Кира говорит Олегу, что любит его, и ждет ответного признания.
— Знаешь, — Олег говорит задумчиво, будто самому себе, — я к тебе очень хорошо отношусь. Особенно как-то... Каждую минуту хочу видеть тебя. Каждую минуту думаю о тебе. Но не знаю... Ты только не обижайся. Не знаю, люблю тебя или нет.
Кира молчит.
— Ты не слушаешь? — громко спрашивает Олег. — Так я буду ждать тебя вечером... У школы.
И улыбается Кире доброй, теплой улыбкой.
— Ну вот, — виновато вздохнула Кира. — Не получилось никакого рассказа. Просто вспомнила некоторые случаи из своей жизни. Вы знаете, я почему-то всегда именно эти случаи вспоминаю. А так хочется их забыть! — Она искренне засмеялась и пообещала: — Скоро забуду. Весной. Когда замуж выйду.
— За кого? — осторожно поинтересовалась я.
— За Олега, конечно. Иначе для чего же все это?
Она была откровенна, и эта ее откровенность даже пугала. Так мог говорить уставший, много повидавший на своем веку человек.
Кира будто угадала мои мысли.
— У меня такое ощущение, — сказала она, — будто я жила долго-долго, будто мне много лет.
С ней можно было говорить не осторожничая, и я спросила:
— Ты Олега любишь?
— Нет, — легко ответила она. — Я даже нашего преподавателя геометрии люблю больше.
Этот ответ обезоруживал. «Долго-долго» проживший человек оставался еще ребенком.
Можно было взять Киру за руку и пойти с ней в райком комсомола. Рассказать там все как есть и попросить: «Помогите. Устройте на работу в хороший комсомольский коллектив». Можно было встретиться с ее родителями и обвинить их в содеянном преступлении. Наконец, можно было поговорить с Олегом...
Но мне думалось, не надо водить ее за руку, говорить о ней и решать за нее. Очень важно, чтобы Кира сделала первый свой правильный шаг в жизни сама. Чтобы она захотела его сделать! Ведь пыталась же она сама найти работу...
Я познакомила Киру с моей соседкой по номеру, заслуженной учительницей республики Еленой Анатольевной Веткиной. Умная, мягкая, опытная в педагогической науке, Елена Анатольевна сумела расположить к себе девушку. Отец Киры в эти дни был в отъезде, ей жилось свободнее. Мы часто втроем пили чай, ходили по городу, говорили о любви, дружбе, об одиночестве, о коллективе, о труде, о цели в жизни. И не мы заводили эти разговоры, а сама Кира. Она говорила, слушала и спорила с нами жадно, отчаянно. Тайком от матери прибегала к нам в номер и оглушала каким-нибудь невообразимым, давно уже всеми решенным вопросом.
— Есть счастливые люди, или они только притворяются счастливыми? — спрашивала она с порога и требовала доказать, что счастливые люди есть.
Слушала с недоверием, не соглашалась, отстаивала свое мнение.
— А вот я несчастливая! — вызывающе заявляла она. — И мама моя несчастливая. И отец. И если хотите знать, Олег тоже несчастливый. Может быть, он не знает об этом, а я знаю!
В другой раз она начисто отвергала любовь, потом ставила под сомнение бескорыстие дружбы.
Мы старались познакомить Киру с хорошими, интересными людьми. Елена Анатольевна брала ее с собой на встречи со своими бывшими учениками, из которых один — сталевар, другой — врач, третий — биолог, четвертая — воспитательница в детском саду. Мне удалось провести ее на завод, а потом — на крупную строительную площадку.
Однажды, не застав меня в гостинице, Кира позвонила в райком, отыскала там. Сказала, что проводила на вокзал Елену Анатольевну, а потом очень неуверенно спросила:
— А можно мне за вами зайти? Там, в райкоме, комсомольского билета не спрашивают?
Зашла. Робко оглядела комсомольских работников, села на диван, прислушалась к разговорам.
Рядом, у окна, секретарь наставлял инструктора:
— Ты этого паренька из виду не упускай. Если работа придется не по душе, другую подбери. И с общежитием там устрой. Не забывай: он к нам за помощью пришел.
— Понял, — улыбнулся инструктор. — Общежитие ему уже дали. Комсорг цеха добился.
И, завидев в дверях только что вошедшую девушку, кинулся к ней:
— Аня! По взносам когда отчитываться будешь?
— На днях, — отмахнулась Аня. — У меня все в порядке, не беспокойся. Скажи лучше: ты видел когда-нибудь счастливого-счастливого человека?
Кира удивленно покосилась на девушку.
— Ну, видел, — насторожился инструктор. — А что?
— Еще посмотри. Я сегодня самая счастливая на земле!
— Ты всегда счастливая, — добродушно заметил инструктор.
