– Объясни свое поведение, – потребовал Егорша. – У нас старшина Жупайло, знаешь, как в этом разе делал?
Мишка вскочил на ноги, морду в землю – прямо дугой выгнулась косматая, давно не стриженная шея – и наутек. Не в обход по тропинке, а напрямик, через кусты, – только треск пошел.
Яростно залаял Тузик.
Егорша схватил недопитую бутылку, шарнул, как гранату, в сторону собачонки – задавись, сволочь! – а потом встал, отряхнул гимнастерку и бриджи, затянул ремень на последнюю дырочку, так что ящиком расперло грудь, и пошел, не оглядываясь, на дорогу, по которой только что верхом проехал Лукашин.
1
Туман, туман над Пекашином…
Как будто белые облака спустились на землю, как будто реки молочные разлились под окошками…
Редко, очень редко на пекашинскую гору забираются туманы, все больше вокруг деревни ходят. Низом, по подгорью, по болоту. Но уж когда заберутся прощай белый свет: в собственном заулке ничего не увидишь.
Да, подумал Михаил, стоя на крыльце и поеживаясь от сырости, сегодня до обеда нечего делать в поле.
Он бросил недокуренную папиросу, с криком влетел в избу:
– Федька! Татьяна! Живо за грибами!
Федька заворочался на своих полатях только тогда, когда Михаил проехался кулаком по лопатинам, а Татьяна, та и вовсе голоса не подала из своего девочешника. И как тут было не вспомнить Петьку да Гришку! Те, бывало, команды не ждут, сами все уши прожужжат: "Миша, за грибами ехать надо… Миша, заморозки скоро начнутся…" – а уж утром-то в день выезда на бор только пошевелишься чуть-чуть – как штыки вскочат.
Вчера наконец от Петьки и Гришки получили письмо. Дурачье – двадцать копеек на марку пожалели, с Гриней-карбасом из Водян послали, а Гриня в районе накачался – замертво, как бревно лежачее, мимо Пекашина провезли. И вот только вечор, через десять дней, занес – Михаил как раз с поля приехал, когда Гриня в заулок ввалился: "Мишка, ставь полбанки – письмо от брательников". Вести были что надо: учатся! Сошел с рук Тузик, и, хоть в доме не было ни копейки, Гриню угостили: под дрова четвертак у Семеновны заняли.
Михаил вышел из дому один. Татьяне и Федьке, оказывается, в школу сегодня идти, а матери и подавно нельзя: корова, печь, Вася…
В тумане он прошел заулок, задворье и вдруг подумал про Лизку, про Егоршу: а им-то грибы надо?
2
К Ставровым Михаил подкатил на телеге.
По привычке он гулко забухал сапогами на крыльце боковой избы – подъем, подъем! – и только наткнувшись на мокрый кол в воротах, вспомнил, что Егорша и Лизка на днях переселились в передние избы.
Открыла ему сестра.
– Чего такую рань? Мы ведь еще дрыхнем… – И, стыдливо потупив глаза, отступила в сторону.
Зато Егорша – ни-ни, одеяла на голое брюхо не натянул. И вообще, зубы стиснуты, глаза в потолок – пошел ко всем дьяволам!
Понятно, понятно, сказал себе Михаил. Не понравилось, как я вчера на поле вскипел. А кто бы не вскипел на его месте, когда перед тобой петушиные подвиги расписывают, сестру твою родную предают да в грязь топчут?
Однако он сейчас и виду не подал, что накануне между ними черная кошка пробежала.
– Давай, давай! Мигом! Солдат еще называется! Он схватил Егоршу за ноги, стащил с постели, вольготно раскинутой посреди избы, – совсем как в былые времена! – кивнул на белые, наглухо затканные туманом окна:
– Грибы наказывали, чтобы мы в гости приехали. Заждались, говорят.
– А ведь это мысля! – сразу воспрянул Егорша.
– Мысля! Молчи уж лучше – не трави душу. Умные люди с вечера о грибах думают.
– Да в чем дело? – спросил Михаил у насупленной сестры.
– Со стиркой я вечор разобралась. Оля выходной дала – дай, думаю, приберусь немного…
– Ерунда! – успокоил сестру Михаил. – Стирка и до вечера подождет.
Все решила команда Егорши. Тот, нисколько не думая про спящего сына, заорал как в казарме:
– Разговорчики! Пять минут на сборы. Понятно?
Собирались весело, со смехом, с шутками. Егорша – дурь в голову ударила начал притворно выговаривать Михаилу, зачем он не подождал, сон ихний оборвал на самом интересном месте – нарочно, чтобы вогнать в краску Лизку, и та, конечно, не выдержала – выскочила из избы.
– Ты бы все-таки эту жеребятину оставлял за порогом, когда в свою избу входишь, – с мягким укором посоветовал Михаил.
– А между протчим, – Егорша по-прежнему в этом слове старательно нажимал на «т», насчет этой жеребятины самой, знаешь, какое мненье у кобыл?
