— Кто это такой? — спросил Илья. — С Ледневым был?
— Ты меня изумляешь, — развел руками Иван. — Работаешь столько времени и не знаешь. Захаров, секретарь парткома. И напрасно ты при нем горячился, можно было и так разобраться.
Илья присвистнул, хотел что-то сказать, но смолчал.
— Пожалуй, я пойду, — после некоторого молчания заявил он. — Спасибо тебе.
— Не за что, — сказал Иван, посматривая с ухмылкой, как Илья помчался к самосвалу, шедшему на третий участок, ловко вскочил на подножку и прямо на ходу взобрался в кабину.
Илья спрыгнул с самосвала недалеко от котлована. Около экскаватора Перевезенцева никого не было. Не стояли даже машины, дожидающиеся груза. Илья обошел вокруг экскаватора и только тут заметил Григория. Он лежал на земле, постелив фуфайку.
— Ты чего? — спросил он Илью вместо приветствия.
— Генка где?
— Семь бед свалилось на твоего Генку. В больницу ушел.
— В больницу! — У Ильи вытянулось лицо. — Зачем?
— К брату. Брат плох. Вторую неделю лежит. Только устроился работать, плакаты и лозунги писал в красном уголке… И свалило. Художник — парень такой… Рисовал меня. Вчера страшно плохо было, на уколах жил. — И, заметив, что Илья остолбенело смотрит на него, заорал: — Ну что встал! Нету Генки, сказал же! Все утро пришибленный ходил, прогнал я его.
Илья медленно пошел прочь. Перевезенцев опять лег на фуфайку и закрыл глаза. Потом повернулся на другой бок и, злясь больше на себя за свою грубость, пробормотал:
— Чего ходят? Друзьями называются, друг о дружке ничего не знают.
Глава пятнадцатаяВ субботу, возвратившись со стройки, Илья попросил мать:
— Приготовь на завтра что-нибудь в больницу. Товарищ заболел.
— Кто же? — всполошилась Екатерина Дмитриевна. — Что с ним?
— Не знаешь ты его, мама. Генкин брат… Вернее, не брат, только живут как родные братья. Василий с войны такой: подлечат его, а он вскоре опять в больницу.
Екатерина Дмитриевна поохала, потом оделась и ушла в магазин. Илья взял было с этажерки книгу, собираясь почитать. Пролистал несколько страниц и положил книжку обратно. На глаза попала тетрадка в тонком коленкоровом переплете. Сюда он когда-то выписывал понравившиеся мысли из книг, стихи. Илья прочел несколько строчек — как это все наивно и смешно. Бросил тетрадь на место, надел плащ, запер комнату и вышел. Ему захотелось проведать своих стариков, у которых уже давно не был.
Как и следовало ожидать, они играли в лото. Увидев Илью, Оля, сидевшая на диване с семейным альбомом, обрадованно поздоровалась. В альбоме были и пожелтевшие от давности карточки с изображением лихих усатых дядей, и совсем свежие. На одной был снят маленький Илья, большеголовый, с любопытствующими глазами.
— Ты прекрасно сохранился, — сказала Оля, показывая ему снимок и заливаясь колокольчиком. Она вся преобразилась в его присутствии, глаза светились тихой неизъяснимой радостью, и нельзя было без улыбки смотреть в них.
Илья подсел к ней на диван, и они вместе досмотрели альбом.
— Может, ты скажешь ей, — вдруг проговорила бабка. — Хочет уходить в общежитие. Разве плохо у нас? И мы привыкли. Ведь как Веруська…
У старушки глаза наполнились слезами.
Ласковая, обходительная Оля пришлась по сердцу старикам, и ее желание уйти от них они приняли как обиду.
— Что это ты, право, выдумала? — спросил Илья.
— Я всего разок заикнулась, — смущенно пояснила Оля, перебирая пальцами косу.
— Это я на нее покрикиваю, — вмешался дед. — Заело ее, и уходит. А хлеб не умеет резать. Наковыряет — не знаешь, какой стороной в рот совать. «Уйду, — говорит, — сами режьте». С норовом девка, — одобрительно заключал он.
— Ой, ты какой, дедуся, злопамятный, — упрекнула Оля. — Уж забыть бы пора, а ты все повторяешь…
— А у нас новость. Сереге Теплякову комнату дают, — сказал Илья. — Радуется, как ребенок.
— Когда-нибудь и у меня будет комната, — проговорила Оля. — Дедку с бабкой на иждивение возьму. У них к тому времени коммунистическая сознательность подымется, они от государственной пенсии откажутся. А кормить-то их все равно надо будет.
— Нет уж, — сказал дед, — что заработал, не отдам. Будешь получать свою — и отказывайся.
— Дедуся, когда из меня бабка выйдет, наступит полное удовлетворение всех моих запросов. Деньги мы побросаем в ямы, которые для домов роют. Ох, и крепко стоять будут!
Оля совсем развеселилась, чмокнула стариков по очереди и закружилась по комнате. Длинные косы разлетелись в стороны.
— Хорошее на мне платье? — спросила Илью.
Платье было самое обыкновенное: из ситца, с короткими рукавами. Но оно шло к ней, и Илья сказал:
— Замечательное!
