Генька закрыл глаза — и тотчас она возникла перед ним такая, как в тот вечер в клубе — в праздничной кофточке, в рукавах сквозили розовые плечи. Он увидел ее руку — сильные, пухлые пальцы с впадинами у сгиба. Короткие ногти, темно-розовые, без блеска. Единственное, к чему он прикасался, это всегда теплые пальцы ее руки. Из-за Игоря отношения с Верой испортились, все запуталось, так что не разберешься. Выступление Геннадия на комитете ей, наверное, понравилось. Но если по-честному, так, не сунь Вера свой нос, Игоря бы не отправили. Она виновата, и он еще заставит ее усовеститься.
Что-то заскрипело, треснуло в темноте.
— Скоро ты там? — сердито спросил он.
— Тоню дымом паровозным закрыло, — сказал Семен.
— А другие?
— Ничего.
Показать свой интерес к проводам Игоря Геня не желал, тем более что в упорстве, с каким Семен отклонялся от рассказа, Геня чувствовал упрек.
— Беспринципный ты человек, — сказал он раздраженно. — Глубоко аполитичная личность.
— Это почему?
— Помчался целовать-утешать. Поддакивал, конечно, когда меня ругали.
Семен, держа пленку за края, смотрел на свет кадр за кадром: Тоня болтает с Катей и девушками: Леонид Прокофьич и Юрьев поднимают рюмки с вином. Юрьев подвез Леонида Прокофьича на своей машине к дому и зашел попрощаться. И остался посидеть. Остался потому, что увидел — хамство допустили: к Тоне пришли из ее отдела, подарки всякие принесли, а Игоря никто не провожал. Юрьев сказал, что он приехал от имени дирекции, но все поняли, что это он здесь же придумал.
На перроне девчата толпились вокруг Тони, а Игорь стоял один. Семену поэтому и не хотелось расстраивать его и выяснять про станок. Сам Игорь ничего не говорил, но Семен ощущал в нем ту же напряженную скованность, какая была в нем самом. И только когда прогудел паровоз, они вдруг горячо обнялись, забывая обо всем и прощая друг другу все, чувствуя лишь, что расстаются, и кто знает, насколько.
Семен со вздохом опустил пленку в воду.
— Не хватает еще нам с тобой поссориться.
Он сказал это терпеливо и кротко, уступая как старший, и это возмутило Геннадия, привыкшего к тому, что для Игоря и Семена он был всегда безусловным авторитетом.
— А я читал, скоро будет прямое фотографирование, — сказал Семен и принялся объяснять, как можно обходиться и без негативов и прямо вынимать из аппарата готовый снимок. Он постоянно вычитывал какие-то сногсшибательные новости науки и техники, будь то астрономия, межпланетные корабли, полупроводники, или подземная газификация, или гидростанция на Средиземном море. Его страстью была техника коммунизма. Как будут люди жить через сто лет. Он выписывал журнал «Техника молодежи» и брал из библиотеки фантастические романы. Он был домосед и вел все несложное хозяйство товарищей: покупал продукты, следил за уборкой, ставил чайник. Неуклюжий, с большим, пористым носом и тяжелой челюстью, Семен производил впечатление угрюмое, на самом же деле это был добродушнейший парень, заботливый и преданный друзьям, как верная нянька. Считая себя уродом, он стеснялся девчат, ни с кем не гулял.
— Ты мне зубы не заговаривай, — сказал Генька. — Я тебя насквозь вижу. Ты считаешь, что Игоря я загубил.
— Ничего я не считаю… А если ты не виноват, так почему провожать его не поехал? Ведь нехорошо получилось, Генька. Дружили, дружили…
— Извиняться перед ним прикажешь? Дудки. Я человек идейный. Тебе легко стоять в сторонке. Святоша! А мне решать надо было. Дружба — это не блат, — с удовольствием повторил он слова Юрьева. — Я свой долг выполнял. И до конца бы выполнил, если хочешь знать, вплоть до исключения. Ты бы на моем месте, конечно бы… Эх, да что говорить! Где тебе понять… Можете меня считать за кого угодно, но моя-то совесть чиста.
В темноте грузно заскрипел стул, выплеснулась на пол вода.
