Однажды в лагерь явился японский офицер и с ним кинооператор. Оба начали угощать моряков сигаретами. Офицер что-то кричал, гримасничал, показывая на кинооператора, на себя и на моряков. Он, как это поняли все, предлагал морякам улыбаться, чтобы кинооператор смог заснять их радостно приветствующими офицера, который угощает их сигаретами. Но советские моряки повернулись к кинооператору спиной, едва тот начал съемку. Убедившись, что из его затеи ничего не выйдет, офицер махнул рукой кинооператору, и тот, пятясь, скрылся.
А потом русских окружили японские военные матросы, повели их к берегу, перевезли на военный корабль и бросили в темный трюм.
Уже на следующую ночь пленники почувствовали, что корабль куда-то идет.
Несколько раз Друт и Байдаков пытались подняться на палубу, чтобы хоть по звездам определить, куда идет корабль, но часовой не выпускал их наверх.
Прошли еще сутки, в трюм спустился матрос и приказал выходить. Моряки вышли на палубу, поеживаясь от свежего ветра, осмотрелись.
Слева тянулась длинная отмель. За ней поднимался черной стеной утес с такими же черными силуэтами пальм, чуть белевшими своими верхушками. На море искрилась лунная покачивающаяся дорожка.
Всем показалось очень знакомым это место: и мыс, и видневшиеся вдали верхушки вулканов.
— Да ведь это Натуна! — воскликнул Друт.
И он не ошибся. Это действительно была Большая Натуна…
На рассвете всех высадили на остров. Японский офицер, что-то быстро говоря, подошел к Амиру. Он долго кричал на старосту острова, затем строго-настрого наказал следить за русскими, чтобы те не сбежали. Вскоре японский корабль снялся с якоря и ушел. Пришли малайцы, радостно приветствовали моряков. Датук принес целую корзину кокосовых орехов.
Какими же тяжелыми были последующие месяцы жизни на острове! Правда, малайцы по-прежнему хорошо относились к морякам, снабдили их продуктами, вселили опять в хижину Лимана, принесли поддоны, что Бахирев подарил Датуку, и вернули Олейникову кастрюлю.
Маленький мальчик, один из тех, которым моряки рассказывали о русской зиме, тоже прибежал и радостно подал Бахиреву голубую детскую рукавичку. «Твоя», — сказал он по-малайски. Поступок мальчика до глубины души растрогал всех моряков.
На острове было очень тихо. Людей встречалось совсем мало.
— А где же малайские люди? — спросил Бударин.
Датук пригладил на голове прямые жесткие волосы, затем потеребил несколько волосков редко растущей бороды и долго молчал. И его желтое скуластое лицо выражало столько печали, что все стало ясно без слов. Но Датук все-таки заговорил:
— Японские люди много-много забрали малайских людей. Увезли далеко-далеко на другие острова. А если кто не хотел, того повесили. Часть людей скрылась в джунглях. Плохо, очень плохо стало у нас…
Через несколько месяцев к острову опять пришел японский военный корабль. Всех моряков посадили в шлюпки и перевезли на корабль.
Шлюпки еще несколько раз ходили на берег и возвращались, нагруженные каучуком, кокосовыми орехами, бананами.
Уже под вечер корабль снялся, взяв курс на юго-запад.
Собравшись у трюма, моряки грустно смотрели на скалистые берега острова, на розовеющие в отблеске вечерней зари коралловые отмели и рифы. Медленно удалялись синеющие вершины вулканов, застывшие в спокойном воздухе пальмы на берегу. Стало прохладнее, и накаленная солнцем палуба корабля уже не обжигала подошвы босых ног.
На вторые сутки, сидя в трюме, все услышали грохот отдаваемого якоря, стук деревянных колодок на ногах забегавших по палубе японских матросов. Пароход прибыл в Сингапур.
Когда моряков везли из порта, в боковой улице, у кинотеатра, они увидели невысокие елочки в кадках.
— Смотрите, елочки! Зеленые! — воскликнул изумленный Бахирев.
Всех волновали до глубины души эти ничем не примечательные деревца в кадках. У Дуси даже слезы показались на глазах, и она их торопливо вытирала, приговаривая:
— Фу ты, какая-то пыль в глаза попала…
Вскоре моряков привезли на окраину, заключив немедленно в тюрьму. Здесь были военнопленные англичане, американцы, голландцы.
А через три дня русских моряков отправили в Джахар, севернее Сингапура.
