В первую минуту им овладело любопытство: какой он? А потом появились душевная боль и грусть. Предчувствие не обмануло. Это потеря. Еще одна. Мужайся, отец, и считай, что это не потеря, а приобретение — таков закон жизни.
Максим налил коньяка (себе он заказал коньяк, девушкам — бутылку венгерского токая) и выпил залпом. Закурил новую сигарету.
Когда графинчик опустел, поспешно подошла официантка — острый у девушки глаз. Сочувственно спросила:
— Нет ваших?
— Вы верите в предчувствия, Надя?
— Верю, — серьезно ответила девушка.
— Вот и у меня оно появилось. В общежитии. Туманное. А теперь я твердо знаю. Они не придут. Нет, дочь придет. Но не с подругами. С женихом.
— Так это же хорошо, — наивно обрадовалась девушка за свою незнакомую сестру. — Разве вы не рады?
— Я? Очень. Но если мне захочется спустить будущего зятя с лестницы, не зовите милицию, Пожалейте. Я служу в высоком учреждении.
Официантка не рассмеялась, не поняла шутки, посмотрела на него с опаской.
И тут он увидел Вету.
Она шла от лестницы через зал в длинном, не то эстрадном, не то свадебном платье из материи «снежинка» — на белом фоне звездочки, которые при движении, когда менялся свет, причудливо играли, казалось, срывались и летели во все стороны, как искры. Эта снежная искристость ткани хорошо контрастировала с черными, как уголь, волосами, как бы небрежно разбросанными по плечам.
На Вету смотрели все, мимо кого она проходила.
Максим на миг тоже залюбовался дочерью, подумал, что у девушки недурной вкус. Но тут же вспомнил, что такой же вкус у ее матери. И сразу перевел взгляд на н е г о.
Он тоже одет по-свадебному: черный костюм, галстук-бабочка в синий горошек, из кармашка торчит уголок такого же платочка.
Но прежде всего поразило сходство этого парня с Вадимом Кулагиным — такой же высокий, хотя ненамного выше Веты, с длинными, по современной моде, каштановыми волосами.
Максим сперва почти испугался: неужели брат? Не любил таких, как в романах, неожиданностей в жизни.
Сходство Ветиного жениха с Кулагиным почему-то сразу вызвало на поверхность ту неприязнь, почти враждебность к нему, которая появилась в глубине души, как только мелькнула мысль, что дочка придет не с подругами — с н и м.
Неприязни в себе к людям он боялся, потому что никогда не умел скрыть своих чувств, они сразу становились видны. Сперва возникло инстинктивное желание воспитанного человека подняться им навстречу. Но неприязнь заглушила это желание, и он не тронулся с места.
Они остановились возле стола, и Вета, не смущаясь, весело, очевидно, чтоб скрыть волнение, представила:
— Папа, это мой жених. Полюби его так, как любишь меня.
Максим молча, проницательно смотрел на юношу. А за ним следили официантки.
Жених как будто наконец догадался, чего от него ждут. Склонил голову в поклоне, глухо, но четко назвал свое имя:
— Корней.
Максим громко и почти грубо, как на допросе, спросил:
— Фамилия?
— Прабабкин.
Неприязнь сразу начала оседать, как песок во взбаламученной воде.
Максим встал и протянул руку.
— Вот теперь будем считать, что познакомились. Садитесь, Корней Прабабкин.
Вета радостно засмеялась.
Надя подлетела к их столу.
— Может, еще что-нибудь надо?
У Максима явилась было мысль — заменить токай шампанским. Но он тут же передумал.
— Спасибо, Надя. Ничего не надо.
Вета, накладывая закуску, спросила с искоркой в глазах:
— Папа, тебя не смешит Карикина фамилия?
— Фамилия как фамилия.
— А мне смешно. Я останусь Карнач. Я и Карика агитирую — записывайся на мою. Корней Карнач. Здорово звучит, правда?
— Я не писатель и не актер, — сдержанно заметил Прабабкин. — Мне псевдоним не нужен.
«А кто ты?» — возникал вопрос, но Максим отложил его на потом, сейчас спросил о главном:
— Вы что… расписались уже? — И почему-то посмотрел на «бабочку» жениха, которая делала юношу торжественным и немножко старомодным.
— Что ты, папа! Думаешь, в наше время это просто? Везде бюрократы. Три месяца надо ждать. Нам, правда, через месяц назначили.
— Почему такая привилегия?
Вета засмеялась.
— У Карика блат.
Жених возразил против слова «блат»:
— Никакой не блат. Я работаю вместе с сыном сотрудницы загса.
