— Все, как было намечено. Марков больше слова не брал. Прости, Лизанька, мне сейчас работать, есть не буду — перекусил на конференции.
Он быстро прошел в кабинет, спасаясь от ее возможных вопросов, и повернул ключ в двери. Затем медленно, на цыпочках, словно боясь разбудить кого-то, прошел к столу и сел в кожаное кресло. Со стороны могло показаться, что он спит: руки его недвижно лежали на подлокотниках, веки прикрыты, лицо замкнуто. Приглушенная абажуром лампочка одиноко боролась с важным, густым мраком, наполнявшим обширную комнату, населенную книжными полками и этажерками; на пустынном столе расплывалось блином желтое пятно, в пятне проступали буквы доклада, отправленного в крайком. И мало-помалу в мыслях Семенова устанавливался тот же строгий порядок, что был в комнате, — яркая, как желтое пятно на столе, определялась одна какая-то мысль, он обдумывал ее, взвешивал, а за ней, вокруг нее теснились другие, еще приглушенные, еще не ясные, но уже предчувствуемые мысли, и ждали своей очереди, чтобы тоже вспыхнуть ярким пятном и осветить своим светом окружающий мрак, породивший неожиданность. Семенов думал медленно и тяжко, долгие минуты проходили, пока он составлял одну мысль и приходил к другой, и он уставал от этого, как от физического усилия. Он поставил перед собою три вопроса: как могло дойти до этого? Кто был против него? Что сейчас требуется делать?
Он начал с первого вопроса — с того, самого главного и самого существенного, как все это могло получиться. И тут все упиралось в Маркова — его отношения с Марковым и были этим самым главным и самым существенным: он с самого начала стал враждовать с ним, упорствовал в этой вражде и сейчас пожинает ее результаты.
Он вспомнил холодный осенний день, — в этот день в Рудный прилетел новый директор комбината, Алексей Антонович Марков. Они, встречающие, человек восемь, ждали его на аэродроме. Шадрин, угодливый, как всегда, подошел к Семенову и, опуская поднятый воротник, озабоченно проговорил:
— Как думаешь, Василий Петрович, трудновато теперь придется? Марков — мужик с характером, Печерского терпеть не может, а мы все жили с Печерским душа в душу. Смотри, как его расписывают из министерства — особые полномочия…
— Ну, и что же? — сказал Семенов усмехаясь. — Новой метле всегда полномочия даются побольше, чтоб мела почище. Тебе, конечно, полагается тревожиться — начальник твой. А я его всегда к порядку призову, если он начнет очень уж министром себя держать.
Это была, конечно, ошибка, тут он должен признаться — сплоховал. Маркова назначили не случайно. На комбинате, конечно, строительство шло, новые цехи один за другим сдавались в эксплуатацию, но старые — основные — заводы застряли на том же уровне, какой был в последний год войны. Печерский, бывший директор, оправдывался: и уровень военных лет сам по себе очень высок, и оборудование поизносилось, и людей стало меньше. Тут, на месте, оправдания его казались вескими, Семенов, недавно присланный в Рудный, видел сам — люди работают с большим напряжением, ну, еще один-два процента можно было выжать, не больше. А потом прибыла правительственная комиссия, и Печерского с позором сняли. Он, Семенов, одним из первых читал доклад комиссии: комбинат недопустимо отстал в техническом отношении, за послевоенные годы не внедрено ни одного нового прогрессивного метода, технические показатели по всем процессам ниже, чем на других заводах страны, ниже, чем за рубежом. За докладом пришло сообщение — вместо Печерского назначен Марков, а приезду Маркова предшествовала слава — человек решительный, знающий, настойчивый. Лазарев, только что прилетевший из Москвы — был в командировке, — с восторгом сообщал: Марков учил американских капиталистов работать по русскому графику. Это происшествие казалось совершенно невероятным, — если бы о нем рассказывал не Лазарев, а другой, Семенов рассмеялся бы прямо в лицо, но потом многие, приезжавшие из Москвы, подтверждали: да, сам Марков со смехом сознался, что было такое дело. Произошло это в сорок шестом году. Марков принимал в Америке заказанное еще во время войны оборудование. Фирма, учуявшая ветерок приближавшейся холодной войны, что-то крутила, ссылалась на отсутствие рабочих, загруженность оборудования и сорвала сроки поставок. Марков походил по заводу, набросал график выпуска с планом расстановки оборудования и людей и предъявил дирекции. Фирме деваться было некуда, американцы подмахнули график и вывесили его на заводе как приказ дирекции; он так и назывался на заводе — график мистера Маркова. Дело в сущности мелкое, но характерное, Марков в нем показал и свои инженерные знания, и властный характер, и отнюдь не дипломатическое обращение — сам признавался потом, что настаивал, грозил фирме передачей спора в суд… Он, Семенов, этой стороны дела, пожалуй, тоже недооценил.
