Немецкие пулеметы, пушки и даже снайпер, сидевший под сгоревшим танком (его высмотрел Коротеев), — все были засечены, всех Дородных взял на заметку. Он нанес на карту девятнадцать огневых точек противника и несколько минных полей. И на каждую из этих девятнадцати огневых точек противника нацелились орудия, скрытно поставленные на прямую наводку и молчащие до поры до времени.
Дородных боялся спугнуть эти цели и всем режимом огня старался показать мнимую неосведомленность и отсутствие наблюдательности. Иногда с этой целью нарочно давали залп по заведомо пустому квадрату. Дородных частенько, совсем как тогда вот, с ложной переправой на Немане, желая ввести противника в заблуждение, действовал как неумный упрямец. Командир немецкого полка, воюющего против Дородных, имел все основания составить о нем нелестное мнение.
Ох и хитрил Дородных! Он так старался перехитрить противника в дни подготовки к штурму Кенигсберга! Тальянов по роду службы знал множество полковых секретов и не всегда находил нужным утаивать их от Незабудки...
Весь день пробыла Незабудка на передовой, была рассеянна, грустна, озабоченна. Она уже в чем-то отрешилась от боевых товарищей. Те смотрели и видели в стереотрубе поле своего будущего боя. Она же сейчас рассматривала товарную станцию, кирхи и дома Понарта с южной окраины Кенигсберга как любопытствующая тыловичка.
Сегодня ей вспомнился самый первый день пребывания в батальоне, когда про нее говорили «хорошенькая сестра» (она слышала это краем уха), когда она еще не заслужила звания «авторитетная сестра», не заслужила прозвища Незабудка. Белобрысый солдат, нахальный и горластый, начал в присутствии нового санинструктора говорить сальности и фамильярно обнял ее — он был неопрятен в словах и неразборчив в шутках. Она не пристрожила его словом и не тронулась с места, только брезгливо передернула плечами и бросила на лопоухого солдата такой взгляд, что тот сразу стушевался, отвел руки и долго не знал, куда их деть. Попытался отшутиться, по товарищи встретили шутку неодобрительно, и он, пристыженный, поспешил ретироваться. А если сразу себя не поставить в батальоне как следует, разведутся всякие любезники со своими комплиментами и нежностями, ну и придется часто с ними ссориться.
Так состоялось знакомство с Коротеевым, к которому после Немана приклеилось прозвище Бочарник.
Находясь в гостях у артиллеристов, Незабудка несколько раз озабоченно прикидывала в уме, по каким стежкам и тропкам пойдет назад, и в этом тоже сказывалось ее нынешнее отличие от других старожилов переднего края, которых, пока они живы-здоровы, по-настоящему заботит только одна дорога — вперед.
Может, Дородных поторопился со своим приказом? Может, она еще в силах исполнять свои старые обязанности? Разве она делает себе какие-нибудь поблажки? Разве просит скидку на свое положение? Но с каждым днем ей будет труднее. Ну как в таком положении она может тащить раненого?
Всегда, всегда она старалась ни в чем не отставать от самых храбрых солдат. При этом она отдавала себе отчет в том, как действует на всех (а прежде всего на тех, кто застенчив, робок в бою) храбрость и выдержка молодой и красивой — она хорошо знала, что красива! — женщины.
Она боялась, все время боялась теперь такого стечения обстоятельств, при которых, спасая чью-нибудь жизнь, вынуждена будет пожертвовать другой, бесконечно дорогой ей жизнью.
Незабудка уже питала к той, другой, жизни, которая теплилась в ней, невыразимую нежность, она уже накопила про запас столько ласки и любви...
У нее возникла потребность видеть детей, наблюдать за ними, и она охотно вспоминала себя маленькой девочкой — случайно всплывшие в памяти, разрозненные и беспорядочные подробности детского бытия.
Девчонкой она боялась ходить одна через дремучий лес на солеварню, к деду, и в пути подбадривала себя песней «Мы мирные люди». Она не была избалована вниманием старших и, засыпая, сама себе рассказывала на ночь сказки. Однажды дед надел очки и принялся читать ей «Золотой ключик», при этом он очень сильно шамкал; дело было еще до того, как он поехал в Соликамск и вставил зубы. Она тогда вслух выразила удивление: «Дедушка уже старый, а до сих пор не выговаривает всех букв».
