Не шумите во последних рядах, заканчиваем. Конспектируйте, не надейтесь на память, плохая у всех у нас память, все забываем. Я вот, например, забыл письма отца, а писал он их, сидя на замерзших трупах, где там в степи взять бревно. Я вам как-нибудь прочту эти письма, реветь будете, если не до конца оживотнели ваши чувства. Слушаю. Да, девушка, а вы на какой язык будете переводить? На английский? Но есть ли у них слово «оскотинились»?! Нет? Странно. У нас даже фамилия такая есть. И что это доказывает? То, что мы себя не жалеем, что мы прежде всех заговорили о несовершенстве природы человека, об отклонении от норм божиих. И что? Начали, как порядочные, с себя, а только того и добились, что все радостно закричали: они сами о себе говорят, что у них есть скотинины. Еще выдумали судить о нас по нашей на себя критике. Вы так, девушка, переведите: пока не до конца очерствели наши чувства, — или: пока не окостенели ваши чувства и есть еще надежда на ваше спасение, вы сможете плакать над письмами с фронта. Пойдем дальше. Вообще-то, девушка, тяжел русский язык. «Квас» пишется вместе, а «к вам» — отдельно. Или вот: алкоголик первой гильдии ударил по конине и за полчаса попал в сказку. То есть дернул коньяку и захорошел, но пока не в отрубе.
Дамы и господа! Что есть наука как не поиск истины? Истина в последней инстанции нам недоступна, но природа-мать, как всякая мать, терпелива и терпит наше над ней издевательство. Но разве не должен висеть на видном месте в нашем общем доме ремень, который мать вправе снять с гвоздя и, заголивши нам задницу… вы, девушка, помягче для англичан, хотя пороть всех надо…
А, звонок был. Ну, хватит на сегодня. Староста, был звонок? Не вставать, запишите домашнее задание, я не виноват, что приходилось отвлекаться. Запишите в дневники. Первый вопрос: кто нас обул в лапти? Второй вопрос: если истина есть форма добра, то сколько форм у добра? И третье: мечта есть реальность, только не совпадающая с действительностью по времени. От чего зависит несовпадение? И четвертое: ученые знают все меньше во все большем количестве направлений науки. Почему же они уверены, что они что-то знают? И последнее, пятое: что сделать для того, чтобы человек как личность стал не средством, а целью прогресса?
Ну вот, как некстати, занятие же кончилось, а тут записка: «Как сделать людей богатыми?» Во-первых, зачем, а во-вторых, это просто: ничего не продавать. Придет человек в магазин — купить нечего, он и уйдет, а деньги целые. На книжку положит. Так три года походит, глядишь, в полку миллионеров прибыло. Перерыв!
Слушай, ты ведь парня на баян отдавал учиться? Да? Сыграй нам, сынок, у меня небольшой перерыв, вспомним с твоим отцом обманувшую нас юность, ибо мы — дети культа, росли при волюнтаризме, а вас, дети, мы рождали в период застоя, ой бедные мы, бедные, и вспомнить нам нечего, одна кукуруза, да графики, да еще «много дней дует знойный сирокко, но он слезы мои не осушит», да «вдали погас последний луч заката, и сразу тишина на землю пала, прости меня, — это, сынок, девушка из юности говорит твоему отцу, — прости меня, — говорит она, — что я любить и ждать тебя устала». Не ценил ее, не берег твой папка. А другая, Мариэттой звали, над ним издевалась. «Эй, поскорей выходи танцевать с Мариэттой, эй, — кричала она на отца, как на лошадь, — а если, дружок, ты несмелый, то мне какое дело, отыщется другой!» И отыскивались! Сыграй, сынок, «Прощание славянки». Господи, сколько славянок прощалось с нами! И «сиреневый туман над нами проплывает, над тамбуром горит прощальная звезда». Играй, парень! Юность обманула нас, но была прекрасной. Играй! Вот уже и оркестр подхватывает, а в нем музыканты старше нас и все лысые. А что лысина! Вспомним мою тещу, она всегда говаривала, целуя другого зятя в макушку: «Лысина — не увечье».
Ах, сынок, а как мы любили родину! Сыграй нам «Летят перелетные птицы». Не знаешь? Чему вас учат тогда? «Летят они в жаркие страны, а я не хочу улетать. А я остаюся с тобою, родная навеки страна, не нужно мне солнце чужое, чужая земля не нужна». Выучи, без родины пропадешь.
Проводи меня, друг мой! Пора! Ой, какой ветер на улице. Но это и хорошо: благодаря ветру мы еще не совсем задохнулись от достижений цивилизации. Печально все, друг мой, а жить надо. Чего бы тогда мы женились и множились, если б не думали жить. И если совершенство мира не впереди, а позади, тоже зачем жить? Может быть, только мысль в прошлом, а мы пыжимся со своими головенками решить решенное?