И Оля опять залилась колокольчиком.
— Ты зашел, чтобы позвать гулять? — спросила она, глядя на него открыто, маняще.
— Пожалуй, — смешался он, потому что такое ему вовсе не приходило в голову. — Если хочешь, пойдем.
— Только не до ночи, — строго сказал старик: ему нравилось командовать Олей. — Запру и не пущу.
— Дедуся, — капризно протянула девушка. — Я же с Илюшей.
— Хоть с чертом, — беспечно сказал старик. — А придешь ночью — не пущу.
Но по глазам было видно: пустит и даже спать не ляжет, будет поджидать.
Оле захотелось на танцы, но сады уже были закрыты, а в клуб идти Илья отказался. «Побродим по бульвару?» — «Конечно! Это очень интересно». — «Погуляем по набережной у Волги?» — «Вот именно, у Волги. Там так красиво». Что бы Илья ни говорил, она со всем соглашалась. Лишь бы ему не было скучно, а ей всегда весело. «Почему?» — удивился он. «Потому что с тобой». Илья покосился на нее и ничего не сказал.
Недалеко от набережной, у серого здания, приткнулось открытое кафе — полотняный навес, вздрагивающий от холодного ветра, груды пожелтевших листьев под мраморными столиками.
Илья выбрал местечко у стены, где не так дуло. Подошла пожилая официантка.
— Ты замерзла, давай какого-нибудь вина выпьем, — сказал Илья. Оля согласно кивнула.
Почти все столики были свободны. В углу, у буфетной стойки, сидели двое — мужчина и девушка, пили кофе. Илья узнал их: Сергей Шевелев и застенчивая рыжеволосая Галина подружка. Девушка была грустна и уж не смотрела так восторженно, как в тот вечер, и артист уже не пел: «Хочу к младой груди прижаться…» Его тусклые глаза лениво оглядывали редких посетителей. Шевелев встретился с Ильей взглядом, сделал вид, что не узнал. Что-то сказал своей собеседнице, а потом они поднялись и ушли…
Официантка принесла вино и пирожное.
— Молодожены, наверно? — спросила она, радуясь случаю поговорить со свежими людьми.
Оля опустила голову, затеребила пальцами косу.
— И что смущаешься! — воскликнула официантка. — Радость, девонька, не скрывают, она должна быть на виду. Чтобы и другим приятно было от радости-то твоей.
Вздохнула глубоко и неторопливо пошла к буфету.
— За что мы выпьем? — спросил Илья.
— За то, чтобы все было хорошо, — прошептала Оля.
Илья засмеялся.
— С удовольствием выпью… И за ту пару, которая только что ушла. Вернее, за нее. Мне она показалась кроликом, он — удавом. Чтобы у нее все было хорошо…
— Недаром говорят: что далеко, то и видно, — печально проговорила Оля. Стоило Илье посмотреть ей в глаза, и он прочел бы немой упрек: до чего же ты невнимательный. Где-то что-то увидел, а вот что рядом с тобой сидит девушка, для которой каждое твое ласковое слово — радость, не хочешь замечать.
Видно, и вправду говорится: что сердце не заметит, того и глаз не увидит.
Когда Илья подвел ее к дому и показал на часы, было ровно двенадцать. Оля пожалела, что так незаметно пролетел этот вечер.
— Постоим немного, — попросила она. Потом вдруг закрыла лицо руками и затихла. Илье показалось — плачет.
— Что с тобой? Что ты? — участливо спросил он. Первый раз видел он ее в таком подавленном состоянии.
— Илюша, — тихо сказала Оля. — Смешной ты… Ты так ни о чем и не догадываешься? — И с каким-то отчаянием, дерзко добавила: — Почему бы тебе не взять меня в жены?
Илья растерянно погладил ее мягкие волосы, стал успокаивать.
— Тебе тоскливо, домой хочется. Такое бывает. В голову лезет разное…
— Ну почему ты такой? — с горечью спросила Оля.
— Какой? — не понял Илья.
Оля заглянула ему в глаза и сказала совсем не то, что думала:
— Хороший и смешной. Никто тебя так не любит, как я. Неужели не видишь? Пусть они там… лучше, может. Но никто тебя так любить не будет. Никогда. — И опять повторила: — Неужели не видишь?
«В самом деле, неужели не видел?» — подумал Илья. Представил первую встречу на шоссе около стройки. Оля тогда привлекла его какой-то отчаянностью, знакомой ему по себе, и он сделал попытку помочь ей: «Сиди. Куда пойдешь, ночь уже». Она запомнилась ему и в клубе — гневная, хлещущая по щекам Гогу Соловьева: «Спасибо тебе, Оля!» Потом он видел ее на работе с молоточком в руках: «А слушаются тебя». «Видел ли я?» — снова задал он себе вопрос и признался, что видел, и она каждый раз чем-то волновала, радовала его. Да и сегодня, не ради ли нее он пошел к старикам? «Я тебя, наверно, полюблю, может, не сейчас, но полюблю, — мысленно произнес он. — Крепко, и так, что сам мучаться буду от любви своей, от счастья…»
