Извини за тон, но мне сейчас нужно написать, как я тебя люблю, а ты знаешь, что для меня это всегда самое трудное! Но — люблю. Люблю, люблю, люблю. Так люблю, что даже слезы наворачиваются на глазах, когда пишу. Как мне повезло, что я тебя встретил!
Привет всем моим друзьям. Е.п. в первую очередь — ты его, верно, увидишь не раньше конца войны, а это уж не (замарано типографской краской). Он тебе многое тогда расскажет. А ты скажи ему, что надеюсь на его молитвы, но еще более на его политическую хитрость и политическое благоразумие — и на то, и на другое будет большой спрос после войны.
Целую, целую, целую.
Твой Густав».
Николай тихо положил на стол вырезку, обведенную синим карандашом.
— Так вот чем кончилось его путешествие, — сказал он и задумчиво: — Он был по-настоящему хороший человек.
— Вот поэтому он и умер, — сказал черноволосый.
— И, значит, есть же такие минуты, когда выход из тупика и есть выбор смерти.
Зазвонил один из телефонов. Начальник снял трубку и послушал.
— Да, у меня… Да!.. Насколько я мог понять — да!.. Нет, конкретно еще ничего! Хорошо, идем! — Он положил трубку. — А вы не поддавайтесь этому самому, — сказал он серьезно. — Это я насчет выбора смерти. Я понимаю ваше состояние, но… — Он взял его руку и задержал в своей. — Но просто не стоит — вот мы сейчас вас так загрузим, что затрещите. Сейчас мы с вами пойдем к… — он назвал одно из самых крупных имен в министерстве, — будет долгий разговор, а потом я хотел бы получить от вас кое-какие сведения. Отец Лафортюн — это и есть его преподобие? Ну, так я вас могу обрадовать. Его преподобие живет, работает и здравствует, и, я думаю, вы скоро с ним встретитесь.
* * *
Дверь отворила Ленка.
— Ух, ну слава богу! — крикнула. — А мы уж… Сережка!
Тот вылетел из комнаты.
— Ты! Ну, наконец-то… А я уж тут черт знает что… Устал, старик? Ну какое «нет»! Еле на ногах стоишь! Слушай, милый, — он помялся, — ты пройди пока в кабинет, а?..
— Я ему сейчас скажу: пусть уходит вон, — резко фыркнула Ленка. — Что такое, ей-богу! Нашел время.
— Там дело такое, — осторожно сказал Сергей, отстраняя ее. — Боже мой, какой у тебя вид скверный… Там дело такое — ко мне пришел этот археолог!
— Эллинист? — прищурился Николай.
— Почему ты его… Ну хорошо, эллинист, эллинист. Так я думаю: незачем тебе с ним встречаться. Ты пройди в кабинет, а я с ним тут скоростным способом.
Николай молчал.
— А может быть, ты сам его хочешь видеть?
Николай молчал и что-то думал.
— Нет, не надо! — вдруг решил Сергей. — Пусть придет в другой раз.
— Я сейчас пойду, скажу, — сорвалась Ленка.
Николай схватил ее за плечо.
— Не надо. Я хочу с ним поговорить.
Сидели, пили чай, старались не глядеть друг на друга и разговаривали.
— Конечно, вам мой приход может показаться огромной бестактностью, — сказал Григорий. — Я не к вам пришел, но…
— Да нет, что там! — небрежно усмехнулся Николай и первый раз поглядел ему в лицо. Глаза, верно, — хорошие, зато все остальное… И вот этот потертый морщинистый дядька — муж его Нины. У них ребенок, она, говорят, любит его — значит, и эту жердь любит? А как же иначе! Мать, жена. И тут ему представилось то, что он видел в бреду: голая Нина, а над ней жилистая костлявая рука с вожделеющими пальцами — вот чья это рука и вот кто он!
Он вздохнул и попросил чая.
— Вам, может быть, неприятно говорить со мной? — спросил Григорий.
— Да нет, пожалуйста, — холодновато ответил Николай и перевел дыхание. — Только вот что — давайте прямо, чтоб не крутить друг другу головы: к Сергею вас прислала Нина Николаевна, так?
— Нет, конечно, — удивился Григорий.
— Ага! Ну, хорошо! Так вас интересуют мои намерения в отношении вашей супруги?.. Никаких намерений у меня нет. Я…
— Николай Семенович, — осторожно и мягко сказал Григорий, — вы простите, что я вас перебиваю. Вы не так поняли мой приход к Сергею. Я отлично понимаю, что вы на все имеете право — имеете право, например, прийти к Нине Николаевне и перед разговором выгнать меня из комнаты. Ну и на все, что вы и она считаете возможным, — Николай хотел возразить. — Минуточку! А я ни на что не имею самостоятельного права. Потому что Нина Николаевна такого права мне не дала и не даст никогда.
— Вот это правда, — согласился Николай. — Что правда, то правда.
