше все идет как по маслу: войска не поддержат правительство, которое не способно само защитить себя.
И, как мне казалось, обстоятельства благоприятствовали нам. Правительство слепо и глухо. Отсутствие малейших репрессий, отсутствие намека на наше движение в официальной прессе, полное бездействие коллегии корреспондентов, организация которых была поручена Витману. Не было сомнений, что наше выступление ударит как гром с ясного неба и сметет все препятствия на пути к свободе.
Единственным человеком, не верившим в успех, была Мэри. Когда я, увлекаясь, излагал ей свои планы, она не радовалась, а грустно покачивала головой.
— Я не понимаю, — говорила она, — почему правительство не действует?
— Машина неповоротлива, — объяснял я. — Подождем, встретить врага никогда не поздно. Я доволен, что мы сумели уклониться от преждевременной схватки. Она опять недоверчиво покачала головой:
— Ой ли! А может быть, оно уклоняется от схватки?
Она с грустью смотрела на меня. Казалось, она старается запомнить мое лицо, мой голос. И грусть невольно подчиняла меня, уничтожала охватившую меня радость.
— Уедем отсюда! Бежим!
Ну, этогото я от нее не ожидал. Бежать накануне сражения? Что скажут товарищи? Что станется с моим делом?
— А если я вам скажу, — голос ее звучал убедительно и твердо, — что нам и нашему делу грозит неминуемая гибель?
— Ну так что же? Мы погибнем! — просто ответил я. Мэри задумалась. Она несколько минут сидела лицом к окну, не шевелясь и не глядя на меня.
Но вот она взглянула на меня. Я поразился синему цвету ее глаз, их стальному решительному блеску.
— Мы остаемся.
Красивее женщины я не видел никогда в жизни. Я забыл нерешительность, обнял и поцеловал ее.
Этот разговор расстроил меня. Не знаю, чем объяснить, но слова девушки, ни на чем реальном, повидимому, не основанные, навсегда убили во мне уверенность в успехе дела.
Но зато я был уверен в другом: в ее любви ко мне. И, странно, я не знал, что перевешивает — то или другое.
Тридцать первая глава
Мэри
Работа по подготовке выступления была в разгаре, когда нужно было совершиться неизбежному, и когда я в полной мере оценил, какую женщину мне довелось увидеть и полюбить накануне конца своей земной жизни.
То, что совершилось, помоему, сильно помешало успеху нашего дела.
Я возвращался с массовки, устроенной нами в Парголовском лесу. Время было позднее, я хотел забежать к Мэри, с которой давно не виделся. Не дойдя до площади, носившей по старой памяти название "Круглый пруд" (пруд был давно засыпан), — я заметил необычайное оживление на прилегающих к Круглому пруду обычно весьма тихих улицах. Население, в большинстве рабочие, кучками ходили по улицам и вели тихий разговор. Когда я подходил к какойлибо из групп, разговор замолкал. Меня охватило беспокойство, я ускорил шаги.
Может быть, припасенное нами оружие заговорило раньше срока? Я больше всего боялся преждевременного выступления.
Круглый пруд. Остановка трамвая. Взволнованный газетчик (я первый раз увидел газетчика на улице, обычно газеты разносились по домам) не своим голосом кричит:
— Жестокое убийство! Тайное общество! Буржуазия поднимает голову!
Я с трепетом развертывал газетный лист — с таким же трепетом, как незадолго перед тем подпольную газету. Волнение мое станет понятно, если читатель вспомнит, что официальные газеты обычно не содержали ни одной свежей новости.
"На Старопарголовском проспекте в проезжавший автомобиль брошена бомба. Убиты шофер и председатель коллегии корреспондентов товарищ Витман. Убийство произведено, вероятно, с целью грабежа, — успокаивала газета, — Тем более, что из кармана убитого Витмана пропали весьма важные документы, Полиция ищет убийц".
Это известие потрясло меня. Таинственное убийство, бомба, пропажа документов — все это так напоминало мне события девятьсот пятого года, знаменитые экспроприации, совершаемые неуловимыми преступниками. И при этом в душе у меня зародилось смутное подозрение, которое заставило меня ускорить шаг и поспешить к Мэри.