— Известно, ты человек идейный, — густой голос Семена потяжелел. — Фигура уважаемая. А мы с Игорем рядовые комсомольцы. По-твоему, даже плохие комсомольцы. Безыдейные. Непонятно одно; где ж ты раньше был? Сколько лет прожили вместе, друзья-товарищи, и ничего ты не замечал. А теперь — исключить. Один Игорь, выходит, виноват. А ты? Массы воспитываешь, а у себя под боком не видишь… Чего-то у тебя не сходится. Чувствуешь? Да и не верю я, чтобы ты так про Игоря… Думаешь ты одно, а говоришь другое. Говоришь одно, а получается третье…
— Ну, ты! — угрожающе крикнул Геня и стиснул гриф звенящей гитары. — Не зарывайся! Я молодость свою комсомолу отдал! Не тебе меня судить. Три года тяну, все личное время отдаю. А ты, ты тут журнальчики почитываешь, снимки щелкаешь. Игорь техникум кончил, у тебя уже шестой разряд… И вы, шкурники, обыватели, будете меня…
— Не хвастайся, — коротко сказал Семен, — не стало легких, так заговорил печенкой. Тебе самому, признайся, жаль Игоря? Вот то-то. Неладно с ним получилось. Не вышло ли тут накладочки…
— Никакой накладочки! Если надо, какие могут быть разговоры. Обмещанились! Если надо, так пожертвовать можно не то что комнатой, всем, всем можно. Так всегда было. Кому ехать, кому, я тебя спрашиваю? Старику Коршунову? Он-то поедет. Он и на гражданскую войну ходил и двадцатипятитысячником уезжал в деревню, ему не привыкать. Нет, врешь. Наша очередь пришла. Иждивенца растить? Нет, к черту!
Семен долго молчал, потом сказал, вздохнув:
— И все-таки чего-то не того. — Он неопределенно покрутил пальцами в воздухе. — Ведь, знаешь, у Игоря насчет «Ропага»… получилось. Он здорово там придумал.
— Ты откуда знаешь?
— Перед всей этой заварухой он в цех ко мне приходил, рассказывал.
— Значит, добил-таки. Молодец! Нет, ты понимаешь, что за голова у этого парня!
— Только вроде зря все это.
— Как зря?
— Он, мне кажется, замотал это хозяйство.
— Не может быть!
— Я на вокзале почувствовал.
Геннадий щипнул струну, басовое гудение хмуро и угрожающе заполнило темноту.
— Ты только не вздумай трепать об этом, — забеспокоился Семен. — Обозлили Игоря, вот он… Кто другой, а ты мог бы с ним по душам поговорить.
— Может быть, он Лосеву сообщил?
— Никому он не сообщил, я по глазам видел…
— Подлец он! Ты понимаешь это? — закричал Геннадий.
— Нет, я не понимаю. Ты вот всегда сразу все понимаешь, — сдержанно, с мягким укором сказал Семен.
В дверь постучали.
— Нельзя! — крикнул Семен. — Кто там?
— Комендант.
— Минуточку, — сказал Семен, накрывая стол одеялом. — По-твоему, он подлец. — продолжал он, — а почему ж этот подлец поехал? А?
Геня отвернулся к стене, с силой ударил по струнам:
Еще один потухший день
Я равнодушно провожаю…
Семен включил свет, повернул ключ в дверях. В комнату вбежал комендант, поджарый, длинноносый, похожий на борзую, закружился, шумно принюхиваясь.
— Любопытно, — бормотал он, подбираясь к столу, накрытому одеялом, — а что у вас тут? Любопытно.
— Самогон, — сказал Геннадий, не поворачиваясь. — Самогон и карты. А в шкафу три посторонние голые женщины. Не хотите разделить компанию?
Комендант поднял край одеяла и конфузливо рассмеялся.
— Света нет, на гитаре играют… Такая обстановочка. Любопытно.
— Наука любознательна, невежество любопытно, — произнес Семен. Он выписывал себе в блокнот всевозможные афоризмы, изречения и любил щегольнуть ими.
— Да, — сочувственно вздохнул Геннадий, — собакой ищейкой он тоже работать не умеет.
— Это как понимать — тоже? — разозлился комендант. — Вы мне бросьте тут нарушать. И вообще… Одеяло вот запачкаете своими фиксажами, тогда… Входи! — крикнул он.
На пороге показался долговязый парень в сапогах, с большим фанерным чемоданом, выкрашенным темно-зелеными разводами.
— Принимайте нового жителя, — сказал комендант. — Которая тут койка свободная? Э-э, да вы ее уже освоили. Очистить! Располагайся. Полотенце получишь в бельевой. Правила внутреннего распорядка изучить. И вообще… — Погрозив пальцем, он ушел.
Парень поставил чемодан у кровати, снял суконное пальто, кепку, вынул из кармашка гребешок, причесался, подтянул голенища сапог и робко присел на кончик стула.
Генька, не оборачиваясь, машинально бренчал на гитаре. Парень посмотрел, как Семен вытаскивал из тазика пленку и вешал ее сушиться над батареей. Затем не торопясь, хозяйственно оглядел обстановку комнаты — новенький шкаф с зеркалом, шелковый абажур, радиоприемник, салфетки на тумбочках, пощупал простыню, толстое, мохнатое одеяло. Руки у него были грубые, в трещинах, с раздавленными ногтями.
— Культурно живете.
Семен подошел убрать с кровати разложенные мокрые фотографии.
— Тебя как звать? — спросил Семен.
— Тихон. — Подумав, добавил: — Чудров.