И трения начались тут же, на аэродроме. Марков взял его под руку и сказал:
— Ну, Василий Петрович, придется ломать старые порядки. Вы тут основательно закостенели в своем нежелании нового. Думаю, нужно прямо-таки техническую революцию начинать и беспощадно гнать тех, кто этого не понимает. Крепко надеюсь на твою помощь.
Ему не понравились эти хвастливые слова. Он высвободил свою руку и сухо ответил:
— Помочь тебе в ценных начинаниях — моя партийная обязанность. А насчет гнать — не слишком ли увлекаешься? Народ тут неплохой.
Марков зорко, недружелюбно посмотрел на него, но промолчал. А через некоторое время на бюро горкома он повел такую речь:
— Накладные расходы у нас колоссальны. Всего пять заводов в Советском Союзе выпускают ту же продукцию, что и мы, — наш самый большой и самый отстающий. Знаете ли вы, дорогие товарищи, что на тонну продукции, выпускаемой в Рудном, людей по штатному расписанию ровно на тридцать процентов больше, чем на передовом из этих пяти заводов — я захватил с собой штаты, можете сравнить. И нечего оправдываться, что у нас особые условия — отдаленность, сложность переработки руд и прочее. Суть в другом: люди работают с прохладцем, рабочий день не уплотнен. Вот я был в Америке — там у работника каждая минута заполнена. Думаю, то-варшци, придется начать со штатов и беспощадно ликвидировать все штатные излишества. Крику, конечно, будет много, но государство выиграет, а это — главное.
Он ставил вопрос так: комбинат отстал, причина отставания в том, что люди самоуспокоились, почили на лаврах военного времени, больше всего спокойствие в жизни любят, вкус к исследованиям потеряли. А сейчас кто не движется вперед, тот движется назад. Он, Марков, разъезжал по предприятиям, знакомился с людьми, — вещи открываются чудовищные. Людей назначают на должности черт знает по какому признаку: на инженерном месте начальника подстанции, питающей весь завод, сидит монтер, электрофильтрами распоряжается бывший снабженец, главный инженер энерголаборатории — двадцатидвухлетний техник, а заведующий отделом подготовки кадров, Фадеев, имеет всего семь классов образования.
— Этот человек самого себя подготовить не сумел. Как же ему доверили такое огромное дело, как подготовка квалифицированных кадров для комбината? — с гневом спрашивал Марков, ударяя кулаком по отполированному столу.
Семенову пришлось выступить с разъяснениями. Он сразу внес существенную поправку — низкопоклонством перед иностранщиной заниматься не следует, тут товариш Марков дает неверную ориентацию. Сокращение проводить, искусственно безработицу создавать — дело тоже нездоровое, директивы сверху по этому поводу нет, значит, кампанию такую начинать не следует. Кое-кого переместить с места на место можно, но надо смотреть в оба глаза, чтобы хорошего, нашего человека случайно не ущемить. Так все это и было записано в решении бюро горкома по его, Семенова, предложению.
А несколько дней спустя в горком посыпались заявления — Марков, пользуясь своим единоначалием, размахнулся во все плечо. Немало, конечно, в его распоряжениях было правильного, хватка у него имеется, но из-за перемещений пострадали и многие хорошие товарищи. Перед кабинетом Семенова выстроилась целая очередь обиженных. Оставить это без последствий он не мог, он так прямо и сказал им всем:
— Идите, не волнуйтесь — руки коротки у Маркова, чтоб вас выгнать. Есть еще инстанция и над ним.
Он сам поехал к Маркову в управление комбината. Этот разговор он хорошо помнит — вспыльчивый Марков кричал, бегал по кабинету, целую пачку «Беломора» извел. Ни до чего они не договорились, и он, Семенов, в тот же день отправил два доклада — в крайком и министерство. Так началась война между ним и Марковым. И на первом этапе этой войны Марков был крепко бит — он получил указание восстановить на работе большинство обиженных. Дураком он не был и против рожна не попер, но злобу затаил. Потом пошли долгие напряженные месяцы борьбы за план и за улучшение качественных показателей. Эта борьба сблизила их. Никто не скажет, что они скверно работали: Марков хозяйственник, конечно, неплохой, а Семенов здорово помогал ему. Это были лучшие дни в их отношениях — вся парторганизация была мобилизована, все люди жили только одним — дать повышенный план, улучшить качество. И мало того, что они вытягивали план — план каждый месяц увеличивался, а они его перевыполняли. Марков был неутомим — в его кабинете на стене висела таблица технологических показателей других заводов, он каждый день рассматривал ее, чуть ли не каждого посетителя подводил к ней. И тут произошло радостное событие, это было в первых числах ноября 1953 года: из министерства пришел приказ с благодарностью — по основным техническим показателям заводы комбината обогнали, наконец, четыре других родственных предприятия. Тогда впервые Марков дружески хлопнул Семенова по плечу.
