Письмо было отослано. Ответ не приходил.
За новостями, трудностями, волнениями и радостями, которыми на стройке полон каждый день, инженер Анна Ефремовна Ковалева как-то совсем забыла об этом своем письме.
Однажды, после объезда дальних забоев, она, усталая, вернулась домой. С удовольствием приняла ванну и, накинув купальный халат, вышла на террасу. Терраску уже обтягивали жгуты вьюнков, именуемых в этих краях «кручеными панычами». Сквозь причудливо-кружевную сетку, образованную ими, было видно, как большое красное солнце медленно опускалось за гребни шиферных крыш.
Вместе с сумерками из степи надвинулась прохлада. Аромат табаков, которым веяло из палисадников, сгустился. Стали отчетливо слышны доносящиеся откуда-то издалека, должно быть из клуба или с автобусной остановки, где висел репродуктор, звуки футбольного матча, транслируемого из Москвы: хрипловатый взволнованный голос радиокомментатора, возбужденное бурление трибун, свистки судьи, вскрики и взрывы аплодисментов.
Анна Ефремовна поудобнее уселась на ступеньках, испытывая чувство приятного покоя. Сегодняшний объезд показал, что вся флотилия земснарядов, находившаяся в ее ведении, в отличном состоянии. Беседуя с ней, старший багермейстер одного из них, стройный и широкоплечий парень, уйгур по национальности, внес интересное производственное предложение, поразившее инженера своей смелостью и новизной. Если его расчет оправдается, кто знает — может быть, удастся увеличить выдачу грунта на десять и даже двадцать процентов. Как бы это было кстати! А когда Анна Ефремовна возвращалась домой на своем вездеходике, ее догнал на мотоцикле инженер Кошкин. Безрассудный этот инженер на ходу долго уговаривал Анну Ефремовну пойти сегодня вечером с ним в клуб на лекцию о работах академика О. Б. Лепешинской. Он убеждал ее так горячо и упрямо, что чуть было не угодил под колеса. И девушке было приятно сознавать, что двигал им при этом, повидимому, не только интерес к смелым научным открытиям.
На лекцию она пойти отказалась и теперь вот, приятно сожалея об этом, сидела на ступеньках террасы, слушая отзвуки далекого матча и наблюдая, как в потемневшем воздухе над стройкой один за другим загораются огни.
Торопливые шаги на улице заставили ее вздрогнуть. Скрипнула калитка. Через палисадник шел незнакомый пожилой человек в фуражке и куртке Министерства связи. Он протянул разносную книгу, карандаш и телеграмму. Сразу почему-то взволновавшись, девушка прежде чем расписаться в книге, разорвала бандероль. На сером бланке, еще пахнувшем клейстером и непросохшей краской, она прочла:
«Вместе группой института перебралась новому адресу. Письмо дошло большим опозданием. Спасибо за память. Живу палатке, сплю нарах, едят комары. Масса интересной работы. Соединишь Волгу с Доном — приезжай сюда, на Жигули. Дела хватит. Мы только начали, но у нас грандиозней. Советую захватить гнусоуязвимого Кошкина вместе с его волшебной мазью. Очень пригодятся.
Лида».По чаше котлована неторопливо двигались двое: русоволосый сероглазый молодой человек, почти юноша, с книжкой в руке, и другой — пожилой, сухощавый, подобранный, с черными острыми и внимательными глазами.
Строительство, не знающее покоя ни днем, ни ночью, кипело вокруг них. От бетонных заводов в разные стороны непрерывно, точно ленты какого-то огромного конвейера, двигались вереницы самосвалов с кузовами, наполненными до самых краев густой серой массой. Гребень плотины щетинился лесом арматуры и весь сверкал острыми вспышками электросварки. На дальнем, еще не покрытом бетоном краю котлована множество экскаваторов, скреперов, бульдозеров рвало, передвигало, выравнивало массы грунта. Туго изгибаясь, уходила далеко в степь земляная насыпь.
Тысячи рабочих, управляющих большими и сложными машинами на всем этом огромном пространстве, рыли землю, возили и укладывали бетон, насыпали плотину, и вся долина до самого горизонта содрогалась от могучих звуков — гудков автомашин, лязга экскаваторных ковшей, свиста паровозов, грохота паровых молотов.
Но двое, о которых я начал речь, совсем не терялись в массе людей, занятых сложным трудом. Тут, в облаках жаркой и липкой цементной пыли и бензиновой гари, они шли чисто выбритые, принаряженные. Со всех сторон их дружески приветствовали.
— Евгению Петровичу! — кричал шофер, высовываясь из кабинки запыленного автосамосвала.
