Чтобы заслужить право на подлинную историю любви, всё это должно быть несчастно и бесперспективно. Если кончается тем, что любовники объединяются в супружестве и живут счастливо, как свиньи в навозе, то получится запись гражданского состояния, а не любовная история. Сказание про Йозефа содержит очень немного блаженства. Достигло оно своего пика в тот день, когда Йозеф открыл свою кассу, выгреб оттуда всю наличность и бросил ее в карманы своего белого, запачканного кровью фартука. Он затолкал себе под ремень пару из своих тяжело-надежных рабочих ножей и покинул лавку, выглядя мрачным и отчаявшимся. Никто из клиентов не пожаловался: слишком долго ждали они второго акта.
В окровавленной своей одежде, вооруженный двумя страшными клинками, весь взмыленный от бега, Йозеф не выглядел, как рядовой клиент, когда входил в сомнительное заведение. Охрана не осмелилась препятствовать. Одновременно чудовищный и смехотворный, с одним из ножей в руке, он остановился посредине зала, тяжело дыша, нить слюны, свисающая изо рта, толстая вена, пульсирующая на подбородке, чистая угроза, бомба. Аромат лавандовой воды и шикарный интерьер – розовый свет, мясного цвета стены и поросячьего колера обивка мягкой мебели – все это подействовало, впрочем, мгновенно, как транквилизатор. Йозеф повернулся к белолицей мадам с накладными ресницами – хрупкая фарфоровая кукла, которая стояла, как статуя, держа телефонную трубку, готовая вызвать полицию – и показал ей жестом положить. Она положила. Что должно было случиться дальше?
А дальше был Астор Пьяцолла, виртуоз банданеона, “Новый квинтет танго”, чувственный и щекотный звук которого, стал низвергаться из динамиков, встроенных в стену, похотливая смесь милонги и хабанеры, разнузданные, бесстыдные звуки, которые заставили Йозефа уронить нож и застыть расширяющейся луже собственной мочи, задаваясь вопросом, что же, собственно, привело его в это место. О чем он думал до того, как схватил свои ножи и ринулся из лавки? Героическое усилие по освобождению принцессы из логова дракона? Отчаянная попытка положить конец своим собственным мукам? Не было никакого логова дракона, только непристойная обивка цвета поросятины и консервированная музыка в стиле сальса, которая изливалась сверху. То, что началось как акт отважной, пусть несколько и театральной решимости, завершалось теперь в позоре: ссаньем в свои собственные ботинки, неспособностью сдержаться или что-нибудь поделать с этим, сознанием, что снова он попал в беду.
Но вот и вновь она; высокая и стройная, она является наружу сквозь занавес из бисерных нитей, почти раздетая, ее совершенное тело цвета свежайшей ягнячьей котлеты, слишком много губной помады и пудры для лица, держа свою косметичку в одной руке, в одно и то же время и улыбаясь, и сдерживая слезы, плавно-скользящей походкой она приближается к своему мужчине, хватает за руку и выводит его отсюда, не оборачиваясь и ничего не говоря мадам, которая стоит там, все еще слегка дрожа, которая видела немало отчаянных уходов в своей довольно долгой жизни, но никогда ничего подобного такому, сопровождаемому пряной музыкой танго, с кавалером, справляющем малую нужду в свои же штаны на всем пути к выходу.
Когда бы жизнь подпадала под те же законы, что правят итальянскими операми, эта история любви могла бы завершиться здесь, поскольку – во всяком случае, с точки зрения того города – все последующие события тривиальны.
Йозеф оставил свою жену и переехал сожительствовать со своим завоеванием, которое, как оказалось, было не совсем тем, чего Йозеф ожидал. Первые две-три недели, молодая женщина была, как сливочное масло, мягка и заботлива, но вскоре превратилась в суку подзаборную – причем во всех смыслах. Конечно, у нее все еще было непреодолимо притягательное тело, но характер… Господи!
Все то лето, в мини-юбке, показывающей ее длинные ноги до тех самых мест, откуда росли, она околачивалась по лавке Йозефа, не делая ничего полезного, привлекая к себе все взгляды и явно этим наслаждаясь. Вскоре вся клиентура стала исключительно мужской, покупатели заходили часто и тщательно выбирали свой товар. Всегда была большая очередь. Для дела это было хорошо, но Йозефу действовало на нервы. Вся его обходительность пропала, он стал грубым и задиристым мужланом, как все прочие мясники города. Его котлеты и бифштексы стали неравной толщины и заметно отличались по размеру, бычьи хвосты с осколками костей, рубец и требуха плохо промыты, а в фарше было слишком много сала.
К вящему смущению Йозефа девушка открыто повествовала клиентам о своих проблемах: как скучно вести ей подобную жизнь, как плохи доктора, лечащие ее геморроидальные шишки. Про геморроиды она знала столько, что могла книгу написать, и была готова разделить это сокровенное знание с любым. Если бы не ее свежий и невинный вид, слушатели, возможно, были бы менее внимательны. Но эти губы, эти глаза, и нос каким-то образом превращали ее проблемы в нечто почти что уникальное.
А раз, в довершение всего, Йозеф вошел однажды в заднюю комнату за запасом свиных ножек и обнаружил девушку стоящей перед его подмастерьем-панком, который сидел на скамеечке для ног, обе руки на ее бедрах, лаская их неистово.
Вскоре после этого, в одно прекрасное утро, когда Йозеф открыл свою лавку, и явилась привычная клиентура, девушки там не оказалось. Спрошенный о ней, Йозеф сказал, что она дома и больна, что разыгрались геморроиды. К полудню очередь была в половину своего прежнего размера, покупатели быстро брали свой товар и более не возвращались. Девушка не появилась ни завтра, ни через день. Собственно говоря, девушка не вернулась больше никогда, и Йозеф стал отвечать, что она бросила его, просто собрала вещи и исчезла. Между прочим, что весьма логично, ученика его в поле зрения не было тоже.
Дни шли и проходили, и Йозеф восстановил большую часть своей прежней клиентуры и свой былой характер. Он стал любезным и внимательным, его котлеты были совершенны, а потроха такими чистымы, что можно было дать голову на отсечение: не иначе использует какой-нибудь отбеливатель, их отмывая.
Конечно, были слухи, некоторые из них весьма противные. Одна из сплетен, к примеру, давала пищу отвратительным подозрениям относительно того, почему в течение многих недель сразу после исчезновения девушки и ученика, в лавке Йозефа в изобилии были столь великолепные сосиски. Но кто же принимает всерьез подобные намеки?
Никто не знает, достигали ли подобные
