— Я тоже. Приставалы с пьяными рылами выводят меня из равновесия...
— Успокойтесь. Вы не лучше их: напились и — в парк, на публику, демонстрировать свое свинство.
«Она, кажется, слишком вольна в выражениях», — мелькнуло у меня. Но возразить было нечего.
— Завтра друзья уезжают в Сибирь, на стройку, — пробормотал я. — Надо было проводить.
— Проводить надо, но в драку лезть не обязательно.
— Я защищал женщину!
— Она могла сама постоять за себя. И уж конечно, не от девичьей руки у вас такой фонарь.
Я притронулся к глазу. Он так пылал, что, казалось, рассыпал искры.
— Вы правы, фонарь яркий, повешен добросовестно и на почетном месте. А вам не кажется странным положение мужа, который не знает, как зовут его жену?..
Девушка рассмеялась.
— Меня зовут Женя. А вас?
— Алексей Токарев. И не рискованно ли бросить жену в парке в поздний час одну?
Она опять рассмеялась.
— Ладно уж, идемте вместе... — В ее ответе послышалось снисхождение.
Она, должно быть, отлично знала, что находиться рядом с ней приятно каждому, и взяла меня под руку.
Мы прошли по дорожке в дальний конец парка, вернулись на, набережную и врезались в людское веселое скопище. Женя вложила в мою ладонь свои пальцы.
— Держите меня, а то потеряемся! — крикнула она.
— Как же вы очутились тут одна?
— Я не одна. Он отошел на минутку, а когда возвращался, то, я думаю, милицейские свистки загородили ему дорогу. — И засмеялась с явной издевкой над тем человеком, который отошел на минутку, и что из этого получилось.
Людские волны бились в мои бока, швыряли из стороны в сторону. Но толчков я не чувствовал: ощущение узенькой теплой руки властно владело мной.
— Господи, не жмите мне так руку! — взмолилась Женя.
В этот момент с неба опрокинулся луч прожектора. Он с размаху хлестнул по толпе, заклубился фиолетовой рекой. Женя сощурилась, на ресницах вспыхнули голубые искры, белым призрачным огнем запылали волосы. А дальше, за ней, дрожали танцевали в струящемся потоке фантастические смеющиеся маски с текучими, как бы дымящимися глазами. Вскоре луч, прыгая по головам, переместился вправо, на набережную, и люди, веселясь, хлынули вслед за ним...
— Да тут я, тут, не оглядывайтесь, — сказала Женя со скрытым смешком. — Никуда не денусь. Выводите меня скорее на свободу, а то без ног останусь — отдавили!
— На руках вынесу.
— Еще что!..
Я никогда не встречал такого свободного и обаятельного обхождения. Она, видно, совсем не заботилась о том, какое производит впечатление. Я для нее — случайный человек, и ей все равно, что я о ней думаю. Это немного задевало: можно стерпеть все, только не безразличие!
Мы пробились на открытую площадку. Женя взглянула на свои босоножки.
— Надела самые лучшие, дурочка, думала — танцевать буду. Натанцевалась! В пыли вся. Ну, погоди, я тебе покажу!.. — пригрозила она кому-то. — Ремешок лопнул... Да отпустите же руку!
Я все еще сжимал ее пальцы в своей ладони...
— Вам не хочется остаться здесь еще ненадолго?
— Хватит, сыта по горло и культурой и отдыхом! Исщипали всю.
— Что же вы не сказали?
— Решила, что одного фонаря для вас вполне достаточно.
Она вынула из сумочки зеркальце, тронула пальцами губы, брови.
— Идемте отсюда.
Мы поднялись на Крымский мост. Женя шла чуть впереди и, казалось, совсем забыла обо мне, размышляя о чем-то своем.
Слева над парком затрещали ракеты. Хвостатые, юркие, они прошивали темноту, словно играли вперегонки. Там, в вышине, натыкались на невидимую преграду и раскалывались, будто весело смеялись. Красноватые облачка дыма клонились к реке.
Женя обернулась.
— Хорошо, правда? — Взгляд ее следил, как зарево над парком то разгоралось, то никло. — Люблю всяческие заварушки: грозу с молниями, быструю езду, салюты, карнавалы...
Mы переждали, пока пронесутся машины, затем перешли улицу.
— Как это вы устояли против столь модного искушения и не помчались на целину, в Сибирь — за славой? У вас нет тщеславия? — спросила Женя.
— Не знаю. Не задумывался об этом. По вашему, я должен уехать из своего города в Сибирь, а на мое место приедет и начнет разгуливать по моим улицам тот же сибиряк, пензенец или конотопец. Да, впрочем, улиц в Москве много, пусть разгуливают.
— В рубахах с попугаями и в узких брючках, — подсказала Женя с едва уловимой насмешкой.
