Полы, окна и двери были вымыты, парты и доска
протерты. На окнах висели старенькие, но чистые белые занавески, должно быть, извлеченные Полиной из своего сундука. На подоконниках стояли маленькие букеты редких уже цветов и пахучей горной травы.
При виде всего этого Галя забыла, что очень устала, что у нее ноет поясница и горят ноги от долгой ходьбы по лесным тропам. Засучив рукава, она принялась помогать Полине, напевая и улыбаясь чему-то звенящему в ее душе.
— А письмо-то я так и не отнесла, Галина Захаровна,— сказала сторожиха, готовя за перегородкой постель. — Очень уж много работы было. Не заругаете?
— Ничего, — ответила Галя. — Отнесете потом. А сейчас — спать, спать, вы и так устали.
* * *
В то утро Галя проснулась рано. В раскрытое настежь окно врывался чистый и свежий воздух. На подоконнике стояла кринка с молоком, покрытая листом подсолнуха. Молоко приносил босоногий мальчишка из соседнего хутора. Галя накинула халатик, схватила полотенце и выбежала из комнаты.-Не удержавшись, заглянула в класс.
Там пахло свежей краской. И сразу вспомнилось, как на другой день после встречи с Зориным в школу пришел солдат-пограничник с ведерком, кистью и свертком каких-то бумаг.
— По приказанию лейтенанта Зорина, — коротко отрапортовал он и принялся красить старые, обшарпанные парты черной краской. Потом выкрасил доску и повесил на стене несколько плакатов.
Делал он это молча, сосредоточенно, изредка с любопытством поглядывая на молоденькую учительницу.
Когда кончил работу и привел себя в порядок, щелкнул каблуками:
— Разрешите быть свободным?
— Да, да, пожалуйста... Спасибо большое. Большое, большое спасибо! — сказала Галя и покраснела под пристальным взглядом солдата.
Ей очень хотелось спросить о Зорине, но она не решилась.
Уходя, солдат сообщил:
— Лейтенант велел передать, что в субботу у нас будет «Доярка и пастух».
Галя покраснела еще больше.
Прошло три дня. Сегодня — первое сентября. Галя не видела лейтенанта, но все время думала о нем.
Она вышла из класса и побежала к речке. В школьном огороде, среди зелени ботвы, лежали дыни, похожие на поросят. Трава была седой от росы. Паутина на кустах блестела серебряным кружевом. В безветрии все застыло и молчало вокруг, только осины, как всегда, шелестели, и мягко поблескивала их листва. Над речкой весело ссорились стрижи.
Вспугнув в бочажке юрких мальков и водяных жучков, Галя умылась, расплескивая зыбкое отражение своего лица. Потом, когда вода устоялась, внимательно и деловито осмотрела себя, чему-то улыбнулась и показала язык.
На пригорок она взбиралась по седой от росы траве. Ноги у нее промокли насквозь, в лицо лезла тонкая невидимая паутина. Где-то заливисто заржал конь, на белых стенах школы играло утреннее солнце.
До начала уроков оставалось минут сорок. Галя надела свое лучшее голубое платье, несколько раз просмотрела план урока.
В дверь осторожно постучали, и знакомый голос спросил:
— Можно?
Вошел тот самый парень, который жил на дальней поляне. Он смущенно улыбался и не знал, что делать со своими руками, вылезавшими из коротких рукавов куртки.
— Я до вас.
— Проходите, проходите, пожалуйста.
— Я не один, со мной жинка.
— Вот и прекрасно, зовите ее сюда.
На порот ступила молоденькая черноглазая гуцулка в широкой белой юбке и вышитой сорочке.
— А мне учиться можно?
— Конечно! Только в какой же вас класс определить?
— А мы пока вместе со всеми, — сказал паренек. — Вы как поговорили со мной, я после этого всю ночь думал. Вот и порешили мы с Марийкой учиться.
Вместе с молодоженами Галя вышла во двор. У крыльца ее поджидала женщина, в которой девушка с трудом узнала Ганну Козак — она была одета во все праздничное, словно явилась в гости.
— Добрый ранок, — поклонилась Ганна. — Вот дочку привела.
Девочка прижималась к юбке матери, застенчиво смотрела на Галю.
— Ну, что же ты боишься? Подойди сюда, — улыбнулась девушка и поманила ученицу к себе.
— Господи, — сказала Ганна. — Неужели то правда, что Кили.нка моя такая большая стала? Уже в школу пришла, учиться будет. Неужели то правда? У меня сегодня вроде свята большого.
— Да, свято, — согласилась Галя. — Правда, школа у нас пока маленькая, бедная. Но ничего, придет время, и у нас будет своя семилетка. Светлые классы, библиотека, зал... — Галя поймала себя на мысли, что повторяет слова Петра Дубляка.
Начали собираться дети. Галя встречала их у дверей.
Всего десять лет назад она сама вот гак же переступила порог семилетки. А теперь она уже не Галька и даже не Галина, а Галина Захаровна и будет обучать сорок шесть мальчиков и девочек. Из них двадцать пять пришли сейчас в первую смену — ученики первого и третьего классов.
Полина уже звонила во дворе в «колотало». Один за другим через порог переступали ученики, чинно рассаживались за парты, вынимали из холщовых сумок буквари и тетради.
Галя еще несколько минут постояла перед дверью, вглядываясь в дорогу. Ей почему-то казалось, что вот-вот подъедет лейтенант Зорин. Но он не подъезжал.
Двадцать пять пар детских глаз с любопытством и настороженностью смотрели на учительницу. На задней парте сидели те двое — муж и жена — и тоже смотрели на нее. Впервые в жизни они раскрыли книгу.
В окно сквозь занавески и букеты цветов прорывались лучи солнца. Галя еще раз осмотрела учеников и, стараясь быть как можно спокойнее, проговорила:
— Здравствуйте, дети!
* * *
...Вечером к ней в комнату заглянула Полина и попросила разрешения сходить завтра в село.
— Зачем? — удивилась Галя.
— Письмо ваше отнесу.
— A-а,, да, пожалуйста... Впрочем, дайте-ка мне его.
Галя распечатала конверт и прочитала первые строки:
«Дорогая мама! Вот я и на новом месте. Это какие-то выселки, на самом краю земли, среди гор и лесов. Школа без окон и дверей, сама я жизу в тесной комнатушке, и сквозь щели дует ветер. А главное — чувствую себя ужасно одинокой, будто на необитаемом острове. Как я завидую Зосе и Клаве, если бы ты знала! Через несколько дней занятия, но мне хочется бежать отсюда. И я сбегу, пускай делают со мной, что хотят. Ты не будешь ругаться, мамочка?..»
Дальше Галя не стала читать.
— Знаете что? —сказала она, стараясь не смотреть Полине в глаза. — Не надо отправлять. Я напишу другое. Совсем другое!
Но что напишет она в том, другом письме, Галя еще и сама толком не знала.
1948 г.
