И.
П. 26/XII-27
183. Т. В. КАШИРИНОЙ (ИВАНОВОЙ)
10 января 1928 г.,
Париж
Милая Тамара. Выплатила ли ты деньги по поручению Аша? Это очень важно, и, главное, важна в этом деле аккуратность. Если это первое поручение, первый блин, выйдет комом, тогда я не смогу проделывать такого рода операции. Если ты получишь деньги из Модпика, то выплати еще 60 рублей Ассе Полонскому, Тверской бульв., 9, кв. 15. Эти 60 рублей тоже мною получены. Я здесь прилагаю все усилия для того, чтобы освободить тебя от этого тяжкого и гнусного труда — посылки денег за границу. С нетерпением жду от тебя сообщения по поводу всех этих несчастных дел. В каком положении счет с Модпиком? Есть ли надежда, что «комсомольский» фильм увидит экран? Выучилась ли ты как следует монтажу? Мне кажется, что это превосходная, увлекательная работа. Заклинаю тебя, не бросай ее, не бросай дела на полдороге, не уходи с фабрики, п. ч. последствия этого шага будут для тебя неисчислимо гибельны. Я это чувствую. В нынешней моей жизни меня согревает то, что ты пишешь мне дружеские письма. Это легкое дело — желать другому добра, я верю всем сердцем, что еще пригожусь тебе в жизни и помогу. Всеволод, конечно, трудный человек. Ты знаешь мое отношение к нему. Оно ни в чем не изменилось. Мы с тобой очень худо жили, нам бы надо отдохнуть. Меня терзает мысль о том, что отдыха тебе не будет. Ты выбираешь пламенных, мучительных людей. Я пишу тебе об этом, решаюсь давать советы — легчайшее из человеческих даров, п. ч., мне кажется, твои письма дают мне на это право. Тебе нельзя сбиваться с самостоятельного твоего пути, до последней степени нельзя. Полагаясь только на себя — худо ли, хорошо ли, — прожить можно. Так я думаю.
Со всех сторон мне сообщают, что 2 МХАТ разваливается, что никакой постановки там не будет, что никаких денег мы не увидим. Не худо бы тебе побывать на репетициях; если только они происходят. Если хочешь, я напишу в этом смысле письмо Берсеневу или Чехову?..
Очень хорошо, что мальчик здоров и гуляет. Сделай милость, сфотографируй его. Ты, небось, совсем нищенствуешь. Право, я заработаю денег, ждать осталось не особо долго. Говорят, у вас суровая, снежная зима? Я скучаю об зиме, по родине... Мальчик — хорошо ли он ходит? Изменилось ли его лицо? Ну, до свиданья.
И. Б.
П.10/1-28
10 января 1928 г.,
Париж
Дорогой мой Zozulia! Я очень рад тому, что живописное Ваше «безумие» продолжается. После Вашего отъезда я подумал, что скептицизм мой был очень мелкотравчатый и что Ваша «мания» — превосходная мания, полная жизни и огня. Мне бы такую... И теперь я почему-то верю в нее всем сердцем. Не бросайте, теперь уж и я чувствую, что бросать не надо... Теперь о моей растреклятой работе. По моим планам — я до весны пошлю в «Прожектор» рассказ, относительно книжки поговорим летом в Москве; я думаю, раньше лета мне не удастся всем негодующим моим кредиторам заткнуть хайла. Вы-то, надеюсь, не подозреваете меня, подобно растерзанным редакционным романтикам, в дьявольской хитрости: вот, мол, пишет, строчит, не печатает, ждет своего часа... Никакого часа я не жду, очень долго мне не писалось, сделаться профессионалом, к великому моему неудобству, мне никак не удается; как только допишу — сейчас же пошлю печатать, как и все прочие люди... О сплетнях, сообщаемых Вами, пишут мне со всех концов. Сижу я здесь потому, что лечу временем семейные мои неурядицы, а во-вторых, не хочется приезжать в Москву с пустыми руками. Причины эти просты, как проста истина, вы-то знаете...
Собирается ли сюда Сима с девочкой? Как поживает Ваш фотографический аппарат? Много ли работаете? (Помните о душе!!) Неуклонно трудитесь над тем, чтобы выслать Лебедевой деньги. Как известно, они здесь пригодятся. Я написал Воронскому, но не получил от него ответа. Что с ним? Редактирует ли он хотя бы «Прожектор»? Цифры «Огонька» действительно астрономичны. В Англии Вы были бы лордом Нортклифом (?). Ну, до свидания. Привет вашим — и особо — Кольцовым. Евгения Борисовна — поклонница и обожательница Ваша — кланяется от всего сердца.
Ваш И. Бабель
Р. 10/1-28
P. S. Только что узнал, что у Константиновских умерла племянница. Сегодня хоронили. Он в большом горе.
10 января 1928 г.,
Париж
Спасибо, дорогие мои, за письмо.
