— Мыть пробы надо умеючи, — спокойно говорит Егоров.
— Тоже мне спец нашелся, — огрызается задетый за живое природный приискатель Чистых. — Я, паря, на Шилке с батей сызмальства косовое золото мыл. А ты где? У себя в Чебоксарах, на Волге?
— А это что? — решает положить конец спору Мика. Он достает злополучную пробу со значком и осторожно развертывает ее.
— Да, товарищ Чистых, ничего не скажешь — явный значок золота, — подтверждает Цареградский, рассматривая в лупу пробу.
Чистых мрачно соглашается, что проба действительно не пустая.
На следующий день к вечеру мы подходим к устью ключа Сатаны. Наши промывальщики, перегоняя друг друга бегут вверх по ключу.
— Посмотрим, паря, какие ты знаки в тутошнем ключишке накопаешь, — ехидничает Чистых.
— Не беспокойся, намою, — уверенно говорит Александр, торопливо набирая пробу поблизости от места, где он вымыл знак. Дмитрий тоже набрал лоток. Оба они молча моют, мы все подходим к ним. Смывают — и в обоих лотках пусто.
— Видал, Шурка, пусто! — с удовлетворением произносит Чистых. Егоров молча, но уже более тщательно набирает с поверхности породу во второй лоток, и в лотке появляются два чуть заметных на глаз ничтожных значка. Через лупу они кажутся крупными золотинками.
— Никакого сомнения нет — аурум, — несколько разочарованно подтверждает Цареградский.
— Ты, Шурка, хитроват, чуть не с полдесятины породы набрал в лоток.
Дмитрий, следуя примеру Егорова, набирает с поверхности породу в лоток и, промыв его, удовлетворенно мычит.
— Один значишко есть.
— Ну, что, Митрий, кто прав? — смеется Александр.
— Да, золотоносность ключа чисто принципиальная, — говорит Цареградский, — но для геологов это имеет большое значение. А Егоров прав, в таких ручьях с малосвязанными аллювиальными наносами пробы следует брать с поверхности. Надо будет об этом в нашей инструкции по опробованию сделать соответствующее дополнение.
Осень. Середина сентября. Снега еще нет, но под копытами лошадей потрескивает первый тонкий ледок, затянувший лужи.
Мы снова приближаемся к Верхне-Колымску, на этот раз по сухопутью.
— Ничего. Как говорится, первый блин комом. Сплошь да рядом развенчиваются золотые легенды, — говорит Цареградский.
Наши лошади, бодро помахивая хвостами, идут крупным шагом по широкой, хорошо наезженной тропе, вьющейся вдоль живописного озера.
— Теперь понятно, — продолжает Цареградский, — что работы экспедиции надо проводить поперек общего простирания пород, чтобы получить полный геологический разрез хребта Черского. На следующий год вы в этом новом направлении и будете проводить свою съемку вдоль маршрута Черского. Да, чуть не забыл, — спохватывается вдруг Цареградский. — А вы видели настоящее «черное золото» в ключе Эрозионном? Вот это пласты! Уголь коксующийся. К нему нам найти бы железную руду, да поближе. Мы уже приняли от Главсевморпути угольную разведку по Зырянке. Там теперь хозяйничает наш старик Ефимов. Попутно с разведкой мы будем добывать уголек, вывезем его к Колыме, снабдим пароходы. На следующий год начнем разработку мощного пласта, и пойдет наш уголь уже для морских пароходов, — мечтательно заканчивает начальник экспедиции.
В «крепости» мы грузимся на плот, связанный из квадратных сухих, бревен разобранной колокольни, которую сельсовет продал нашей экспедиции за ненадобностью.
На плоту к строящейся базе с нами плывет Раковский, пришедший с партией из Сеймчана, и Цареградский.
В четырех километрах от Верхне-Колымска плыть становится труднее, пробиваемся через лед, тонкой коркой затянувший от берега до берега тихую речку Ясачную. К вечеру уже причаливаем к месту базы нашей экспедиции. На косе ставим палатку и на следующий день всей партией начинаем строительство базы.
Бригада женщин, возглавляемая Наташей, работает на заготовке мха для построек.
— Хватит, товарищи, погуляли в поле, теперь включайтесь в настоящую работу, — снимая мокрые рукавицы и протягивая красную, в ссадинах руку, смеется Наташа, весело блестя голубыми глазами. Она загорела и похудела, но бодра и жизнерадостна. Подправляя под косынку выбившуюся прядь пушистых, чуть выгоревших волос, Наташа присаживается на пенек.
— Ну, рассказывайте, (как работали? Что нашли? Мы кое за что зацепились. Надо будет там оставить на зиму разведку…
Вдруг спохватившись, взглянув на рассевшуюся по пенькам свою бригаду, она вскакивает.
— Ну, хватит, девочки, болтать. Надо торопиться, а то снег на носу.
Мы заняты на тяжелых подсобных работах: валим лес, сплавляем его, вытаскиваем на себе из воды на берег, носим к постройкам. С транспортом у нас туго, арендованные лошади сданы в колхозы.
