— Да, конечно. И все же поведение Жигарева меня очень настораживает.
— А вот настороженность нужна, Геннадий Максимович. Тут вы правы. Кстати, у меня есть любопытная новость. — Мельников с загадочным видом вынул из ящика стола письмо Жогина-старшего и показал Нечаеву. — Узнаете?
Нечаев посмотрел на письмо, на комдива и снова на письмо.
— Неужели Павел Афанасьевич? Молчал, молчал — и вдруг?..
— А вы читайте, читайте, Геннадий Максимович...
Партийное бюро проходило в кабинете Нечаева. Сообщение о подготовке к учениям и выявленных неполадках сделал Мельников.
Вслушиваясь в слова комдива, Нечаев внимательно следил за поведением Жигарева, который сидел неподалеку от стола в своей обычной независимой позе. Пока Мельников говорил, Жигарев терпеливо молчал. Только беглый неестественный румянец моментами вспыхивал на его хмуром лице. Когда же комдив закончил сообщение и председательствующий, дивизионный инженер Силантьев, спросил, есть ли у кого вопросы к докладчику, Жигарева будто подтолкнули в спину.
— Это что же получается?! — Жигарев нервно вздернул подбородок. — Выходит, все присутствующие здесь — деловые люди, а я только тем и занимаюсь, что причиняю им одни неприятности. Веселенькое дело!
— А вы не пытайтесь разыгрывать из себя простачка, — сдержанно заметил Мельников. — Эта роль никак не подходит вам. Я полагаю, собрались мы для серьезного партийного разговора, Илья Михайлович. И давайте на эмоциях не играть.
— И все же с вашей оценкой моих действий я не согласен, товарищ генерал, — снова заволновался Жигарев. — Смею утверждать, что все мои требования и предложения были продиктованы одним-единственным стремлением — видеть дивизию крепкой, монолитной, способной выполнить самую сложную боевую задачу.
— Благородное стремление, — согласился Мельников. — Но в том-то и беда, что ваши действия не в ладу с намерениями. Их часто разъединяют болезненное самолюбие и уверенность в собственной непогрешимости.
Жигарев возмущенно вздохнул и пренебрежительно откинулся на спинку стула. Он усиленно старался сохранить свой независимый вид, но теперь ему давалось это уже с трудом. Его руки нервно метались: то в поисках опоры хватались за спинку впереди стоящего стула, то опускались на колени.
Попросил слова Нечаев.
— Мне, товарищи коммунисты, неоднократно приходилось сталкиваться с попытками нашего начальника штаба навести, как он сам любит говорить, должный порядок в частях. И всякий раз эти его попытки, к сожалению, приводили к обратным явлениям.
— А потому и приводили, что ваше вмешательство портило все дело, — бросил реплику Жигарев.
Силантьев предупреждающе поднял руку:
— Прошу, товарищи, выступающим не мешать. Слово будет предоставлено каждому. Продолжайте, Геннадий Максимович.
— Верно, я вмешивался в некоторые действия коммуниста Жигарева, — сказал Нечаев. — Но потому и вмешивался, что были они слишком поспешными, непродуманными и вместо пользы приносили вред. — Он повернулся к сидевшему слева полковнику Осокину, спросил: — Так ведь, Аркадий Петрович?
— Да, конечно, — ответил тот сдержанно, — перекосы иногда случаются.
— А что это вы так робко? — спросил Нечаев, не отводя пытливого взгляда от своего соседа. — Знаете, в доброго дядюшку легче всего играть. Труднее быть принципиальным. И надо сказать прямо, Аркадий Петрович, что ваша чрезмерная осторожность и была одной из причин, породивших чрезвычайные происшествия, о которых мы ведем речь. Вспомните хотя бы историю с отменой тренировочных занятий у ракетчиков или случай с потерей артиллерийских расчетов у Горчакова. А ведь этого могло не случиться, если бы вы, как начальник ракетных войск и артиллерии, проявили в своем деле партийную принципиальность.
Когда председательствующий предоставил слово Осокину, тот долго перелистывал свой блокнот, спешно что-то отыскивая. Потом раздосадованно сунул его в карман, заговорил, не обращаясь к записям:
— Своей вины отрицать не буду. Что было, то было. Но скажу вот о чем. Нельзя же нам, офицерам управления дивизии, строить свою служебную деятельность только на приказах. Должны же у нас быть доверие, взаимное понимание и, наконец, элементы творчества. Так я понимаю свои служебные и партийные обязанности или не так? — Он посмотрел на Нечаева, потом на Мельникова.