Машина бежала по асфальтированной дороге. На окраине города поднимались высокие пальмы. Моряков особенно поразила одна, верхушка которой была усеяна белоснежными цветами, отчего все дерево казалось огромным цветком. Проехали один, другой мост. Потянулись сады, богатые мраморные и гранитные виллы. Везде расхаживали японские офицеры. Фасады домов утопали в зелени. Но вот открылись голые, пустынные, выжженные солнцем места.
Пленников посадили в такое тесное помещение, что буквально нечем было дышать. В горле першило.
Оказалось, что весь пол и стены обсыпаны молотым перцем.
— Да что они, очумели, что ли? Тут же дышать нечем, всё в горле горит. Слезы так и катятся из глаз. Неужели японцы нарочно насыпали здесь перцу? — произнес Олейников.
Бударин подошел к двери и принялся колотить в нее. Когда часовой открыл и заглянул в помещение, он тут же отвернулся и начал чихать.
Бударин закричал:
— Коменданта! Немедленно коменданта!
Вскоре прибыл комендант. Он выслушал, очень вежливо улыбнулся и заявил:
— Рад бы был дать лучшее помещение русским морякам, но другого нет.
Одежда у моряков превратилась в отрепье, расползлась настолько, что неудобно стало показываться друг другу.
— И еще дайте нам какую-либо одежду — ведь мы почти голые, а женщины — те и совсем в бедственном положении, — заявил Демидов.
— Хорошо, подумаем, может, и поможем русским морякам, — заявил японский комендант.
На следующий день морякам дали связку старого английского военного обмундирования.
— Это же ловушка: оденемся в английское, и нас расстреляют как военнопленных.
Но выбора не оставалось, пришлось примириться и кое-как одеться.
Олейников шутил:
— От моих харчей так поправились, что в одежду подростков влезем. А вы, женщины, одевайтесь в мужскую одежду, у вас все-таки косы длиннее, чем у мужчин, так что отличие есть. К тому же в Японии женщины носят брюки, да и коменданта убедить в противном нельзя…
— И черт их знает, англичан: какие они длинные да сухопарые! А ведь их Черчилль-то, того — толстый… — заметил Гасюк.
— А вот мне как раз форма подошла! — сказал Бахирев.
— Ты ведь породы-то какой? Испанской — донкихотской, сродственной англичанам.
— И на что мне такие сродственнички, — возразил запальчиво Бахирев.
Несмотря на протесты, ничего больше добиться не удалось. Правда, комендант разрешил выходить иногда на прогулку. Моряки достали ведра, принесли воды и обмыли все стены. Стало немного легче. Прошли дожди, размыли холмики недалеко от домика: из них выглядывали белые человеческие кости, клочки одежды…
Моряков почти каждый день водили на допрос. Предлагали подписать какие-то бумаги, написанные на японском языке; очень любезно предлагали сигареты, чай, хлеб и спрашивали:
— Не помните, не голубые ли звезды были на плоскостях самолетов, потопивших русский «Перекоп?»
— Нет, были японские опознавательные знаки — красные круги, — не сдавались моряки.
И вновь их отправляли в лагерь.
Люди кашляли. И без того истощенные, они теперь совсем исхудали.
Но вскоре пришла радость — советские моряки узнали от пленных англичан, что еще в феврале в районе нижней Волги были окружены и разгромлены несколько гитлеровских армий.
Пленников оставили в покое и совсем не вызывали на допрос.
Однажды пришел комендант и, улыбаясь, заметил:
— Я докладывал начальству; здесь действительно помещение нехорошее, но другого нет, поэтому мы переводим вас в Сайгон.
Первым заметил их Бердан и закричал:
— Наших привезли!.. Борис Александрович, смотрите! Наши — Иван Степанович, Усаченко, Михневич, Анна Николаевна.
Действительно, из грузовой машины, окруженные японскими солдатами, неловко выбирались на мостовую моряки, которые улетели с Большой Натуны на самолете и о которых до сих пор ничего не было известно.
Моряки безгранично обрадовались: наконец-то все вместе!
Анна Николаевна чуть прихрамывала, по ее осунувшимся щекам текли слезы; остальные, несмотря на отпечаток усталости на лицах, выглядели здоровыми.
«Может быть, теперь отправят домой, для этого и свезли всех в одно место», — подумал Бахирев.
В эту ночь никто не мог уснуть. Все слушали рассказ Андрианова о злоключениях четырех советских моряков, после того как они вылетели на голландском самолете с Большой Натуны.
