Шохов подумал, что никогда его матери и отцу, его братьям не понять той жизни, которой живет Инна Петровна, как ей самой не понять ничего о жизни его родни. Они будто с разных планет, все у них разное. Не только городской быт, не только понимание вещей, самых элементарных, не только отношение к работе, главным ценностям, но даже в языке. И уж какая бы ни была атмосфера в доме Шоховых между мамой и отцом и братьями, но все равно она более человечна, чем это сидение супругов по разным комнатам, будто они и не муж и жена, а какие-то коммунальные соседи.
Это, конечно, сам Шохов виноват, так он подумал, что выставил обнаженно и невыгодно перед чужими людьми свою родину и все сокровенное и родное. Их вовсе не коснулось чувство беды, которое пережил он. Они увидели в рассказе о брошенных деревнях лишь несчастье с брошенной посудой и на этом основании назвали его родню дикарями... Вот уж, право, люди разучились понимать друг друга, когда дело касается самого святого.
Вспомнился разговор, он произошел с Инной Петровной в прошлый раз, когда Шохов рассказывал о своих мытарствах с жильем, о том, как трудно нынче получить квартиру и в каком странном положении они с женой оказались.
— А я вас понимаю! — подхватила тогда Инна Петровна.— Ведь мы в таком же положении: мы никак не можем достроить дачу! Вы представляете?
— Дачу? — спросил растерянно Шохов. Его настолько поразила несоразмерность сравнения, он решил, что Инна Петровна его не поняла.— Да нет, нам же жить негде,— добавил неуверенно он.
— Вот и я говорю, что у вас еще не беда! А вот когда горит дача и не на что ее восстановить, тут уж, сами понимаете, такое несчастье, что руки опускаются.
Впрочем, видать, руки у Инны Петровны не настолько уж опускались, потому что она тут же пересказала, как они приступили к восстановлению и чего это им стоило. «Одной антикварной мебели, — поездили бы вы по московским магазинам! — пришлось приобретать на кругленькую сумму! Ой, да что вам рассказывать,— произнесла она. — У вас таких проблем быть не может. Я вам их не желаю».
Поразительный разговор вышел. Шохов его никогда не забудет. Но и сейчас он ничего не сказал гостеприимной хозяйке, а лишь поблагодарил за чай и объяснил, что времени до поезда остается в обрез. Его не задерживали.
— Вы едете в Ригу насчет работы? — спросила строго Инна Петровна.— Значит, вас не устроили наши с Розочкой прожекты?
— Надо подумать,— отвечал он уже в прихожей, стараясь не смотреть на Инну Петровну.
Он уж точно знал, что в Москве он не останется. Но ведь люди проявляли беспокойство, может быть и не совсем бескорыстное. Вот уж точно, не о Шохове она думала, а о своих многочисленных приятелях, которым желала доставить удовольствие, приведя такого мастера. Да ведь и дача, бывшая горелая дача, насколько он понимал, тоже не закончена.
И все-таки, если люди беспокоились, неудобно показалось сразу же отказываться. Шохов, уже одевшись и стоя с чемоданчиком, путано объяснил, что он не готов к такому разговору, хоть он и благодарен за их, так сказать, беспокойство о его судьбе. Сейчас он обещал съездить в Ригу и посмотреть в одном рыбном колхозе... Там вроде бы разрешают строить домики, а он мечтает именно об этом.
Инна Петровна подала ему руку:
— Что ж, всего хорошего. Будете проезжать, позвоните. А за подарок, бесценный, вам большое спасибо.
На Рижский вокзал Шохов приехал немного рановато. Но пока послонялся по залу ожидания, посмотрел журналы в «Союзпечати», объявили посадку. Вагон был чистенький, как и сами проводницы. Шохов положил свой чемоданчик наверх — у него была вторая полка,— вышел в тамбур. Когда поезд отошел, он сдал проводнице билет, заплатил деньги за постельное белье и спросил, в которой стороне ресторан. В вагоне-ресторане Шохов оказался одним из первых, заказал обед, пива и просидел до темноты.
Думал как-то беспорядочно о разном, о маме, о том, как Афоня приехал на автостанцию и уже не застал брата, о том, как он вез туесок, который теперь Инна Петровна станет показывать своим гостям как «бесценный подарок» и при этом пересказывать слова Шохова о брошенных избах, перетолковывая на свой манер.
В вагоне-ресторане уже шумел народ, а за столиком Шохова расположились, видать надолго, два командировочных: пожилой, крупный мужчина, в притененных очках, и юноша, судя по всему — студент, беловолосый и белобровый.
