Боцман покосился на Василису, шевеля редкими усами, потом перевел взгляд на Таню и, встретившись с ее взглядом, безнадежно опустил голову.
За него заступился плотник:
— Зря ты беспокоишься, Василиса. Боцман выдержит марку лучше всех. А уж если крепко заберет за сердце и невтерпеж станет, он сможет спуститься в форпик или еще куда: на корабле места хватит. Изрыгнет там в одиночку всю хулу на всех богов и опять — наверх.
Раздался смех.
Предложение приняли почти единогласно.
Василиса в этот вечер долго сидела у себя в каюте, кусая губы. Успех буфетчицы среди мужчин ошеломляюще увеличивался с каждым днем. Не только матросы, но и командный состав начал обалдевать перед этой девчонкой. А что осталось на долю Василисы? Ничего, кроме обиды за ограбленную жизнь. Многие из мужчин нарочно, без всякой нужды, старались проявить к ней презрение, боясь, чтобы Таня не заподозрила их в обратном отношении. И это будет продолжаться до тех пор, пока та не достанется одному из многих, с такой жадностью ожидающих молодой любви.
Рассуждая так, опытная в жизни женщина пришла к выводу: надо это дело ускорить. Каким образом? Она задыхалась от волнения и злобы. Она готова была призвать на помощь кого угодно, лишь бы отомстить той, что бросила в сердце отраву мучительной ревности. В груди что-то клокотало, мешая дышать. Мысли метались, сплетая предательские сети для соперницы.
Прислуга взглянула в зеркало. Увидела чужую рожу, искаженную от внутренней боли, с вывернутыми глазами, с дрожащим подбородком. Она с ненавистью отвернулась от своего отражения. Вышла из каюты. Время было за полночь. Бородкин стоял на вахте. Дождавшись, пока он отбился от других, она позвала его к грот-мачте. Здесь никто не мог их услышать. Стоя на караване пропса, она шепотом обратилась к нему:
— Вот что, малый, ты хочешь взять Таню?
Бородкин удивился.
— То есть как взять?
— Не виляй умом, как собака хвостом. Я все знаю. Говори прямо. Помогу.
— А чем?
— Это уж не твое дело. А без меня другому достанется. Ты только облизнешься, как кот на сметану.
Бородкин вздрогнул. Он еще раз спросил с хрипом в голосе:
— Почему?
— Потому, что под носом у тебя взошло, а в голове не посеяно.
Она порывисто зашептала, давая ему свои наставления.
Между редкими облаками спокойно мерцали звезды, далекие от земных волнений. Над горизонтом, медленно поднимаясь, висела ущербленная луна, похожая на корку спелой дыни. Слегка посеребренное море было безглагольным и только у бортов идущего парохода урчало сердито-ласково.
— Понял все? — спросила Василиса.
— Да, — кратко ответил Бородкин.
— Ну, смотри — исполняй в точности мой наказ.
Они разошлись: он — на мостик, она — в каюту.
VIII
Библиотека помещалась в кубрике, в бывшей маленькой каюте. Буфетчица, дорвавшись до нее, прежде всего начала наводить порядок. Протерла сырой тряпкой полки и стены, вымыла пол. Все книги были просмотрены и расставлены по отделам. Написала новый каталог.
Матросы между собой говорили о Тане:
— Ну, и проворная!
— Двадцать дел сразу делает.
— Золотые руки.
Кто-нибудь мечтал вслух:
— Вот это будет жена! С такой муж не пропадет.
Для матросов самое счастливое время было от шести до восьми вечера. В эти часы выдавались книги. Люди, принарядившись, заранее стояли у библиотеки, поджидая Таню.
— Здравствуйте, с кем не видалась, — приветствовала она их, когда спускалась в коридор кубрика.
— Здорово, если не шутите, — ухмылялись матросы.
В библиотеке она принимала посетителей по очереди.
Одни спрашивали определенные книги, называя автора и заглавие, другие сами не знали, что им нужно взять.
— Вам какую же дать?
— Все равно. Только чтобы позабористее было.
— Есть по социальным наукам, по естественным. Говорите. Или что-нибудь из беллетристики возьмете?
— Дайте такую книгу, чтобы сразу на полпуда ума прибавилось.
Таня смеялась, расцветая румянцем, смеялись и матросы.
Плотник Хилков, получив толстый том Некрасова, сказал:
— Разрешите, товарищ Таня, задержать подольше.
— Нравится вам Некрасов?
— Здорово покойник стихи строчил. Я, товарищ Таня, и сам иногда балуюсь перышком. Страсть люблю поэзию.
Таня удивилась.
