Они взяли Звонцова под руки и свернули в переулок. По дороге Николай грубо толкнул плечом какого-то прохожего, тот ничего не сказал, но, пройдя несколько шагов, остановился и посмотрел им вслед, Раздолин рассмеялся.
— Вот человек, — кивнул он на приятеля, — так, вроде, тихий, мухи не обидит, а как выпьет, прямо сладу нет, обязательно к кому-нибудь привяжется.
— Люблю повеселиться, — пробурчал тот. — А как ты, Петро?
— Что ж, я непрочь, — Звонцов повел плечами. — В самом деле, попугать кого, что ли?
— Попробуй, — Раздолин оглянулся. — Вон, какая-то баба идет. Ты пойди спроси — часы есть? Вот потеха будет, а, Коля?
— Ага, — Николай засунул руки в карманы, — Она, конечно, обомрет, станет часы снимать, а мы пойдем, извинимся: дескать, вы не поняли, нам бы узнать, сколько время.
— Ну, валяй, — Раздолин толкнул Звонцова навстречу медленно приближавшейся женщине и отошел в сторону.
Па вид женщине было лет под пятьдесят. Темный, уже не новый плащ подчеркивал усталость опущенных плеч. В одной руке у женщины был сверток, обвязанный бечевкой, в другой она держала потертую кожаную сумку. На минутку Звонцов заколебался: уж слишком неподходящим представилось ему намеченное развлечение при виде этого усталого, пожилого человека. Потом оглянулся на Раздолина с Николаем, стоявших поодаль. Подумают еще, что струсил…
Он встал у женщины на пути и, когда она поравнялась, неожиданно схватил ее за руку.
— Часы, это… есть?
Женщина отшатнулась, испуганно прижав к груди руку, в которой была сумочка.
— Я сейчас, минуточку…
Руки у женщины были заняты, и ей никак не удавалось расстегнуть цепочку часов. Сначала она хотела было положить сверток на землю, но, видимо, не решилась. Ей очень мешала одетая на руку сумочка, и Звонцов увидел, как от испуга и тщетных усилий у женщины начала мелко трястись голова. Неторопливой вразвалку походкой подошел Николай.
— Дай-ка сюда, — Николай снял с руки женщины сумочку и, передав ее Звонцову, занялся цепочкой, у которой, видимо, заело замок. — А, черт!
Он сильно дернул, и женщина пошатнулась.
— Коля, постой, — Звонцов еще ничего не понимал. — Ты что?
— Не вякай, сволочь! — Николай спрятал часы в карман и протянул руку за сумкой, — Пошли.
Еще не понимая, но чувствуя, что произошло что-то непоправимое, Звонцов машинально протянул Николаю сумочку, которую тот быстро спрятал под пиджак.
Преодолевая охватившую тело слабость, Петр зажмурил глаза, потер лоб, внезапно ставший холодным и липким.
Вот так друзья… Что же теперь будет?
Широкая спина Николая, направившегося к фонарному столбу, у которого курил, отвернувшись в сторону, Раздолин, была уже в нескольких шагах. Испуганно глядя на Звонцова, рядом стояла женщина, не вытирая слез, катившихся по маленькому увядшему лицу.
Что же делать? Кругом ни души, как назло. До милиции не добежишь — уйдут. Догнать Николая и отнять сумочку? Вель их двое… И оставаться здесь нельзя, разве кто поверит, что эта была шутка? Ничего себе шуточка.
Внезапно раздался стук открываемой двери — из находившегося неподалеку дома выходила какая-то веселая компания. Петр втянул голову в плечи и бросился в первые же ворота. Он несся большими скачками, чувствуя, как кровь горячей волной бросилась ему в голову. Не хватало дыхания, гулко колотилось сердце.
Двор оказался непроходным. Звонцов прикинул расстояние до пожарной лестницы. Нет, не достать… Почти непроизвольно он огляделся по сторонам и увидел у стены открытый люк, вокруг которого был рассыпан мелкий уголь. Петр оперся дрожащими руками о край люка и спрыгнул в спасительную темноту.
* * *
…Когда, ссадив до крови руки и колени, он выбрался наружу, уже светало. Опьянение прошло, мучительно ломило в висках, во рту была противная сухость. Продрогший до костей в подвале, Звонцов медленно брел по пустынным улицам, подняв воротник измазанного угольной пылыо пиджака.
Что же делать, что делать? Ведь теперь их будут искать и обязательно найдут, в этом можно не сомневаться… И зачем только он с ними связался? Называется, нашел приятелей, еще адрес оставил, просил заходить…
Петр ускорил шаги, подходя к своему переулку, но внезапно остановился. А может быть, его уже ищут? Вот, он откроет дверь, а там милиция: «Гражданин Звонцов? Пройдемте в отделение».
Уехать, немедленно уехать! Да, а завод? И куда денешься? Лучше уж самому объявиться. Прийти и сказать: «Так, мол, и так, виноват, судите».
А как же с матерью? Ведь она с ума сойдет: вся надежда на сына, кормильца, а он… Эх!