— Это последний крик последней моды — выходить замуж без родительского благословения? — Голос Карнача прозвучал несколько раздраженно.
Вета сделала круглые глаза.
— Боже мой! Какое старозаветное слово! Ты же передовой человек, папа!
— Для тебя я отец. Прежде всего. И… кажется, неплохой. Или я нужен только для одного?..
В душе поднималась буря. Но он боялся ее и изо всех сил старался сдержаться.
Вета знала, что может произойти, когда у отца вот так начинают блестеть его цыганские глаза, и испугалась, стала оправдываться:
— Я же звонила маме. Разве она тебе не сказала?
— Ты звонила матери?!
— Боже мой! Ты, правда, ничего не знаешь? Вы что, поссорились? Опять не разговариваете?
Тайфун вдруг изменил направление и устремился в неблизкий город, в модно обставленную квартиру, где осталась женщина, которая называет себя его женой. Теперь он не сомневался: она не сказала, что дочь выходит замуж, нарочно, чтоб насолить ему, сделать больно, знала, как он любит Вету и как ревниво относится к тому, что кто-то чужой когда-нибудь заберет ее у него. Когда раньше еще мирно беседовали о Ветином замужестве, Даша смеялась над его страхами; для нее было просто и естественно, что дочь должна выйти замуж.
Хотел было спросить у дочери, просила ли она сказать ему, но спохватился, понял, насколько нелеп такой вопрос, он раскроет его отношения с женой не только Вете, которая знает об их ссорах, но и этому чужому парню. Его беда теперь уже и их беда и может омрачить их радость. Ему, отцу, больно, обидно, но он никогда не позволит себе бросить тень на их счастье. Он ехал сюда с намерением поговорить с дочкой о своих отношениях с ее матерью, попытаться объяснить ей, что у него нет другого выхода, как развод. Теперь, конечно, надолго придется отложить этот разговор.
Чтоб успокоиться, Максим попытался даже оправдать жену: она могла думать, что Вета непременно позвонит отцу, и в своем глупом упрямстве ждала, пока первым заговорит он.
Свое неведение прикрыл безобидной ложью:
— Я вчера из Москвы. Был в командировке.
Вета, должно быть, знала, что это не так, но с облегчением вздохнула.
— А я подумала, что мама не сказала. — И, обращаясь к жениху: — Мама у нас с характером. — И опять к отцу: — Если б ты не приехал, мы приехали бы к вам. Теперь не надо… Мама тоже обещала приехать.
— Да, теперь все наоборот… Едут родители…
— Папа! Ты всегда был оригинален!
— Кстати, родительское благословение — не церковное, а общечеловеческое моральное правило, действительно старое, но не устаревшее. Будешь сама матерью, поймешь.
Вета — его дочь, с его характером, непокорная, дерзкая.
— Считай, что мы пришли за твоим благословением. Благослови, отец! — театрально склонила она голову. — Хочешь, мы станем на колени в сем современном храме, где пьют и жрут.
— Не надо так, Вета, — осторожно попросил жених, облизывая запекшиеся губы. Он давно их облизывал. И Максим еще раньше подумал: «Перепил накануне? Волнуется? Или просто хочет есть?»
Молчаливость его и скромность не очень нравились. С виду непохож на такого уж смирного, застенчивого человека. А больше всего Карнач не любил притворщиков, двуликих. Предпочитал таких, как сам, как Вета, горячих, открытых или если уж мягких, то душевных, как Поля Шугачева.
Максим знал, что Вета способна на любую выходку. Устроит спектакль на весь ресторан. Поэтому он переменил тему разговора. Предложил:
— Давайте, однако, выпьем, — и взял в руки бутылку. — Кто что пьет?
— А это вкусное вино? — по-детски наивно спросила Вета.
Максим понял, что это тоже маленькая хитрость: не могла она не знать токая, его часто пили дома.
— Венгры считают лучшим вином в Европе.
— Каждый свое считает лучшим, — глубокомысленно произнес жених.
Вета засмеялась. Она решила, что главная преграда взята, отец покорён, и ей стало весело.
Между тем, наливая ей вино, Максим вернулся к прежней теме.
— Может быть, я старею, дочка. Но когда я приезжаю к своей матери, к твоей бабушке Татьяне, мне каждый раз хочется стать перед ней на колени… Только глупый страх, что этого не поймут моя сестра и ее дети, удерживает меня. Хотя потом я каждый раз жалею, что не сделал этого.
Молодые притихли.
— Что вы пьете, Корней Прабабкин?
— Он ничего не пьет, — быстро ответила Вета.
— Ничего? — удивился Максим.