— Вот как! И что же — ничего выходит?
— Хуже, чем у Некрасова. Стану того читать — слеза прошибает. Иной раз точно огнем хватит за сердце. А у меня — пишу стихи, а получается одна матерщина.
— Ты бы, Хилков, современных поэтов почитал, — посоветовал один из матросов.
— Да, теперешние еще хлестче пишут, только не поймешь ничего. Другого читаешь и думаешь: неужто в здравом уме? Таких стихов я бы каждый день по аршину сочинял.
Плотник стал в позу и, потрясая кулаками, зарычал:
Небо — голубая корова.
Солнце — золотое вымя.
Море — свинцовый подойник…
Библиотека давала немало веселых минут.
Выяснилось затем, что Таня, увлекаясь сама книгами, больше благоволит к тем, кто много читает. С ними она была ласковее, улыбалась лучистее. Она уже не раз откровенно заявляла:
— Люблю начитанных людей. С ними и поговорить интереснее.
Ни на одном пароходе не было того, что наблюдалось на «Октябре»: каждый матрос ходил с книгой. Как только наступала свободная минута, сейчас же принимались за чтение. При этом Брыкалов ввел новую моду: чтобы отличиться от других, он с первого же раза, обменивая книгу, поделился с Таней впечатлениями о прочитанном. И все заметили, что это ей понравилось. А разве можно было в чем-либо отстать от этого признанного кавалера? То же начали делать и другие, благодаря чему приходилось ползать по строчкам от крышки до крышки. Некоторые целые ночи проводили без сна. Тяжелее всех доставалось Бородкину, решившему во что бы то ни стало перегнать в умственном развитии товарищей. Трещала от натуги голова, лицо осунулось.
Василиса, прогуливаясь по судну, спрашивала:
— Почитываете, братцы?
— Твои братья в серых шкурах по лесам рыщут.
Она верила в скорое крушение буфетчицы и была спокойна.
— На профессоров, что ли, начали готовиться?
— Выше хватай.
— А это что за чин — выше профессора?
— Не понять тебе, мать-игуменша, потому что умишко у тебя короче воробьиного носа.
— А вот смотрю на вас и все понимаю: и нарядные-то вы, и прическа на голове волосок к волоску, и ботиночки начищены, и галстучек прицеплен. Ну, как есть кастрюльная интеллигенция. Одно только плохо — рылом посконные вышли.
Максим Бородкин, разговаривая как-то с Таней наедине, заметил как бы между прочим:
— Зря наша братва издевается над Василисой.
Таня возразила:
— Да она сама постоянно задирает всех. Мне кажется — она очень ехидная женщина.
— Ничего подобного. Василиса на редкость добросовестный человек. Только жизнь у нее была незадачливая. Вот и расстраивается.
— А что с нею?
— Росла в чужих людях. Первый муж погиб. Он грузчиком работал. В трюме его придавило. Пудов сто железа на него свалилось. От второго мужа сама сбежала. Пьяница был и увечил ее каждый день.
Таня почувствовала неловкость и с грустью опустила глаза.
— Да-а. А я была о ней совершенно другого мнения.
— И она в вас ошибается: считает вас гордячкой.
Таня всплеснула руками.
— Это я и вдруг гордячка! Да с чего она взяла?
После разговора Таня стала относиться к Василисе лучше. А та принимала все меры к тому, чтобы подружиться с молодой женщиной, войти к ней в доверие.
«Октябрь» вошел в полосу тумана. На поверхность моря будто свалилась серая туча. Горизонт скрылся, солнце погасло. Временами с мостика нельзя было видеть людей, стоявших на баке. Пароход, убавив число оборотов, шел медленно, вслепую, как безглазый бык. Через каждую минуту он бросал в пространство протяжный рев. Из лохматой мглы, завывая, ему откликались другие корабли. Казалось — это перекликались морские чудовища, то сближаясь, то расходясь, невидимые в мутных облаках тумана.
Свободные матросы собрались около камбуза. Среди них находилась и буфетчица. Шутили, смеялись, а в глазах была какая-то настороженность. Вязкий туман прилипал ко всем предметам, обволакивал людей сыростью. И хотя знали, что вокруг не было ни одной скалы, но чувствовали беспокойство духа больше, чем при свежем ветре.
Глухо звучал голос одного матроса:
— Это что за туман! Вот я однажды попал — это да. На английском пароходе было. Руку перед собой вытянешь — и уже не видать ладони. А капитан у нас был — сам дьявол не мог бы так управлять кораблем, как он. Жарил полным ходом. С полного хода в гавань вошел. Звериное чутье имел…