Стараясь, чтобы не скрипели половицы, Петр тихонько прошел в комнату, разделся и, забравшись в постель, с головой укрылся одеялом. Согревшись, он немного успокоился. А, может быть, зря он так паникует? Может быть, все обойдется, уляжется. И никто ничего не узнает. Вот, только адрес он Раздолину дал напрасно. Ну, ничего, там посмотрим. А пока надо спать. Утро вечера мудренее.
За завтраком мать ничего ему не сказала и только покачала головой, увидев, как Петр в коридоре чистил и тер вымазанный пиджак.
На завод Звонцов пришел минут за пять до начала смены. Первый, кто встретился ему в цехе, был Иван Николаевич. Покосившись на Петра из-под кустистых бровей, Курдюмов бросил:
— В обед зайди ко мне, разговор будет.
Звонцов замер.
— А, что такое? Может, сейчас?
— Нет, я сказал — в обед.
Всю первую половину дня Петр не находил себе места, обдумывая слова мастера. А что, если Раздолин уже арестован? Может, в обед придут из милиции и за ним. И даже очень просто — узнали, где он работает, и позвонили.
Как назло, не ладилась работа. Резцы выходили из строя один за другим. Петр совсем запарился, то и дело бегая к точилу, и не заметил, как к нему подошла Катя Иванова, культорг.
— Привет, Петенька! Ты завтра свободен?
Звонцов вытер рукавом разгоряченное лицо.
— Здравствуй. А что?
— Да вот на завтра есть билеты на «Кремлевские куранты» в Художественный. Пойдешь? Деньги с получки.
— Ну, что ж, можно. А кто идет?
— Много! — Катя махнула рукой, — И наши, и из ремонтного, и сборка. А тебе кто нужен?
Петр через силу улыбнулся.
— Ты, например.
— Ну, тогда все в порядке. Значит, пойдем?
— Пойдем, — Звонцов поглядел ей вслед и повернулся к станку, поймав себя на мысли: «А может, поведут… только не в театр».
В обед Петр зашел к мастеру. Тот сидел один, развернув газету, и пил чай из старой жестяной кружки,
— Заходи, чаю хочешь?
— Нет, спасибо.
— Ну, как хочешь. Знаешь, зачем я тебя звал? — мастер откусил сахар, бережно положил огрызок на газету.
— Нет…
— Вот и зря. А должен бы знать, в коллективе живешь. Так вот, на днях получаем партию новых станков. Разумеешь?
— Ну? — Петр еще ничего не понимал, но страх, ухвативший холодной лапой его за сердце, медленно проходил. Иван Николаевич допил чай и отставил в сторону кружку.
— В первую очередь будем менять станки у передовиков, активистов, понял? Ну, вот. А про коммунистические бригады слыхал?
В конторку заглянул Васька Егоров, комсорг.
— Иван Николаевич, не помешаю?
— Заходи, чего там. Вот, Звонцова агитирую в вашу бригаду. Ты как?
— Что ж, поговорить можно, — Егоров повернулся к Петру. — Условия знаешь?
— Слышал… Жить и работать…
— Вот-вот. И жить, и работать. Но не так, как некоторые у нас, от звонка до звонка. Работать и жить по-коммунистически, — Егоров поднял палец. — А как это понимать?
— Ты подожди, — перебил его Курдюмов. Он старательно свертывал махорочную самокрутку, стараясь, чтобы не просыпать табак на пол. — Он ведь еще не сказал, что согласен. Может, ему это и ни к чему. А, Петя?
Звонцов смутился. События вчерашней ночи вдруг отчетливо встали перед ним, и он почувствовал, как медленно до самой шеи заливается горячей краской.
— Что ж, разве я что говорю? Только обождать бы немного, подготовиться мне… Дело-то непростое.
Егоров широко улыбнулся.
— Вот и хорошо. А подготовиться, конечно, нужно. Только, чур, уговор, не давши слова — крепись, а давши — держись. Понял?
— Я думаю, что нам за него краснеть не придется, — снова вмешался мастер, выпустив в закопченный потолок конторки голубоватую струю едкого дыма. — Парень солидный, слов на ветер не бросает. Значит, даем ему станок, так? А насчет бригады еще поговорим. Ну, добро.
Из конторки Звонцов и Егоров вышли вместе. Егорову не терпелось сразу же поговорить о работе в молодежной бригаде коммунистического труда, которую решили создать в цехе на последнем заседании комитета комсомола, но Звонцов его почти не слушал.
Какой же он дурак! Сам обособился от людей, выдумал какие-то обиды, счеты. Вчера еще, как последняя скотина, жаловался Раздолину на ребят: дескать, не оценили, не поняли! Нашел, кому плакаться… А ребята к нему с открытой душой, давеча вот Катюша, а теперь и Егоров. И Иван Николаевич тоже заботится, как будто у него других дел нет. Теперь вот узнают… А, что говорить! Звонцов круто повернулся и пошел к своему станку, оставив Егорова посредине цеха.
