— Ребята, бей кошомников! — гаркнул он. Послышался треск досок ближнего забора, ругань. Кто-то отчаянно засвистел.
Какая-то внутренняя сила подняла Устинью. Заглушая шум свалки, она страстно крикнула:
— Остановитесь! Что вы делаете?! Кому нужна ваша драка?! Хозяину! Это его выдумка натравить друг на друга, посеять раздор между мужиками, киргизами и казаками! Не удастся! — Устинья потрясла кулаком по направлению хозяйской конторы, из которой в сопровождении Никодима поспешно вышел Сергей.
Увидев молодого Фирсова, Устинья на миг закрыла глаза. Промелькнул окровавленный Евграф, раненый Епиха, спокойное и суровое лицо Русакова. Почувствовав прилив новых сил, она энергично взмахнула рукой:
— Это не пройдет!
Толпа затихла. С подкупающей простотой звучал голос Устиньи:
— Моего мужа прошлой весной зарубили свои же богатые казаки. Он шел за станичную бедноту, за мужиков и голодных тургайцев! А сейчас нас снова хотят натравить друг на друга. Ему нужна вражда, — Устинья показала на подходившего Сергея, — но не нам!
— Сойди! — Никодим пытался стащить Устинью с предамбарья.
— Не лапайся, я тебе не стряпка Мария, — гневно сказала женщина. — Если хозяин не отменит свои порядки, молоть не будем. Хватит ему издеваться над нами!
— Правильно! — прогремел сосновец. — Мужики! Запрягай лошадей, будем молоть на ветрянках, — скомандовал он. Толпа крестьян отхлынула к возам. За ними потянулись и казахи.
— Стой! — Сергей вскочил на предамбарье и встал рядом с Устиньей.
— Молоть будете в порядке очереди. Кроме этого, мельницу на ночь останавливать не будем. Зайди в контору, — бросил он поспешно Устинье и, спрыгнув с предамбарья, зашагал к котельной.
Душевный подъем, которой испытала Устинья во время стычки с хозяином, прошел. Волнение улеглось. Подойдя к своему возу, женщина прислонилась спиной к мешкам.
Дед Черноскутов увел лошадей к берегу Тобола на пастбища. Устинья долго смотрела на облака, провожала их взглядом.
Вернувшийся Черноскутов, бросив узду, уселся возле возов и, вытащив хомут, стал перетягивать ослабевший гуж.
— А смелая ты, однако, — заметил он. — Кабы не ты, быть бы свалке. В контору-то пойдешь?
— Нет, — коротко ответила Устинья и, помолчав, добавила: — Нечего там делать!
— Смотри, как хошь. А хозяин-то тебе знаком, што ли? — продолжал допытываться дед.
— Знаю по Марамышу, — неохотно отозвалась Устинья.
— Может, без очереди смелем? — глаза Черноскутова вопросительно уставились на женщину. Устинья сдвинула брови.
— Подождем, люди раньше, нашего приехали. Пускай мелют.
— С характером бабочка. Камень. Что задумала, на том и поставила! С хлебом-то у нас плохо, — вздохнул он и принялся за хомут.
— Не горюй, проживем. Теперь будут молоть круглые сутки. Может, завтра к вечеру управимся… — Увидев подходившего Умара, Устинья приподнялась на возу.
— Салем, — приветствовал тот по-казахски.
Одежда Умара была местами перепачкана мукой, широкое скуластое лицо сияло от радости.
— Похоже смолол? — спросил дед.
— Да, теперь аул ехать можно. Мука есть, насыбай[6] есть… — вынув небольшую склянку с табаком, предложил Черноскутову:
— Маленько жуем?
Дед взял щепоть и заложил за щеку.
— Твоя дочка шибко хороший. — Умар кивнул в сторону Устиньи, — настоящий джигит. Ей бы шокпар[7] в руки и на коня!
Устинья улыбнулась: похвала Умара была приятна.
— Боевая баба… На ногу ей не наступишь, — ухмыльнулся Черноскутов.
Умар перетащил к возу Устиньи кипящий чайник. Подошли еще двое казахов и сосновский мужик, смоловший хлеб раньше Силы Ведерникова.
— Чай мало-мало пьем, потом домой едем. — Расставляя чашки на подостланном Устиньей полотенце, заговорил оживленно Умар. — Шибко хорошо сказал твой дочка, — повернулся он к деду. — Когда всем аулом бросим мельница, хозяин плохо.
— Недолго он тут хозяйничать будет! — сосновец оглянулся.
Убедившись, что лишних людей нет, продолжал вполголоса:
— Наши, слышь ты, Уфу уже заняли… К Челябе подходят. Скоро крышка белякам будет…
— У нас батыр Амангельды Иманов в Тургае голову клал… — вздохнул Умар. — Бекмурза Яманбаев хозяином в степи стал.
— Ничего, скоро ему каюк будет, — произнес, сосновец.