— Вы правильно понимаете, Аркадий Петрович, — сказал Мельников. — Но все же вина за срыв тренировочных занятий у ракетчиков, о чем говорил только что Нечаев, лежит не только на партийной совести Жигарева, но и на вашей. И тут уж вы извольте критику принять без оговорок.
Осокин снова достал из кармана блокнот и что-то быстро записал в него.
— А я считаю, что суть нашего разговора не должна свестись лишь к выяснению, кто и как принимает критику, — взял слово Жигарев. — Ну покаялся полковник Осокин, что уклонился от просьбы майора Жогина провести рационализаторский эксперимент. Но ведь Жогин мог и не спрашивать разрешения. Тогда бы Осокину не в чем было виниться. Так, наверно?
— Да нет, вы уж не уходите от сути дела, — настойчиво посоветовал Жигареву Мельников. — И от критики тоже не уклоняйтесь. Бюро же решение должно принять.
Выступающий, подумав, кивнул:
— Хорошо, я скажу, товарищ генерал. Из того, что я здесь услышал, делаю один вывод: до сих пор мы лечили уже обнаруженные болезни, а нужно, как я понимаю, заниматься профилактикой, чтобы не допускать до болезненных явлений.
— Вот это уже разговор серьезный, — сказал Мельников.
Нечаев подумал: «Расплавился все же наш начальник штаба. Надолго ли?»
В конце заседания снова выступил Мельников. Он предложил в решении записать: коммунистам Жигареву и Осокину быть более чуткими к людям, внимательно изучать положение в частях и в работе проявлять больше согласованности.
— А теперь, товарищи коммунисты, — сказал Мельников после того, как решение было принято, — прошу всех сосредоточить внимание на предстоящих учениях. И пусть сегодняшняя партийная критика поможет быстрее преодолеть недостатки.
Майор Крайнов отвернул краешек рукава шинели, посмотрел на часы со светящимся циферблатом. Было пять тридцать утра. Рассвет у горизонта еле угадывался, звезды над притихшей позицией первого батальона медленно тускнели. Из ближайшей балки, где стояли врытые в землю и укрытые маскировочными сетками бронетранспортеры, тянуло росным холодком и горьковатым запахом увядающей полыни.
Крайнов представил, что сейчас делается на командном пункте полка, куда с минуты на минуту должен прибыть командир дивизии с офицерами-посредниками. А может, он уже прибыл и выслушивает доклад подполковника Авдеева.
«Странная все-таки ситуация, — думал Крайнов, до хруста в суставах сжимая пальцы. — Не успел человек толком познакомиться с полком, не узнал как следует людей, и вот он уже во главе полка на показательных учениях. И начштаба хорош — больше всех был настроен против Авдеева. А что толку? Все равно комдив решил по-своему, Нечаев поддержал его, и Жигареву невольно пришлось смириться. Авдееву, конечно, того и надо. Недаром же он заявил на совещании офицеров: «Полк мною принят, стало быть, я и буду командовать им». Да и почему не покомандовать, если все подготовлено, будто на тарелочке. Тут и претензии разные сочинить можно, не свое же, не родное. Авдееву ни к чему пока беспокоиться о чести полка, а ему сейчас важно обнажить его слабые стороны перед комдивом, чтобы потом выглядеть этаким проницательным и мудрым врачевателем».
И тем не менее Крайнову очень хотелось, чтобы, несмотря на придирки Авдеева, все прошло хорошо. Однако просчеты и неувязки, как назло, появлялись и появлялись.
За день до начала учения при первой пробе шумовой аппаратуры оказалось, что взятый у радистов динамик слаб. Крайнову пришлось вести переговоры с начальником Дома офицеров, чтобы пригнать на место учения агитмашину с более мощным динамиком. Были и другие неурядицы. Слабыми оказались полученные второпях со склада взрыв-пакеты. Не нашлось в достатке старых брюк и кителей, чтобы одеть всех солдат для прохождения через подготовленные начхимом огневые зоны. Пришлось посылать людей за старым обмундированием в другие гарнизоны.
А вчера, уже в сумерках, Авдеев отметил, что первый батальон слишком медленно оборудует боевые позиции, и отдал распоряжение своему заместителю не уходить с этого участка до тех пор, пока не будет взята высота с ее оборонительными укреплениями. Крайнов решил, что командир подстраховывается на случай неудачи, рассуждая: пусть, дескать, майор не прячется за его, авдеевскую, спину, а тоже чувствует ответственность. Но догадка эта не смутила Крайнова, а даже обрадовала. Почему бы действительно не взять ему под свой контроль первый батальон? Ведь если появится какая трудность, он же помочь ему может.