<...> Первые месяцы пребывания моего в Париже, месяцы устроения, не способствовали, конечно, «вдохновению». Но понемногу я втянулся в работу. Снова, как в дни моей юности, я задумываю coup d’etat[13] в моей литературе. Посмотрим — удастся ли. Маленечко я устал, да и coup потруднее, чем первый. Может быть, к лету закончу. До окончания работы я в Россию не двинусь. Я и сам знаю, что «лечение временем», предпринятое мною, должно быть доведено до конца. О сплетниках же, количество и качество коих мне известно, не беспокоюсь — я огражден от них непобедимым равнодушием, это у меня счастливая черта — равнодушие в opinion publique[14].
О жизни в Париже — что же вам рассказать? Несмотря на тоску мою по России — в Париже хорошо бы жить, если бы чуточку больше денег. Я не привык к такому скудному существованию и развернуться никак не могу. Очень мало денег — но тут до поры до времени ничего не поделаешь. А страна — как это ни странно — ужасно отсталая и очень провинциальная. Жить здесь в смысле индивидуальной свободы превосходно, но мы — из России — тоскуем по ветру больших мыслей и больших страстей.
Я очень рад, что девочка у вас хорошая — она уже небось совсем человек в доме. Люсе надо бы написать нам письмо домой — Жене. К нам сейчас приехала из Брюсселя мама. Она такая же чудная, как и раньше. Мера — та все еще не может оправиться, похварывает, это очень грустно.
Книжки я тебе завтра вышлю, но получишь ли ты их — гадательно, одни доходят, другие нет, надеюсь, что стихи-то дойдут.
Грустно, что у тебя заработки гнусные, да, наверное, предпринять нечего для их увеличения.
Обо всем, что в моей жизни достойно внимания, я буду писать вам — не забывайте и меня. Если ты считаешь, что мне полезно знать что-нибудь сверх моего «знатья» — напиши.
Целую вас всех Ваш И. Бабель
Р. 10/I-28
26 января 1928 г.,
Париж
Дорогой Алексей Максимович.
Я уезжал из Парижа в деревню, вернулся и застал Ваше письмо. Спасибо за приглашение. От всего сердца благодарю Вас. Можно ли мне приехать весной? Я очень хочу Вас видеть. Я все бьюсь над работой, которую начал давно. Поездка в Италию — соблазнительная чрезвычайно — может рассеять рабочее мое настроение, я этого боюсь. Поэтому мне хотелось бы приехать попозже, весной.
Слухи о моих «болячках» преувеличены. Еще поживу.
Любящий Вас И. Бабель
26/I-28
15 Villa Chauvelot Paris 15.
26 января 1928 г.,
Париж
Милая Анна Григорьевна. Послал Вам: Линдберга «Mon avion et moi»[15] и Воронова «Conquete de la vie»[16]. Первая — как мне кажется — если ее сократить — чрезвычайно подойдет для «Огонька», книга же Воронова представляет выдающийся интерес, и, по-моему, Госиздат или любое другое издательство должны ухватиться за нее. Есть ли у Вас связи в Зифе — они, кажется, легче на подъем. Я думаю, что Вы можете просто обратиться к Нарбуту от моего имени.
Выписать стоящую книгу рассказов или просто стоящую книгу здесь очень трудно. По-нашему — французы пишут о пустяках, с нашей точки зрения (и как будто это правильная точка зрения), все это очень скучно. Я не теряю надежды выслать Вам в конце этой недели еще несколько книг, на этот раз более подходящих. О деньгах — нечего толковать. Все это гроши. «Свои люди — сочтемся».
Отзыв Ваш о «Бронепоезде» меня удивил. Из Москвы все время доносятся стоны восторга. На «Закат» я никаких надежд не возлагаю и даже наоборот.
Что касается меня — тружусь. Телу жить здесь хорошо — душа же тоскует по «планетарным» российским масштабам.
Евгения Борисовна выставляла картину в осеннем салоне. Говорят, что у нее есть способности, но очень она ленива, ничего не работает. Кланяется она Вам изо всех сил.
Мужчинам вашим шлю пламенный пролетарский привет и клич, конечно, — какой бы клич им послать? — «товарищи, ходите пешком» — что ли?..
Ждите от меня через несколько дней очередного послания и новых книг.
Любящий вас всем сердцем И. Бабель
Р. 26/I-28
26 января 1928 г.,
Париж
Милый мой Исаакий! <...> Книги ты, я надеюсь, получишь. Книжный магазин сообщил мне, что задержка вышла из-за того, что никак нельзя было достать книгу Valery[17]. Из снобизма книги Valery печатаются — можешь ты себе это представить — в пятидесяти или ста экземплярах, — делает он это для того, чтобы «чернь» не читала. Но поэт, все говорят, изумительный.