— Вот это ладно. Мы маленько помогаем, приезжай к нам в аул — соил[8] дадим, ружье дадим, вместе партизан пойдем, — обратился Умар к Устинье.
— Хорошо, будет время — приеду, — весело пообещала она. — Подготовь соил подлиннее, хозяина мельницы арканить будем.
— Ладно, ладно, — закивал Умар головой. — Колчак с Бекмурзой на аркане тащим, потом оба собакам бросам, — жестко сказал он и стукнул деревянной чашкой о землю. — Твой хорошо сказал: казахский бедняк, русский мужик, безлошадный казак, зачем драка? Хозяин нада драка, нам не нада, — заговорил он быстро и, поднявшись, подал руку Устинье. — Приезжай в гости. Шестой аул живем. Спроси Умара. И твоя приезжай, баран колем, бесбармак едим, — казах крепко потряс руку сосновца и Черноскутова и зашагал к своему возу.
Наступил вечер. Над степью пронесся протяжный мельничный гудок и низкой октавой замер за Тоболом. Облака, одетые в пурпур заката, медленно плыли над равниной, и за ними, как бы боясь отстать, катились по земле сумрачные тени. Лагерь помольцев постепенно затихал. Возле возов кое-где зажглись костры.
Поужинав, Устинья взяла узду и пошла разыскивать лошадь. Черноскутов остался возле мешков.
— Увидишь моего коня, подгони ближе! — крикнул он женщине и, привалившись к возу, задремал.
Из-за Тобола поднималась луна. Устинья прошла тальник и вышла на высокий берег. Внизу текла спокойная река и в широкой полосе лунного света виднелась одинокая лодка. Вскоре она исчезла за изгибом реки. Издалека послышалась песня рыбака:
…Не орел ли с лебедем купалися…
У орла-то лебедь все пытается:
— Не бывал ли, орел, на моей стороне,
Не слыхал, орел, там обо мне…
Устинье стало грустно. «Скорее бы уехать в станицу. А потом в Марамыш», — подумала она и направилась вдоль берега, отдаляясь от мельницы. Послышались чьи-то поспешные шаги, треск старого валежника. Из кустов тальника, опираясь на ружье, вышел Сергей. Первой мыслью Устиньи было бежать. Но куда? Высокий берег, заросший частым кустарником, уходил далеко в степь. На пути к мельнице стоит Сергей и, как показалось Устинье, дико смотрит на нее. С расстегнутым воротом, расставив широко ноги, обутые в болотные сапоги, Сергей стоял молчаливо, не спуская мрачных глаз с женщины.
— Приятная встреча, — произнес он сумрачно и, криво улыбнувшись, шагнул к Устинье.
— Не подходи, — произнесла та, задыхаясь. — А то брошусь в реку! — женщина повернулась к обрыву.
— Боишься, не люб стал тебе? А я вот… — Сергей выдержал паузу и, как бы собираясь с мыслями, провел рукой по лбу, — забыть тебя не могу… — закончил он глухо и опустил голову.
— А кто в этом виноват, не ты ли? — стараясь говорить спокойно, ответила Устинья.
— Может быть, и я, а может быть, и нет. Ты ведь в душу мою не заглядывала…
— А ты, а ты? — Устинья сделала шаг к Сергею: — Ты заглянул в мою душу, когда венчался с постылой? Не ты ли растоптал мою девичью любовь? Видно, богатство дороже моих горьких слез? Знал ли ты, что я, бесталанная, в сырую землю хотела лечь, да нашелся человек, образумил. Нет, Сергей Никитич, разная у нас любовь, разные дороги!
— А где тот человек?
— Знать тебе незачем.
— Кто? — жгучее чувство ревности начало охватывать Сергея. — Говори! — произнес он угрожающе. — Говори, же что молчишь?
— Хорошо… — решительно тряхнула головой Устинья. — Помнишь ссыльного коммуниста в нашем городе?
— Ну, дальше что?
— Так вот знай: для меня большое счастье, что я встретила его. Остальное ты должен сам понимать.
Наступило молчание. Было слышно, как на мельнице рокотал паровик. Клубы дыма, заслонив лунный свет, поползли над рекой. В степи кричал одинокий коростель, недалеко от берега плеснулась в воде большая рыба. Луна вновь выплыла из черного облака и залила ровным светом равнину.
Первым нарушил молчание Сергей.
— Вот что, Устинья Елизаровна, не будем поминать прошлое, кто прав, кто виноват. Одно тебе скажу. Если хочешь, все брошу: мельницу, дома, заимку — и уеду с тобой в степь, только будь моей женой!
— Нет! Теперь поздно.
Чувство оскорбленного самолюбия, жажда обладания женщиной заглушили в душе Сергея светлый проблеск. Хищно оглянувшись, он схватил Устинью за руку:
— Не хочешь быть женой, будешь любовницей!
Устинья вывернулась и, схватив упавшее из рук Сергея ружье, отпрянула к берегу.