Шохов рассчитался, попросил извинения, что, выходя, потревожит соседей. Подумалось: почему-то в рижском направлении, как и в западном и южном, ездит интеллигентная публика. И вагоны, и проводники здесь другие. А вот в северном да восточном (когда он ехал на Кировщину) все похуже и погрязнее. А может, это только ему, Шохову, так кажется. Он вообще после деревни стал ко всему не в меру придираться. Даже к Москве, даже к самому себе. А все из-за чувства собственной неполноценности. В деревне он посчитал себя отщепенцем. В Москве у Инны Петровны вдруг в нем взыграла деревенская кровь, когда обозвали его деревню, а значит, его родню, дикарями. А все-таки тут, среди городской столичной публики, он и правда не такой чужой для своей деревни и, может, не так уж до конца испорчен и потерян. Все познается в сравнении. Уж он-то точно знал, что выбрал бы не этот столичный мир для своей жизни, если ему пришлось бы выбирать.
А вот Инне Петровне он никогда больше не позвонит. Не позвонит, даже если попросит Роза Яковлевна. Не позвонит и не придет в их дом, в этом-то он был уверен.
С крутого и длинного холма, с перекрестья двух земляных дорог, разбитых машинами, можно одновременно разглядеть и новый строящийся город, и уже построенные поселок на отшибе, который тут называют Вор-городок.
Город, белокаменный, многоэтажный, сверкающий на закате красно горящими окнами, похож на мираж, он и возник как мираж года два назад на этой равнине, вблизи большой реки, должной поить, кормить, а в общем-то и чистить (очистные сооружения) и даже украшать собой город. Тем не менее реку и особенно берега успели замусорить так, что невозможно к ней подступиться в черте города.
Сам город не имеет пока названия и зовется строителями просто Зяб — завод ячеистого бетона. Из этого самого бетона и возводятся белые дома.
Вор-городок ни в какое сравнение с Зябом не идет. Он деревянный, из двух-трех улиц, ничем не мощенных, проживает в нем, по приблизительным подсчетам исполкома, человек пятьсот.
А так городок не хуже иных каких, и дома в нем, как в каждом подобном городке, щитовые, засыпные, брусовые, рубленые, а некоторые даже с голубыми террасами. Кое-где на заборах названия улиц и номера домов проставлены и почтовые ящики висят, хоть известно, что никаких названий и номеров быть не может, а почтальон сюда сроду не заходил.
В Зябе тоже нет пока названий улиц, кроме двух-трех главных, одни кварталы (отрыжка индустриального строительства), но со временем будет все: и улица Романтиков, и памятники, и цветники, и фонтаны — и все остальное. А наш Вор-городок, хоть пытается походить на настоящий и в чем-то опережает его, не имеет перспективы роста (но все растет!) и считается не то чтобы временным, а даже вовсе несуществующим: он вроде есть — и нет его, одна видимость, в общем.
Люди-то в нем живут, это можно сказать с уверенностью. Но загляните вы в планы, в схемы, в другие официальные бумаги — так его нет и быть не может. На всех схемах, планах, бумагах тут обозначено чистое место. Кто не знает, можно добавить, что у проектантов термин такой существует: «Чистое место». Это как раз про наш Вор-городок.
Ну, а раз чисто, то и никакой ответственности и никаких обязанностей вышестоящие организации за этот городок не несут. Попробовали бы на Зябе воду не дать или хлеб не подвезти — тарараму было бы до самой Москвы и дальше. А наш Вор-городок ничего не требует и ничего не просит. А если своим присутствием и нарушает гармонию и стройность здешней жизни, то любому местному руководителю позволительно вовсе не замечать его, в крайнем случае лишь отмахнуться: «Мы вас не селили в этом свинорое, с нас и не спрашивайте. Вот бульдозер пришлем да снесем, чтобы знали!»
Но не снесут и ничего не сделают, да и грозят равнодушно. По привычке. Потому что не хватает на Зябе рабочих рук и квартир не хватает. А как без людей, без рабочих рук можно вообще что-нибудь построить?
Так и притерпелось, привыклось, прижилось, не свое, но и не чужое, одним словом — Вор-городок. Отчего же вор? Ворует, что ли? Говорят, да, и ворует. А из чего дома построены, не из ворованного ли? А транспорт откуда брался? А время для постройки? Воры, конечно же воры, ату их! Раз к себе тянут, то уж точно воры и никаких тут сомнений нет. К тому же попристальней посмотреть, и парнички, и огороды развели, и коров даже, не считая всякую мелкую живность, а иные уже лучком с редисочной в пучках (вот до чего дошло!) у магазина торгуют.