Последовал похабнейший анекдот, и Михаил первым затрясся от смеха.
Лиза не возвращалась. Умылся и оделся Егорша, Вася успел проснуться, а ее все не было.
Наконец забрякало железное кольцо в воротах.
Михаил по-свойски закричал было на переступившую порог сестру и прикусил язык: Лизка была не одна. Вслед за Лизкой в избу входила Раечка.
Егорша от радости подпрыгнул чуть ли не до потолка – любил компанейскую жизнь:
– По коням!
А Михаил только посмотрел на свою сестру, на ее сияющие зеленые глаза и все понял. Нет, ей мало быть счастливой самой. Она хотела, чтобы и брат был счастлив.
3
В Пекашине, если не считать заречья, самые грибные места за навинами и в Красноборье.
Занавинье грибом богаче, особенно солехами, да и ягоды там всякой больше, но Михаил решил ехать в Красноборье. Во-первых, надо Васю к матери забросить, а это как раз по дороге, а во-вторых, в занавинье сегодня сыро – до последней нитки перемокнешь.
Егорша, как только сели на телегу, начал травить анекдоты – на всякий случай у него притча да присказка. К примеру, Лизка спросила у Михаила, не забыл ли он свой нож, надо бы дырочку у коробки провертеть, ручка разболталась – пожалуйста, анекдот о дырочках…
Конь бежал ходко. За разговорами да за смехом и не заметили, как проскочили мызы, выехали к Копанцу.
Там кто-то уже был – в сторонке от дороги, под елью, горбилась лошадь. А пока они ставили своего коня да разбирали коробья, объявились и грибники Лукашин и Анфиса Петровна, оба с полнехонькими корзинами желтой сыроеги.
– Покурим? – предложил Лукашин.
Михаил промолчал, вроде как не слышал, а из женщин – из тех и подавно никто не поддержал председателя: раз приехали в лес, какое куренье?
Но Егорша, конечно, зацепился.
– Шлепайте! – крикнул он. – Догоню.
Рассыпались вдоль ручья. Места хорошие: холмики, гривки, веретейки. Всего тут бывает толсто – и гриба, и ягод.
Лизка, глупая, сразу же отскочила в сторону, якобы для того, чтобы пошире ходить, а на самом-то деле дурак не догадается, что у нее на уме. Хочет оставить их вдвоем с Раечкой, создать, так сказать, соответствующую обстановку.
Раечка кружила у Михаила под носом, он постоянно натыкался на ее широко распахнутые голубые глаза – они, как фары, высвечивали из тумана, звали, манили к себе, хотя тотчас же и пропадали. Но Михаил и шагу не сделал в сторону Раечки. Что-то удерживало, останавливало его. Только раз он, пожалуй, был самим собой с Раечкой – недели две назад, когда вечером столкнулся с ней возле школы. Да и то, наверно, потому, что навеселе был. А во все остальные встречи он будто узду чувствовал на себе.
Все-таки в одном месте они оказались впритык друг к другу. Это у муравейника, где спугнули глухарку.
Глухарка взлетела с треском, с громом, так что не только Раечка насмерть перепугалась – он, Михаил, от неожиданности вздрогнул. Потом он поднял с муравейника рябое, с рыжим отливом перо, оброненное птицей, понюхал:
– Чем, думаешь, пахнет?
Тут их догнал Егорша. Все было тихо, спокойно, и вдруг свист, гуканье, верещанье – по-собачьи, по-кошачьи, по-всякому, а потом и прибаутка на каком-то нездешнем мягком говоре:
" – Мамка, а мамка? У грибов глазы есть?
– Не, дочка.
– Врешь, мамка. Когда их едять, они глядять".
– Ты лучше, чем зубанить-то, покажи, что набрал, – спросила, улыбаясь, подоспевшая к ним Лиза.
В берестяной коробке у Егорши перекатывалась горстка мокрых, запорошенных старой рыжей хвоей козляток, каких они, Пряслины, вообще не берут. У Раечки тоже было негусто, зато у Лизки – полкороба. И какие грибы! Желтые маленькие сыроежки (самые лучшие грибы для соленья), масляные грузди, рыжики… А меж них красная и синяя строчка из брусники и черники пущена. Это уж специально для красоты.
Впрочем, Лизкин короб никого не удивил. В Пекашине – это всем известно нет ягодницы и грибницы, равной ей. Сама Лизка этот свой дар объясняла просто – тем, что ее бог наградил зелеными глазами, которые сродни всякой лесовине. "Вот они, грибы-то да ягоды, – говорила она в шутку, – и выбегают ко мне по знакомству, когда я иду по лесу, только подбирай".
Довольная, широко скаля свой крепкий белозубый рот, Лиза переложила половину своих грибов в коробку Егорши, шлепнула игриво по спине – носи, мол, раз лень самому собирать – и только ее и видели: умотала.