— Каждый одевается и щеголяет согласно своему вкусу и, если хотите, своей глупости. Дурак не тот, кто признается, что он дурак, а тот, кто думает, что он чересчур умен. Навесит на грудь ярлык «я умен» и держится соответственно этому ярлыку. Смотреть на такого умника и смешно и тошно...
Мы медленно брели по Метростроевской. Улица все больше пустела. В переулках жизнь совсем замерла.
— Каждый человек. Женя, создает себя прежде всего сам в соответствии с задачами и целями, которые он перед собой поставил. И чем выше жизненные задачи, тем значительней поступки. Никто из моих родственников выше рабочего не поднимался. Так уж случилось. Отец надеялся на меня. Надежд его я не оправдал: после десятилетки провалился на экзаменах в институт. Взяли в армию. Вот вернулся. Хочу сделать еще одну попытку.
— Теперь вы на коне: производственный стаж или служба в армии сильнее всех баллов. — Я не мог уловить, осуждает это Женя или одобряет. — Ну и что? Поступите в институт, окончите. Ну, а дальше-то что, Алеша?
— Ничего. Просто будет больше возможностей для воплощения замыслов.
— А какие они, ваши замыслы, если не секрет? — спросила Женя.
— Не знаю. Я ничего не знаю. Время летит с такой сверхзвуковой скоростью, что едва успеваешь следить за ним. Время меняет облик Земли, облик мира, жизни. Сегодня мы одни, а завтра — совершенно другие, новые и более совершенные. Нужно не отстать от времени, нужно успеть что-то сделать. Возможно, я буду сменным мастером на стройке какой-нибудь колхозной птицефермы. Но может случиться, что стану и начальником строительства какого-то неведомого доныне города на земле. Города Солнца, о котором мечтал когда-то Фома Кампанелла. Не знаю. Женя. Но быть готовым ко всему необходимо.
Женя спросила:
— А в какой институт вы сдаете?
— В строительный.
Она приостановилась.
— Я там учусь.
— Вы? — Я оглядел ее с головы до ног: она годилась бы, ну, скажем, в стюардессы на международных авиалиниях; для строителя — слишком изящна.
— Представьте, — подтвердила Женя.
Я опять приблизился к пропасти — заглянул ей в глаза, темные и недвижные. Я осознал, что встреча наша не случайна.
Женя тронула меня за локоть и шагнула вперед.
--Сейчас поступают учиться туда, куда есть возможность попасть.
— У вас, должно быть, мощная была... возможность?
— Вот именно. Генеральская. — Мы рассмеялись, поняв друг друга.
— Как пойду на экзамен с таким синяком? Подумают, хулиган.
Женя бережно прикоснулась пальцами к моему глазу.
— Они так примитивно не подумают. Сейчас что-нибудь сообразим...
Через несколько минут она ввела меня в дежурную аптеку. В помещении было глухо и полутемно. За барьером одиноко сидел очень древний человек с выбеленными сединой, неживыми волосами и обрабатывал рецепты. Женя приблизилась к стеклянному окошечку.
Старичок молча и с сочувствием посмотрел на нее сквозь выпуклые очки.
— Нет ли у вас какой-нибудь примочки или мази?
— Где у вас боль? В пояснице, в коленках?
— Нам от ушибов что-нибудь, — сказала Женя тихо и покосилась на меня.
Аптекарь приподнял очки на лоб. Бледное, высушенное личико его оживилось понимающей улыбкой.
— у современных молодых людей кулаки намного крепче мыслей. К такому выводу пришел я к концу своей жизни. Практика.;. Одного не могу постигнуть: наука превосходит самое себя. Не кулаками же движется она, скажем, в космос. Очевидно, я допустил просчет в своих выкладках. Но возвращаться искать ошибку нет времени, не успею. Мой внук уверяет, что я отстал от жизни. Наверное, в этом есть логика. Он мальчик смышленый, талантливый. Между прочим, комсомолец. Аптечное окошечко, я вам скажу, не высокий пост для наблюдения жизни. Не с мечтой люди идут сюда, а с недугами, с ушибами. Я сейчас приготовлю компресс из бодяги.
Белый одуванчик головы его качнулся к двери. Старичок принес на блюдце серую пахучую массу.
— Поухаживайте, милая девушка, за своим кавалером. Наложите это на бинт, вот так, и — к ушибленному месту. Надеюсь, цвет лица изменится к лучшему...
Женя завязала мне глаз. Сразу стало легче, не столько от снадобья, сколько от ее пальцев, легко прикасавшихся к моему лицу, к волосам. Она отступила от меня на шаг и кивнула головой.
— Вы напоминаете адмирала Нельсона. Правда, доктор?
Белый пух на голове старичка шевельнулся, как от дуновения ветерка. Старичок тоже поддался обаянию девушки.