Пойду. Не забыть сказать, что главное противоречие времени в том, что все всё знают, но ничего не меняется. Химизация травит один процент вредителей, а девяносто девять процентов полезных организмов. Но отравление продолжается. Так что по-прежнему «наши нивы глазом не обшарить». Да, друг мой, таскали меня в такие места, где горы книг, как обвалы, засыпали людей, и мы еле выкарабкивались из-под истолкований событий. Сколько эпох, столько истолкований. И еще, главное, выдумали для прокорма тезис, что необходимо современное прочтение. Но что это как не искажение классики, искажение фактов и событий? Откуда все беды, будут спрашивать меня, буду, друг мой, отсылать их к армии социологов и подразделениям экономистов, соединениям планирующих органов. Вот тоже шутка: слово «планировать» — летать без мотора — мы употребляем в другом смысле. Буду их отсылать, а сам все буду помнить мудрую бабушку свою и ее объяснение, почему люди бесятся: «Бога забыли, поэтому».
«Как можно отвести беду неминучую, если она неминучая?» — тише, товарищи, начинаем. Это я зачитал одну из записок, поступивших во время перерыва. Я думаю, что уже в ней самой ответ. Тут еще послали, я думаю, ради юмора и разрядки несколько определений жизни, зачитываю некоторые: «Живем, как картошка, — не съедят, так посадят», «Живу, как графин, — все за горло берут», «Надо жизнь прожить так, чтобы ни разу не вспотеть». Как вы понимаете, последнее выражение принадлежит новому поколению, поколению, оглупленному близкими материальными целями и оглушенному сверхмузыкой. Если в голове децибелы, то мысли в такой голове жить негде.
Продолжаем! Идя навстречу пожеланиям трудящихся, рассказываю о дружественном визите в страну счастливых. Я начинал немного до перерыва, но перебили. У, суфражистки, мать вашу за ногу, шершеляфамки! А никуда не денемся, леди, поэтому улыбайтесь насмешливо, как автопортрет Леонардо да Винчи, более известный под названием «Джоконда». И ты, моя первая любовь, вспомни все мои глупости, вспомни, смехом излечишься, и лекарств не надо. И не думай, что нет еще книжки про нашу любовь. И ты, моя неизвестная будущность, про которую мы пели в годы официального романтизма: «Кто ты, тебя я не знаю, но наша любовь впереди!» Кстати, о знаниях. Давайте вместе просклоняем фразу «Я себя не знаю». Дальше: ты себя не знаешь, он себя не знает. Но они знают и себя и нас.
Посмеялись? Поехали!
Был я всюду, и где я только не был, вплоть до страны Муравии, а все не было счастья. И вновь скитался по белу свету, в основном на боковой верхней полке общего вагона у туалета. Судьба у меня такая. Зато все — вы же знаете это выражение: «Век живи — век мочись» — шли мимо меня. А вот уже и станция, вот уже пора выходить в новую жизнь, в новые встречи. Бывал я и в тех краях, где подвыпивший начальник чокается с подчиненными и ласково говорит им: «Вас хрен заставь разводить, у вас и хрен не вырастет» — и где начальника провожает на покой предусмотренная женщина, а подчиненный бегает вокруг стола и кричит: «А вы не заставляйте, и вырастет!» И в тех местах был, где люди идут за идеями к прилавку, а за продуктами в завком, наконец, и там побывал, где один человек давно никого не боится, кроме Бога. Он так и сказал. А товарищ его добавил, что смешны тайные агенты, если нет тайн. И за что им платить тогда зарплату? И с теми людьми сиживал, что думают над измерительными приборами, определяющими степень вины человека перед обществом и общества перед человеком, где думают, являются ли синонимами слова «система» и «общество», думают люди, а как же? Как не думать, товарищи, ведь от бездумья голова скорее лопнет, чем от раздумий. Замечу, кстати, что думающие люди меня в сторону не оттаскивали, друг на друга не стучали, групп и групповщины там нет, и семейственности не заметил, никто мне не говорил: «Давай дружить против такого-то», никто никому не завидовал. А почему? А потому что дошли люди до истины: истина ближе к независимости. И не звали эти люди умереть за отечество, а звали жить за него. Тихо, молодежь, тихо. Это в кино красиво: вот герой, вот эшафот, вот аплодисменты. А в жизни? Ты видел могилы Магадана? И я не видел, их почти нет, но вся Колымская трасса устелена тысячами жизней. А прежний БАМ! А трассы Воркуты, Норильска, Игарки, Инты, Печоры? Как давно и как надолго вперед было сказано: «А по бокам-то все косточки русские». Проклятье дороге! Сколько чудных замыслов умерло в ней. Едешь сутки, протрешь рукавом туманное стекло — утро, низко, сыро, переувлажнено, затоплено, чтоб тебе без конца икалось, Минводхоз, что ж ты с землей-то делаешь? И редкие падающие осины, за ними забор, над забором проволока, над проволокой вышка, прожектор на столбе, бараки и всюду вороны и вороны. И дальше — ржавые шпалы, стрелочница в телогрейке с желтым флагом, собака у ее ног выдирает репей из передней лапы. И опять забор, и опять проволока. А в войну, говорили мне, Америка поставляла нам нержавеющую колючую проволоку, и сотни ее километров поныне замотано в клубки и хранится.