Закутанная в платок, она стояла на крыльце и, казалось, ждала меня.
— Стойте! Я узнала все!
Она была расстроена, она была возбуждена. Я заметил, что руки ее дрожали. ^
Не знаю, чем объяснить, но я вместо всяких приветствий спросил:
— Мэри… ты?
Она отшатнулась от меня и, глядя в мои глаза, ответила:
— Я!
Вот что сделала эта, теперь непонятная мне, женщина. Несколько дней спустя после беседы со мной к ней заявился Витман. Надо ли говорить, что еще циничнее, чем мне, он предложил ей поступить к ним на службу. Она не согласилась. Он стал преследовать ее — и, наконец, она решилась на отчаянный шаг: выведать его план борьбы с начавшимся движением. Сколько хитрости, коварства, сколько умелой игры потребовалось для того, чтобы обмануть бдительность этого человека! Он уверял ее, что покамест борьба еще не началась, что они не могут наладить аппарат, что необходимо ее участие в деле. Она не сдавалась.
После разговора со мной, когда она твердо решила остаться, тоща же она решила силой вырвать у Витмана его план. Она носит в ридикюле бомбу, она выслеживает врага…
Остальное понятно.
Меня больше всего удивляло то, что она ни словом не проговорилась, и кому — самому близкому ей человеку!
Полиции на месте происшествия не было, разбитый автомобиль был найден на другой день после катастрофы, ночью шел небольшой дождь — Мэри была в безопасности. Нужно было скорее разобрать украденные у Витмана бумаги и выяснить план врага. Только эти бумаги могли выдать Мэри. Я немедленно согласился взять их себе, а ей посоветовал на время уехать куданибудь, спрятаться от возможных преследований.
— Зачем, — просто ответила она, — я здесь буду нужнее.
Бумаги, отобранные у Витмана, были написаны какимто неизвестным мне шифром, и разбор их пришлось отложить до его раскрытия. Я сам по вечерам работал над этими бумагами, так как звать специалиста было слишком рискованно.
Как повлияло это событие на рабочих? Одни осуждали, другие, наоборот, говорили, что террор вернее приведет к победе, чем путь, избранный мною. В движении стало намечаться два русла, и во главе второго стояла Мэри.
Какие меры приняло правительство по отношению к возможному повторению террористических актов, неизвестно. На другое же утро газеты как воды в рот набрали: ни одной строчки об убийстве Витмана, и только в отделе происшествий милиция сообщала, что на Старопарголовском проспекте изза плохого состояния дорог произошла катастрофа с автомобилем, в котором ехал студент Коммунистического университета Витман.
Пресса прикусила язык, и это обстоятельство меньше всего меня радовало.
Тридцать вторая и последняя глава
Первое мая
Двухнедельный срок подошел к концу. Мне осталось наскоро изложить события последних дней моей жизни.
Канун первого мая. Весеннее солнце и холодный ветер с Ладожского озера. Все подготовлено, все на своих местах.
И — острая возрастающая тревога.
Почему никто не арестован перед выступлением? Неужели мы сами идем в ловушку?
Такое дьявольское хладнокровие!
Трудно поверить, но я был бы обрадован, если бы получил известие об аресте лучших из своих товарищей: тишина была слишком подозрительной.
Днем я обошел весь город. Магазины открыты, нарядная публика спешит по домам. Как будто ничто не предвещает грозы.
На одной из центральных улиц я встретил Мэри.
— Я знаю все, все, — могла только проговорить она и поспешила скрыться.
Около двенадцати ночи — стук в дверь. Я открываю. Мэри стоит взволнованная, как и тогда, на улице.
— Скорее, я приготовила все, мы можем бежать…
Я удивился:
— Зачем бежать?
— Но ведь они все знают… Завтра — гибель!
Оказалось, она успела произвести сложнейшую разведку. Она проникла в солдатские казармы, в приемные высокопоставленных лиц, она прислушивалась к разговорам — и везде и всюду чествовалась тщательно скрываемая тревога.
