Раскрыл Сашко посеревшие от ненависти губы и, не отрывая бешеных глаз от красной морды Данилы, сказал:
— Все правильно, мужицкой стала земля. Нам ее пестовать теперь, чтобы не было в селах убогих и сирых, батраков и наймичек. Не дадут в обиду Советы трудовой люд!
Шаркнул глазом по мужицким лицам Данила и сник за чужими спинами.
Так ленинский Декрет о земле положил начало новой жизни белозирцев. Трудное это было начало.
Из уезда приехал землемер Карл Шварц, сухонький, белобрысый немец, очень спокойный, очень рассудительный.
— В'и не спешите, Гратшик, нарезка есть очень серьезный работа, — говорил он Сашку.
Рачко и Сашко согласились со Шварцем, что начать нужно с перемера всей земли.
Мужики ходили за землемером, иногда мешали ему, торопили:
— Не тяни, Карла, пахать скоро.
Лето подходило к концу. Дождей не было. Потемнела стерня на полях. Пылили дороги. Только вечера приносили прохладу. Темное небо освежало землю, увлажняло побуревшие травы. Неугомонно стрекотали кузнечики.
Сашку в эти последние дни лета не хватало времени. Или дни стали короче? Он мотался то в уезд, то с Карлом на поля, то успокаивал мужиков, споривших о ближних и дальних участках, где шла нарезка земли. Его слушали, ему верили.
«Для мира порадей!» — говорили мужики.
И он «радел» до боли в суставах, до тошноты от голода — ел-то раз в день затерку, которую варила ему крестная.
— Изведешься, парень, вон глазищи одни остались, — качала головой она, глядя, как крестник уминает похлебку.
Вечерами, через огороды к нему прокрадывалась Галинка.
— Сокол ты мой! — шептала она, гладя его по костлявой спине.
В эти минуты он забывал обо всем. И было ему блаженно и покойно подле любимой.
А когда она уходила, боясь, что родители заметят ее отсутствие, он находил узелок, в котором лежали пироги и яйца, сваренные вкрутую, или чистая рубашка.
Он всегда краснел, находя узелок, хоть в хате никого и не было.
Однажды поздно к нему пришел Василь.
— Здорово, Сашко. — Голос у Василя был неуверенный, робкий.
— Пришел? — спросил у него Сашко.
— Ага, — ответил тот.
— Ну, проходи в хату, хахаль кладбищенский.
Тот молча сел. Закурили.
— Не серчай на меня, Сашко. Сдуру совета послушался. Попугай, говорят, кобеля. Осрамишь — от девки отвадишь. Может, из села уйдет комиссар бесштанный... А с Галинкой что, насильно мил не будешь... Да и не любила она меня. — И он глубоко вздохнул.
Опять молчали долго. Жаль было Василя, но Сашко рта не раскрыл. Разве жалостью поможешь? А Галинку он не отдаст никому на свете.
— Все дома сижу бате в угоду и слушаю его сладкие слова о боге и злые о людях, — опять заговорил Василь, — тошно мне от них.
— Иди к людям. Это ведь от лени в кельи уходили. Не будь ледащим.
— Возьмете? — радостно вздрогнул Василь.
Сашко промолчал.
— Подойди завтра к Рачко. Ему писарь нужен.
— А старый Бойко?
В вопросе Василя была тревога и любопытство. Что скажет Сашко о будущем тесте?
— Бойко не будет людям помощник, не ту сторону тянет...
На прощание пожали друг другу руки, крепко, по-мужски.
Об этом дне у Сашка осталось в памяти лишь то, что ноги его вдруг стали ватными, он как-то осел, а над ним сверкало огненное око Данилы Борща...
В полдник к Совету прибежали хлопчики с криком, что Данила «не допускает раздела» и кидается на всех с топором.
Рачко и Грачик поспешили на место. Шум был на меже свекольника Данилы, Он метался перед мужиками и кричал не своим голосом:
— Выди, зарублю!
— Ты что, власти не подчиняешься? — крикнул ему Рачко.
— Плевал я на вашу власть!
Мужики оробели. Никто не решался подойти к беснующемуся Даниле. Запорет.
Сашко отделился от толпы и пошел прямо на Борща. «Не пресечешь его сейчас — другим повадку дашь», — думал он.
— Брось топор, кикимора, — спокойно приказал ему Сашко.
Данила растерялся и отступил на несколько шагов.
Мужики загалдели и двинулись за Сашком. Под ногами захрустела свекольная ботва.
От этого хруста Данилу как-то передернуло. Уставившись в лицо Сашка, он с храпом просипел:
— У, гад жилистый, звездастая башка! — и, неожиданно пригнувшись, метнул топор.
Несколько рук скрутили Данилу.
В глазах Сашка поплыло свекольное поле, запрыгали растерянные лица мужиков, и все это скрылось в лазоревых волнах. И он рухнул на Данилову межу, перечеркнув ее своим телом.
Очнулся он в своей хате. Окно было завешено — чтоб солнце глаз не слепило. День-то на дворе, наверное. Что же он дрыхнет?
Галинка встрепенулась:
— Лежи, милый, лежи, фельдшер велел.
Ее лицо, похудевшее, с синевой под глазами, радостно наклонилось над ним.
— Ты здесь? — спросил он, с трудом размыкая губы.
— Здесь, Сашко.
— Ну и добре.
И он опять закрывает глаза и уже ровно дышит, не выпуская ее пальцев из своей ослабевшей руки.
Сашко поправлялся быстро. И, пробуждаясь, всякий раз искал глазами Галинку: здесь ли она?
— Здесь ты? — улыбаясь, спрашивал он.
— Здесь, Сашко, здесь. Где же мне быть?
Он не знал еще, что она ушла от отца, ушла без ничего. Шла по улице к Сашковой хате, опустив руки вдоль туловища, с непокорно поднятой головой. Шла к любимому. Кто ей помешает?! Ой, когда же такое было, люди, чтобы дочь состоятельных родителей без благословения или покаяния уходила из родного дома с неопущенной головой?! Никогда такого не было!
Галинка стала тихой, покорной. Улетели из глаз бесинки. Заботливо смотрела она на Сашка и просилась:
— Боюсь я здесь за тебя. Уйдем из села, Сашко. Свет велик, найдем свое счастье среди людей.
Он прижимал ее к себе, к своему казачьему сердцу, которое беляки перечеркнули лиловым шрамом.
— Счастья не ищут, Галинка, оно добывается. Здесь нам коммунию строить!
В эту необычайную осень — время распашки освобожденной земли — они с Сашком посадили в своем сиротском дворе грушу — тоненькую веточку со слабым корешком.
Но самый неожиданный и замечательный в этой истории конец.
Сашко Грачик — живой человек: он наш дед. И Галинка только не молодая уже, а старенькая и добрая — бабушка Ганя.
Я в детстве подходил к ней и тянул за юбку.
— Ты зачем стала старая? — спрашивал я, подозрительно глядя на нее.
— Сама не знаю, внучек, — смеялась бабушка и целовала меня почему-то в глаз.
— Ты скоро будешь опять молодой? — продолжал я.
— Нет, Мишенька, молодыми бывают только раз, — вздыхала бабушка и вновь принималась хлопотать у печи.
А я не верил ей. Конечно же, они с дедом опять будут молодыми и опять будут спускаться к Днепру, чтобы поглядеть на украденные ими с неба звезды.
г. Челябинск.
