Ночь была черная, душная, и Дударю почему-то вспомнилась шахта: «Как она теперь?..»
Он бросил потухший окурок, обошел большую клумбу, разбитую перед самым домом.
«Наверное, горничная поливает», — подумал он, вдыхая пряный аромат цветов.
…Командир полка ждал разведчика. Едва Дударь вошел, он встал, взял пакет.
— Вот, — проговорил он, протягивая Дударю белый пакет с сургучными печатями. — Лично Гаю или начштабу… Аллюр — три креста. Все понятно? Маршрут известен? Ступайте.
И вот уже Дударь в степи.
Встречный ветер холодил щеки. В полночь дорогу перерезала река. Вглядываясь в покойные берега, Дударь почувствовал, как по спине медленно поползла дрожь.
«Сбился! — понял он. — Что делать?..»
Он ощупал мокрую шею коня, быстрым движением вынул из-за пазухи пакет, снова сунул его обратно. Конь фыркнул, потянулся к реке. Дударь резко оторвал его от воды, повернул назад и, выбравшись на дорогу, наугад взял вправо. Снова зацокали подковы. На развилке придержал коня. Сбитый фурманкой крест лежал поодаль, наполовину зарывшись в землю.
Разрывая тишину, далеко за рекой ударил выстрел.
— Чей? — сам себя спросил Дударь и повернул коня на укатанную дорогу.
Дорога змеилась по жнитву, он далеко вперед видел черную, извилистую прорезь, обнесенную по бокам — колосьями. Тяжелые колосья зябко шевелили усиками, шелестели, осыпаясь перезрелым зерном.
«Косить пора», — подумал Дударь, круто сворачивая на боковую стежку.
Притаившись под бугром, над рекой дремало село, накрытое густыми шапками верб. Дударь приободрился, и перевел коня на рысь. Под копытами прогудел мост. Десятка два изб встретили всадника выжидающей тишиной.
«Вон к той, победней, подъеду и постучу», — решил разведчик. На противоположной стороне улицы из палисадника вдруг вынырнул человек и, словно испугавшись, бросился в просторный дом.
«Неужели попал к полякам?» — подумал Дударь, держа наготове карабин.
Из проулка метнулась тень, преграждая ему дорогу. Сухо треснул винтовочный выстрел. Смертельно раненая лошадь бешено рванулась к забору. Но прежде чем она упала, Дударь ловким движением рук оборвал тесемку бурки и выпрыгнул из седла. Легкий карабин взметнулся в руках, поймал на мушку притаившегося противника. Но из соседнего двора выскочил человек и выстрелил, не добегая до Дударя. Разведчик почувствовал резкую боль в левой руке, короткий острый укол в плечо и тотчас же ощутил на ладони липкую кровь. Обернувшись, он посмотрел на убитого коня и бросился через забор, стараясь добежать до ближайшего сада.
На бегу он обернулся, заметил две прыгающие тени с винтовками наперевес.
«Пакет», — мелькнуло в сознании, и, схватившись правой рукой за калитку, он сорвал ее с петель. Сад пахнул в лицо свежестью. Окровавленной рукой Дударь рванул ворот рубахи и перед глазами запрыгал пробитый пулей пакет.
«Не успею», — обожгло страхом, и торопливо он стал рвать пакет на части. От калитки прогремел выстрел. Плечо снова дернула боль и на мгновение лишила сознания.
— Как все глупо получилось, — будто в бреду бормотал Дударь. Придерживая раненую руку, добежал до низкого окошка, заткнутого ватой, и, собрав последние силы для удара, с размаху высадил кулаком раму, — почему-то ему казалось, что там, в этой хибарке, он укроется от погони.
«Ах, да… пакет… — Коротким движением он поднес ко рту бумажное крошево и проглотил его. — Теперь все», — падая у окна, подумал он.
И не знал Дениска, что никогда больше не увидит он доброго, смелого Дударя.
Поужинали. Шпак смачно рыгнул, вытер ладонью рот и вышел подышать свежим воздухом. Ночь была темная, душная. Облокотись плечом о косяк, Шпак вспомнил станицу, дом, хозяйство… Мысли текли, нагоняя одна другую. Ему ярко представился амбар, до отказа наполненный душистым зерном.
«Бьюсь вот у чужих порогов, а своего не вижу. Брожу бобылем, да и сдохну, видно, кобелем», — горестно думал он.
От клумбы плыл сладковатый запах вянущих роз и табака. Шпак, беззвучно ступая сапогами по каменной дорожке, осторожно обошел клумбу.
В конюшне раздалось ржание лошадей и резкий стук копыт о деревянный настил.
«Опять мой балует», — подумал Шпак и направился было к конюшне, но в эту минуту до него донеслись хруст соломы и торопливые шаги. Он поспешно вытащил из кармана наган. Так же, как когда-то подстерегал конокрадов, он прилип к стенке и замер. Из-за угла неожиданно вышла белая неясная фигура, направляясь к кухне.