— Привет Симаку! — слышалось из группы рабочих, выравнивавших бетон на откосе котлована.
— Миллионеру — наше комсомольское! — произнес молодой голос в самой чаще стальных арматурных зарослей.
Молодой человек, который, повидимому, уже давно привык к такому отношению окружающих, отвечал на приветствия немного застенчивой улыбкой. Его пожилой спутник с достоинством оглядывался по сторонам; глаза его удовлетворенно щурились. Он то и дело трогал рукой густую щетинку аккуратно подстриженных усов, откашливался и говорил вполголоса:
— Знают, знают тебя тут, Женя… Вижу, знают… Заслужил…
Молодой, улыбаясь и сжимая локоть спутника, отвечал:
— Ваша выучка, Андрей Петрович! Вам честь, вам спасибо!
Пожилой откашливался и отрицательно мотал головой:
— Будет тебе, будет… Я человек скромный… Я под своим Хром-Тау до старости копаться буду. А ты вон на какой простор выскочил… Ребята-то, слышь, говорят: миллионер…
Он покашливал, хмурился, но черные глаза его с белками кофейного оттенка сияли, и как он ни старался, ему не удавалось согнать с лица выражение радости и самодовольства.
Перейдя забетонированную долину, они поднялись на крутой откос, где на земляной террасе стоял экскаватор «Уралец». Остановились возле машины и незаметно для тех, кто находился внутри, в кабине, понаблюдали, как экскаватор, точно играя, бросал в кузовы самосвалов по три кубометра земли за один раз.
— Мой, — проговорил молодой.
— Вижу, — отозвался старший и показал на надпись. На борту экскаватора красной краской было выведено:
«С 7 ноября 1949 года по 6 сентября 1951 года экскаватор вынул из котлована 1 000 000 кубометров земли».
В кабине их уже заметили. Поднятый ковш на миг застыл в воздухе. Из окна высунулось разгоряченное работой, потное молодое лицо:
— Встретил?.. С приездом, Андрей Петрович!
Экскаватор сделал поворот, отнес землю в кузов очередного самосвала. Теперь из окна и дверей кабины выглядывал весь экипаж. Раздались голоса:
— Ну как строечка? Нравится, папаша?
— Учеником довольны?
— Что скажете о наших масштабчиках?
Пожилой человек стащил с головы форменную горняцкую фуражку, пригладил черный с проседью бобрик и, отвернувшись, вытер глаза:
— Ох, и ядовитая у вас тут пылища, Женя! От цемента, что ли? А ведь верно, и меня тут вроде знают. Видать, и впрямь ты обо мне рассказываешь.
— А как же иначе! Ведь вы меня на машину посадили… Они — мои ученики, а я — ваш. Вы им вроде дедушка.
Теперь стоит рассказать об отношениях между Евгением Петровичем Симаком — знатным человеком стройки — и старым экскаваторщиком с рудника Хром-Тау Андреем Петровичем Бояринцевым, приехавшим сюда из далекой Актюбинской области, чтобы своими глазами взглянуть на невиданные работы.
Когда, демобилизовавшись из армии, Евгений Симак в конце 1945 года вернулся в степной поселок под горой Хром-Тау, Андрей Петрович Бояринцев был уже на руднике знатным человеком. И объяснялось это не только тем, что он работал на новой машине «Уралец», недавно привезенной в эти края, и даже не тем, что он отлично знал свое дело. На руднике каждому мальчишке было известно, что этот пожилой молчаливый человек был в свое время одним из лучших экскаваторщиков на строительстве Рыбинского гидроузла, а в дни войны со своей машиной выезжал на фронт и там, на передовой, под бомбами и снарядами копал траншеи и противотанковые рвы. Так трудовая слава Бояринцева переплелась со славой боевой.
И как-то так получилось, что, вернувшись на рудник, Евгений Симак сразу потянулся к этому человеку. По работе они мало соприкасались. Симак был электриком. Он обслуживал экскаваторы рудника. Мощные машины, каждая из которых заменяла сотни рудокопов, нравились ему, привыкшему на войне к могучей технике. Но больше всего ему нравился «уралец» Бояринцева. Придя в кабину по ремонтным делам, подолгу простаивал он за сиденьем старого экскаваторщика, наблюдая, как тот точным и легким движением рук спокойно и уверенно управляет машиной.
Симак понимал, какой это сложный труд и какого большого он требует напряжения. Старик же все делал легко, будто играя. Это-то и восхищало.
Старый экскаваторщик, который, подобно всем истинным мастерам, любил учить молодежь, тоже исподволь приглядывался к любознательному электрику. Он чувствовал: из этого будет толк.