Григорий посмотрел на него, вдруг вспыхнул, схватил чашку и потянулся через стол к самовару.
— Поставь! — строго остановил его Сергей. — Я сам налью.
— Так вот, я прямо скажу, Николай Семенович, — продолжал Григорий, пересиливая себя. — Вы — первая ее любовь, и до вас мне никогда не дотянуться. Ваша ошибка, что вы…
— Ты о деле, о деле, а не о его ошибках, — сморщился Сергей.
Григорий посмотрел на него.
— Мне нелегко говорить, Сережа, — попросил он, — так ты меня уж не перебивай.
— Сергей, — вдруг неожиданно сказал Николай, — когда я был ранен и бредил, самый большой мой кошмар был, что она вышла замуж за тебя и у вас ребенок. От этого я катался и выл… Да, да, Григорий Иванович, я вас слушаю, — тот открыл рот, — только знаете что — давайте закругляться. Вы, наверно, очень хороший и честный человек, это верно, и вы даете мне все карты в руки — это тоже верно. Но я-то плохой человек, и вам ваша супруга, наверное, рассказывала кое-что про мои штучки? Так вот, у меня — очень плохого человека — вертится в голове такая подлая мыслишка: а не потому ли он и великодушничает, что у него на руках такой туз, который с маху бьет всю мою колоду? Что там ни говори, а ваша супруга останется с вами — так? Потому что у вас есть ребенок — так? И меня вы ни капельки не боитесь, а просто не хотите никаких историй! Нина Николаевна, когда не в себе, наверно, очень кусучая особа, да? Я-то с этой стороны ее не знаю! Так? Моя правда?
— Ваша правда.
— Хорошо. Так чтоб ее успокоить раз навсегда, повторяю: никаких поползновений на вашу супругу у меня нет. Встреч с ней искать не буду, писем писать не собираюсь, по телефону не позвоню. Так? Так! Что я вам еще могу сказать утешительного?! Говорите, я готов!
Наступила тишина. Сергей сидел и тревожно смотрел на обоих. На стеклянной двери висела тень Ленки.
— Не следовало бы вам говорить так со мной, — сказал, наконец, Григорий.
Николай повернул голову и вплотную открыто посмотрел на него — теперь глаза его сверкали зло и насмешливо.
— Извините, как же я должен с вами разговаривать? — спросил он мягко и неумолимо. — Как именно? Какие чувства я должен к вам питать? Как вообще можно относиться к мужу собственной жены? На брудершафт с ним пить? Или об эллинизме разговаривать? Ну как, объясните?!
Григорий встал:
— Извините, я, верно, дурак.
— Постойте! — Николай поднял руку, и Григорий опять сел.
— Да, винить, кроме себя, мне некого, не вы уж так хороши, а я уж слишком плох. Там, на фронте, в землянке, в боях, потом в плену, я думал, что у меня есть на родине большая любовь, и действительно высоко поднимал голову. Но однажды один очень неглупый человек, хотя и поп, объяснил мне, что это чепуха — вот ты придешь домой, сказал он мне, и увидишь, много ли у тебя осталось от этой любви. Вот увидишь, сказал он мне, как гора родит мышь! Я тогда только посмеялся — еще бы! Моя гора, моя любовь мышей не рожает. И вот пришел домой и нашел в своей кровати — вас. Вы завелись в той пустоте, которая осталась после меня. Что ж, обижаться не на кого — оказывается, я не любил, а только играл в ногах моей любви. И за это мне нос. Ниной пока владеете вы.
Григория передернуло, но он смолчал.
— Спасает вас, конечно, ребенок, и это вы знаете лучше меня. Мне думается, что это даже было вам и прямо объяснено. Вы оказались сообразительнее меня — ну, ваше счастье.
— Скажите иначе: для моего счастья мне необходимо было ребенка, а вам — для вашего — нужно, чтоб никого не было. Вот и все. Вам нужна была именно пустота, — резко ответил Григорий и встал. — Хорошо! Благодарю за беседу.
— Вам меня не за что благодарить, — затаенно улыбнулся Николай, продолжая сидеть.
Поднялся и Сергей.
— Так вот, товарищи, разговор неприятный, но выяснили вы все. На этом поставим точку, так?
Все молчали.
— Поставим точку. И вот еще: я ровно ни-че-го не знаю! Так? Смотрите, чтоб никто из вас не проговорился Нине. Григорий, это к тебе относится.
— Нет, проговорюсь-то я, — сказал Николай с усмешкой и, наконец, встал.
— Как? — не понял Григорий.
Николай посмотрел на него.
— Сколько лет вашему сыну? Пять, шесть? Так вот, придет срок — и я приду и уведу от вас Нину! Мою Нину! Пусть ей тогда будет хоть сорок, хоть пятьдесят, — я ведь тоже буду стариком, но она бросит все и пойдет за мной! О, пойдет! Что, не верите? — Он говорил и размахивал руками.