К ноябрьскому празднику большинство жилых построек закончено. Рация работает регулярно, вывешиваются сводки ТАСС. Построена баня, и мы паримся до умопомрачения, соревнуясь друг с другом. Наконец заработала электростанция. С удовольствием расстаемся со свечами и коптилками… Можно начинать работать с микроскопами. Коля, электрик, ходит именинником, налаживая проводку в бараках.
Приехавшие на праздник местные жители с удивлением осматривают новые постройки базы, удивляются электричеству. Пьют до бесчувствия чай в столовой, но категорически: отказываются помыться с дороги в бане.
Октябрьские дни празднуем в большом, только что построенном, пахнущем свежей лиственницей бараке для рабочих.
В конце своего доклада на торжественном заседании начальник экспедиции рассказывает о задачах экспедиции на следующий год.
Затем выступают баянисты, плясуны, певцы. Танцуем под баян до трех часов ночи. Наши гости — местные жители — с удивлением, но дружелюбно смотрят на наше веселье.
— Обязательно, начальник, транспорт экспедиции дадим. Только со сбруей плохо у нас. А оленей и лошадей с каюрами первой дорогой на базу представим, — уверяют, прощаясь с Цареградским, представители местных артелей.
— Приеду в экспедицию работать. На оленях поедем вместе, — обещает взволнованный Афанасий Иванович.
…Через несколько дней я сижу у Раковского, и мы вместе намечаем места разведок. Гости сдержали свое обещание, и нужный транспорт стал поступать.
Мы с Афанасием Ивановичем продолжаем путь на оленях. На реке Бочере остались наши разведчики для проверки шурфовкой «верного места» Попова.
В узком ущелье среди черных сланцевых скал извивается горная речка. Начало декабря. Клубы пара с характерным для пятидесятиградусного мороза шорохом («шепотом звезд») вырываются изо рта и ноздрей бегущих мелкой трусцой оленей.
У меня на шапке, на воротнике и даже на ресницах от дыхания намерзли иней и лед. Иногда ресницы смерзаются совсем, и их приходится отогревать пальцами.
Давно уже зашло солнце. Правда, для нас оно и не всходило: из-за гор мы его не видели. Добросовестная луна ярко освещает дорогу. Мерзнет лицо. Беспрерывно приходится шевелить пальцами ног и рук, похлопывать рукавицами, чтобы окончательно не отморозить руки.
А мороз все крепчает. Дышать становится труднее. Выдыхаемый воздух вырывается с резким шумом. «Наверное, под шестьдесят», — мелькает мысль. Холод постепенно забирается под одежду, сковывает мускулы, пробирает до мозга костей. Щеки и нос нужно поминутно растирать, их невыносимо жжет морозом. Пальцы на ногах, кажется, промерзли насквозь и немеют. Тело охватывает какая-то исходящая изнутри дрожь. Постепенно все кругом бледнеет, мозг работает вяло и сонно.
Вдруг — ощущение укола иглы в большой палец ноги. «Прихватило палец», — лениво думаю я. Большим напряжением воли заставляю себя вскочить и некоторое время бежать рядом с нартой; сажусь вновь только для того, чтобы немного отдышаться. Раньше мне казалось, что коренные жители переносят холод легче, теперь же я понял, в чем дело. Афанасий Иванович и его спарщик-каюр почти беспрерывно бегут, греясь около нарт, изредка вскакивая на них, чтобы отдохнуть.
Наши нарты быстро мчатся вниз по речке. Яркая луна в полузакрытых глазах с обмерзшими ресницами двоится, троится и превращается в какое-то неопределенное светлое пятно. Туман усиливается. Вот впереди какая-то заминка. Со своей нарты я вижу только мелькание белых хвостов моей пары оленей. Олени начинают скользить и проваливаться сквозь тонкий лед в воду. «Наледь, и глубокая, не залила бы нарты, — тревожно проносится где-то в глубине сознания. — Надо слезть».. Но соскочить с нарты я никак не могу. Наконец олени каюра и Данилова останавливаются. Афанасий Иванович быстро соскакивает с полузалитых нарт на тонкий лед и по колено проваливается в воду.
— Хоп! Хоп! — кричат они с каюром якутом. Но у оленей ноги скользят, расползаются по гладкому льду под водой, и они падают. Я соскакиваю с нарты, предварительно обмакнув в воду ноги, обутые в торбаза, так, как поступали в подобных случаях герои северных рассказов Джека Лондона. Но прежде чем на обуви образуется спасительная ледяная корка, обжигающая холодом вода успевает дойти до ног. Ноги — как в ледяных колодках, я их уже не чувствую. Кое-как помогаю вытащить из наледи оленей, а потом беспрерывно бегу вслед за нартой. Только это спасает меня от окончательного отморожения ног, а вернее — помогло то обстоятельство, что от наледи оставалось пробежать всего лишь пять километров до ночевки.