Аким Акимович изредка получал письма от внучка, ученика пятого класса, и Незабудка стала теперь больше интересоваться тем, что он пишет. Время от времени невестка присылала в конверте нитки по росту мальчика, так что дед мог сопоставить последнюю нитку с предыдущей и убедиться в том, насколько подрос внучек. В каждом письмеце был нарисован паровоз, который повезет дедушке письмо на фронт из Минусинска. А недавно внучек задал Акиму Акимовичу вопрос: «Напиши, дедушка, у фашистов такие же лица, как у нас, или какие-нибудь другие?» Незабудка посоветовала ответить, что военная форма у фашистов другая и душа у фашистов тоже другая, черная, а лица такие же, как у русских, попадаются даже красивые.
Старое, во всем и всегда нетерпимое, враждебное отношение ко всему немецкому в чем-то теперь изменилось. С некоторых пор она сильнее тревожилась за матерей, за всех детей, страдающих от военных невзгод и лишений, в том числе за немецких матерей и детей. А особенно остро жалела маленьких детей, которые убиты и уже никогда не вырастут.
Со стыдом вспомнила она, как однажды обозвала фашистским отродьем совсем махонькую девочку. Дело было на окраине Шталлупенена, восточнее водонапорной башни. Наши только что ворвались в город и на чердаке углового дома поймали немку; она сидела там с фаустпатроном под мышкой и подкарауливала танки. На чердак с собой фаустница взяла совсем маленькую девочку, лет четырех от роду, никак не больше. В смертницы, что ли, эта немка себя и дочку записала? Когда наши автоматчики вели эту ведьму в штаб батальона, девочка бежала вприпрыжку, держалась за материну юбку. Какой бы отъявленной диверсанткой ни была та немка, все равно не следовало Незабудке злобиться и обзывать девочку.
В ту минуту, когда Незабудка невесело размышляла об этом, ей сообщили, что ранен сапер, который ставил сюрпризы на минном поле.
Незабудка поползла к саперу с затаенной надеждой, чтобы он был ранен не тяжело, чтобы не пришлось тащить его на себе.
Еще за десяток шагов она увидела, что сапер неподвижно лежит, очень неловко держа миноискатель. Значит, ей придется впрягаться и тащить мучительную ношу.
Она подползла еще ближе, повернула тело — сапер лежал ничком. Наибольшее милосердие, какое можно было сейчас оказать саперу, — вынуть из его окоченевших рук шест миноискателя и закрыть лицо каской.
Она устыдилась чувства облегчения, мимолетно коснувшегося ее в эту минуту.
Но как ни стыдно было своего чувства, она именно в тот момент, там, на минном поле, поняла, что, если бы сапера не убило, а тяжело ранило, она, не считаясь ни с чем, впряглась бы в эту тяжкую ношу. Иначе она прокляла бы себя, ей стыдно было бы поглядеть в глаза Павлу, ее презирал бы будущий сын.
Да, на передовой оставаться ей невозможно, эта вылазка на передний край — последняя.
— Я бы хотела поцеловать тебя столько раз, чтобы хватило на всю разлуку.
— Мы скоро увидимся.
Она покачала головой, отказываясь от деланной бодрости, и сказала на прощанье:
— Побереги себя, если сможешь.
Интимные слова полагается шептать, а им обоим приходилось кричать их друг другу, перекрывая всеобщее громыхание. Он откинул каску на затылок, она сдвинула свою набекрень, открыв ухо.
Когда он не мог расслышать ее слов, то сердито подымал руку. Она уже знала этот жест — он словно требовал, чтобы воюющие прекратили страшный грохот: ну что за безобразие, в самом деле, будьте людьми, в конце концов, дайте поговорить хотя бы на прощанье!
Сильнее всего оглушила крыша дома, у которого они прощались, когда в нее угодил тяжелый снаряд, словно целый взвод протопал по крыше железными сапожищами.
Не только земля, но и воздух шатался в минуту их прощанья. В небе не умолкал слитный гул моторов, а по земле беспрерывно скользили угловатые тени самолетов. В игре света и теней была своя закономерность, будто он и она стояли у подножия ветряной мельницы.
Таким Незабудке и запомнилось лицо Павла, по нему шастали мимолетные тени, сменяемые бликами.
Через каждые несколько шагов она оборачивалась, пока совсем не потеряла Павла из виду; он стоял в воротах грязно-зеленого дома. Потом его заслонила афишная тумба, торчащая на перекрестке, и Незабудка перебежала на другой тротуар, чтобы взглянуть еще разочек.
Но в этот момент по соседству с домом, в котором нашли приют телефонисты батальона, разорвалась мина. Кирпично-черное облако метнулось в сторону ворот и заволокло зеленый дом.