Шпак пробежал вдоль стены и, не спуская расширенных зрачков с идущей впереди, остановился у дорожки. Женщина в белом приближалась быстро, и Шпак, замирая, преградил ей путь. Она заметила его, боязливо сошла с дорожки. Он, крадучись, сделал к ней несколько шагов, говоря что-то невнятное.
— Одейть оде мине[2], — промолвила девушка.
Это была она, та самая горничная, которую Шпак приметил еще во время ужина.
— Катя, — тихо, срываясь с голоса, проговорил он и подошел вплотную. — Катя… Катенька!
— Ниц, пане, я — Казимира, — и девушка кинулась прочь.
Но Шпак одним прыжком догнал ее, и рука, пахнущая табаком и конской сбруей, закрыла ей рот…
— А-а-а! — всполошило двор, а потом все смолкло.
* * *
Утро пришло свежее, солнечное. Полк в походном строю дожидался выхода командира и комиссара. Разведчики тихо переговаривались: их встревожило, что до сих пор не вернулся Дударь.
— Пропал парень, как пить дать, пропал!..
— Этот не пропадет, — сказал кто-то.
Но в голосе его было больше желания, чтобы все обошлось хорошо, чем твердой уверенности.
— Эх, парень хороший…
— Еще какой хороший! — горячо отозвался Дениска.
Колосок молча сидел в седле, покусывал пшеничный ус, да изредка поглядывал на дремавшего Шпака: «У, кобель беспутный!»
На парадное крыльцо господского дома вышли Терентьич, комиссар, штабные. Буланый жеребец взвился под командиром. Двинулись. Полк, змеясь, вытянулся по дороге. По бокам шелестело жито, поблескивало утренней росой.
Шпак не дремал, он думал:
«Слезть бы с седла, размять ноги, уйти в степь, спрятаться от себя и от них. — Он воровато глянул на ряды конников, на дорогу, и его охватил холодный страх: — Ой, не та дорога и люди не те! Ой, сгину я здесь, сгину!».
Косые глаза китайца не мигая смотрели прямо в душу Шпаку.
«Он… он подсмотрел! Никто другой, как этот „ходя“», — догадался Шпак и его захлестнула острая ненависть к этим людям, ритмично качающимся спереди, сзади, с боков.
«Как в лесу, как в лесу! Ой, что-то будет…» — Шпак вытер ладонью лоб и уткнулся лицом в бурку.
Впереди громыхали орудия, а здесь, обступая дорогу, густела рожь, спелая, наливная.
У балки остановились. Бойцы переглядывались, спрашивая:
— Митинг?
— Митинг будет?
Колонна развернулась, и полк, подобрав фланги, образовал подкову.
В центре зеленой поляны тепло алело знамя. Солнце, еще не высокое, точно висело на клинках двух конников, стоящих у древка. К знамени подошли командир с комиссаром. Терентьич скомандовал:
— По-о-л-к, сми-р-р-н-о-о!
Перехваченный крест накрест ремнями портупеи и полевой сумки, комиссар заговорил, негромко, отчетливо:
— Товарищи! Мы остановились обсудить чрезвычайно опасное дело. У нас завелись воры и насильники. Эти опасней любого врага, они подрывают наши братские отношения с польским трудовым крестьянством. Наша сила — не в оружии, у врага его больше; мы сильны союзом с рабочим классом всего мира. И если в такой момент один из нас, носящий почетное звание красного конника, ворует и насильничает, он позорит всех бойцов пролетарской революции!
Полк заволновался:
— Говори прямо, кто нашкодил?
— Кто? Фамилию!..
Комиссар не повысил голоса:
— Прошлой ночью один из красноармейцев изнасиловал девушку. Судите его по законам революционной совести!
Из рядов спрашивали:
— Фамилия?
— Кто?
— Какой сотни?
Командир полка легко покрыл шум своим молодым, звонким голосом:
— Шпак — его фамилия!
Шпак дернулся в седле, закричал пронзительным, полным тоски и страха голосом:
— Неправда это, поклеп, товарищ командир! Кто видел?
— Мозино сказать?
Терентьич кивнул, и на поляну вышел китаец.
— Эта человека — враг советской власти. — Он ткнул пальцем в сторону Шпака. — Его бери маленька девушика. Чево, чево делай!.. Нехорошо делай! Ево надо голова долой! Ево — не человека, ево — собака!
От команды разведчиков отделился Колосок.
— Товарищи! Шпак — земляк мой, с одного хутора. Вместе росли, вместе служили, а вот как обернулось. Я ж тебе говорил, сукин сын! — вдруг закричал он, грозя кулаком Шпаку. — Не трогай чужого! Зачем ковер брал? Хозяйством обзаводиться? Своего хватит. На чужом добре хозяйства не наживешь! Так ты еще и паскудить? А вот теперь сидишь и думаешь, что Колосок вылез губить тебя?.. Не-е-е-е-т. Ты уж губленый, губленый ты! Эх ты, кобель облезлый! Опоганил всех нас, а теперь жмешься? — Он вплотную подошел к Шпаку: — Убить тебя мало, слышь?! — глухо, сквозь зубы, проговорил Колосок.