— А сегодня особенно. Предложение-то наше приняли! Второй участок на автоматическую линию переводить будем!
— Да ну! — радостно всплеснул руками инструктор. — Так чего же ты стоишь? Пойдем, всем расскажешь...
Кира поднялась с дивана, и мы ушли.
Я была почти уверена, что теперь она решится прийти в райком. Быть может, не сегодня, не завтра, не через неделю, но придет обязательно.
Я почувствовала, что больше не нужна Кире. Ей нужны теперь — ей просто необходимы! — ребята из райкома и счастливая девушка с металлургического комбината.
Я уехала. Вскоре получила от Киры одно за другим два ничего не значащих письма. А потом раздался междугородный звонок.
— Я поступаю на работу! — радостно прокричала Кира. — Сейчас иду получать пропуск на завод!
«Ну что ж, — подумала я тогда, — пусть этот заводской пропуск станет для Киры пропуском в большую жизнь».
С тех пор много раз доводилось мне бывать в Нижнем Тагиле. И много раз возникало желание зайти к Кире. Писем от нее после того радостного телефонного звонка не было, и меня не покидало беспокойство за ее судьбу. Но... она не звала, не просила о помощи, а мне было неудобно навязывать ей свое внимание.
И все-таки однажды я постучала в квартиру, на пороге которой одиннадцать лет назад встретила меня испуганная девчонка с мокрой тряпкой в руках.
Открыли сразу. Сказали, что такая здесь не живет, что за эти годы в квартире четырежды менялись жильцы.
Я ушла, но уже не могла уехать, не отыскав Киру или хотя бы ее следов.
Следы отыскались. В адресном бюро подсказали координаты одноклассника Киры — Петра Пряничникова, он дал телефон Лары Крюковой (Ларисы Викентьевны, давно сменившей свою девичью фамилию), и мы с ней встретились, зашли в сквер возле гостиницы...
Оказалось, что весь разговор о Кире уместился в те несколько минут, которые потребовались нам, чтобы один раз пройти небольшую боковую аллейку.
— ...Она тогда за Олега вышла, — не дожидаясь моих расспросов, сказала Лариса. — Дали им комнату в даме молодых специалистов. А через полгода ушла от него... Тут... к одному пожилому... На тридцать лет старше ее. Квартира, машина, дача, сбережения... Весь... джентльменский набор, — сыронизировала она. (Похоже, хотела сказать «мещанский» или что-нибудь в этом роде, но удержалась.) — Банальная история.
История была не просто банальной, она была, пожалуй, безнравственной.
— Дети у них есть? — спросила я и подумала: «А может, по любви вышла? Ему тогда было около пятидесяти...»
— Она не хочет пока детей, — не то равнодушно, не то осуждающе пояснила Лариса. — Она говорит: замуж можно и так, по расчету, а детей — только по любви.
— Выходит, любви ждет?
— Может, и ждет. Только время-то не ждет — уходят годы-то.
И сожаление, и осуждение, и раздражение против Киры теперь слышались совершенно отчетливо.
— А работа? — спросила я, теряя надежду. — Кто она теперь, кем стала?
— Да никем. Много что начинала, бросала... Только вот шьет хорошо.
Я чувствовала, ей не хочется говорить о Кире, и спросила напрямик:
— Вы не дружите?
— Нет, — так же прямо ответила Лариса.
Я хотела спросить еще, переписываются ли они, но Лариса, поглядев на меня как-то оценивающе и чуть поколебавшись, призналась:
— А ведь она здесь, в Тагиле. — И, еще помолчав, выпалила, словно выстрелила словами: — Хотите, могу адрес дать!
Замолчала, недовольная собой. Видно, говорить Кирин адрес не входило в ее планы.
Теперь я чуть поколебалась и посмотрела на Ларису попристальней. Спросила себя, хочу ли видеть «благополучную», расчетливую, великолепно одетую и «вырвавшуюся на свободу» Киру Ц. И ответила Ларисе:
— Не надо.
Мы простились сдержанно, даже из вежливости не изобразив на лицах улыбок и не сказав приличествующих моменту бесполезных, но обязательных слов. Лариса была недовольна, что сообщением своим обманула какие-то радужные мои надежды, и я недовольна, что обманулась, что действительность не подтвердила моих ожиданий и вместо закономерного благополучия, вместо логического завершения положительного образа преподнесла мне вполне фельетонный сюжет с классически отрицательной героиней.
Она, эта теперешняя Кира, как-то сразу отделилась в моем представлении от той растерянной, искренней и счастливой девчонки, что кричала мне в трубку междугородного телефона: «Поступаю на завод!.. Иду получать пропуск!..» «Теперешняя» была чужим, неприятным, не интересным мне человеком, а та, прежняя Кира, оказывается, все эти годы оставалась жить только в моем воображении.
